АФАНАСИЯ

Березы пригнулись от ветра, озерная гладь воды подернулась свинцовой рябью, изломанные линии фиолетовой молнии осветили нависшую черную тучу и с треском, сотрясая дома, по опустевшим улицам деревни эхом прокатился гром. Застучало, забарабанило по жестяной крыше дома, и отвесной серой стеной за окнами хлынул ливень. Афанасия Павловна перекрестилась, трижды кланяясь, и по-старушечьи стала на колени в правом углу избы перед потемневшей от времени иконой. 
 - Господи, Иисусе Христе! Сыне Божий! Помилуй мя! Окружи мя бесплотными ангелами воинства светлого царствия Твово! Защити мя и помилуй душу мою окаянную! Грешницу великую, странницу земную, негодную рабу твою!..
 Я слушал долго в сумерках дня, пока не прояснилось за окном. Из-за туч выглянуло солнце. В промытой до глянцевого блеска березовой листве весело запели птицы. Афанасия перестала молиться и, кряхтя, поднялась с колен.
 - Павловна! Почему ты называешь себя окаянной грешницей? И просишь защитить себя бесплотными ангелами?
 - Ох, сыночек, благодетель ты мой! Да как мне себя называть перед светами миров Его? Я, чай, грешница земная, где мыслью, где словом, где делом по знанию и незнанию согрешаю. А Он, сердцеведец и жизнедавец, все помыслы людские видит, все грехи земные Ему ведомы! И какая Ему горечь видеть нас скверными да нечестивыми! Как я могу называть себя перед Ним, как не окаянной грешницей? Он со светлым ликом в мирах светлых, а я во тьме греховной. Да и что жизнь моя? Так, прах взметаемый, ветром гонимый. Годы мои, как облака на небе – были, и нет. А молитва моя у Вседержителя в вечном и светлом Царствии Небесном. А расскажу-ка я тебе, благодетель ты мой, историю про святую Настасью.
 Она села на окованный железом старинный сундук у окна, поправила занавеску и, немного подумав, начала: « Жил у нас на селе мужичонка. Известно дело, в молодости пригож да красив был собой. После войны немецкой возвернулся при орденах и погонах, аж глаза слепило от их блеску на солнце. Ну, дело молодое, начал было баб перебирать на селе, то с одной любится, то с другой. А село то наше, сплошь бабы да девки одни и были. Мужиков то вернулось с войны три калеки, и те нарасхват. Так вот, мужичонка тот, Павлом его звали, стал любовницами брезговать да выбирать, какая покрасившее да помоложавее. А жил у нас вдовец на отшибе, на выселках, у самого края села. Сослан к нам самим Сталиным был за свое дьяконское происхождение из города Москвы. Жена его дворянского рода, слабенькой да нежной была и не вынесла душой тягот да лишений, зачахла, и осенью по приезду легкие горлом из нее и вышли. И стал вдовым жить дьякон с дочкой Настасьей. Она сиротиночка, с малых лет тихая и кроткая была, всех сторонилась, ни подружек, ни друзей знать не знала, всегда одна, как ангелочек какой. Все в посте да молитвах проживала отрочество свое. Никакой темненькой мысли, ни темненького чувства у нее не бывало. Личико светлое, бровки черные, а глазки ясные – ясные, как искры лучистые синие! Бывало, остановишь ее, скажешь ей что, она головку опустит и молчит, словно сказать ничего не может. А к тому времени, когда Павел из войны возвернулся, расцвела она, как цветочек райский, красоты несказанной и неописуемой была, хошь и всего ей шестнадцатый годок пошел. И по развращению сердца своего, зазвал было Павел Настасью - сиротиночку в дом к себе обманом. А сам двери на запор да давай змеем вокруг ее виться. Хочу, мол, говорит, невесту себе в дом пригласить, детишек завести, да никак пару себе не могу найти, а тебя увидел, солнышко мое ненаглядное, так сердце и охолонуло! Жить без тебя не могу! Сердце ты мне вынула! Говорит, а сам огонь блудный в себе распаляет: Люблю тебя, говорит, без памяти, с места мне не сойти! Камнем мне и глиной быть, если не стану владеть тобой сейчас же, как женою своею! И так себя разжег адским огнем блуда до беспамятства, что хочет Настасью схватить, да только воздух пустой хватает! Везде она ему мерещится, а ничего в сумерках задернутых штор не видит. А Настасья в уголку молится: «Господи! Иисусе Христе, во имя имени Твоего и Духа Святого! Окружи мя ангелами бесплотными воинства Твово светлого! Защити, ради Царствия Небесного и всех святых! Ангел Хранитель, не оставь мя!» – молится, а сама крестным знамением осеняет блудодея Павла. И только третьим знамением осенила его, как сверху столп света на Павла и обрушился. Остолбенел он в столпе ярком, ни рукой, ни ногой, ни губами, ни языком пошевелить не может, как в камень превратился. И стоит средь комнаты глыбой, как памятник, с протянутыми руками да открытым ртом в облике своем идолом блудодейным! И ничего сказать не может, только верещит во внутренностях своих, словно кто его туда запер, плачем плачет, ревмя ревет, визжит! Да только еле-еле звуки его из чрева, из кишок доходят, как из трубы далекой горлом идут. «Святая Настасья, – пищит он, – выпусти меня! Угодница Божия! Святая Настасья, выпусти!».
 А Настасья перекрестила его и прошла мимо, запор на двери открыла и залилась горькими слезами от жалости о душе погибшей блудного Павла. Идет домой и слезы свои святые льет и с порога батюшке своему, дьякону, прямо в ноги упала: «Батюшка, родненький, прости меня грешницу великую, ради Господа! – плачет, убивается, - Через меня проистекло в мир зло! Прельстился молодостью моей Павел и воспылал ко мне огнем адским, прелюбодейным. Умолила я Ангела-Хранителя своего защитить меня! И превратил Он Павла в соленой столп, как жену Лота из Содома!»
 А пока винилась Настасья, к этому времени, уж все бабы из деревни к дьяку, на край села прибежали, во двор, и с поклоном. Вышел он к народу, осенил их крестным знамением, да и говорит: «Ангел Хранитель сковал Павла за блудные мысли и дела его! А поскольку каждый человек прах земной – в праха он и обратится, а душа возвратится к Богу, то оставил Ангел душу его во чреве. И значит, не к смерти еще затворил Ангел дух Павла, и надобно молиться. Давайте, братья и сестры, всем миром помолимся за душу грешного Павла. Господь Бог милостив, авось и отпустит согрешения ему».
 Всю ночь с усердием молились селяне, а с первыми лучами солнца, прочитал дьякон молитву: « Да, Воскреснет Бог и расточатся врази Его» - окропил его святою водицей, Павел к жизни и вернулся. Но не помнил Павел, что всю ночь идолом простоял, всем наперекор говорил, что всего одно мгновение истуканом был. А за это время весь блуд Павлов и срам его земной да греховной жизни светлый Ангел на небе ему показал».
 - Может это гипноз? – спрашиваю я, чтобы послушать рассуждения Афанасии Павловны, нисколько не сомневаясь в реальности сказанного.
 - А это, благодетель ты мой, как хошь пойми. А вся эта история самая что ни на есть правда. Да и случай-то этот был ни с кем иным, как с двоюродной сестрой батюшки вашего, Царство ему Небесное, Настасьей Николаевной Корчагиной.
 Я припоминаю дальнюю родственницу, но решительно ничего не могу вспомнить о ней. Только знаю, что в 1948 году она была арестована и приговорена судом за антисоветскую, религиозную пропаганду сроком на десять лет. И где-то там, в снегах Забайкалья, в промерзших женских бараках, в искусственно созданных властью страданиях для народа, перестало стучать ее святое сердце. А вместе с ней ушло из мира ее огромное чувство любви и милосердия к людям, чем так была сильна и богата моя страна, Россия.