— Валерий Викторович, расскажите немного о себе — откуда вы родом, как пришли к творчеству, начали писать?
— Родился я далеко от Нижнего Новгорода, в Красноярском крае, на станции Решеты Транссибирской магистрали. Это почти на границе с Иркутской областью. Родители мои — не коренные сибиряки. Отец из Нижегородской губернии Гагинского района села Утка. Мама из Черниговщины с Украины. Но реалии той жизни заставили их тронуться с места и приехать на строительство железной дороги Абакан-Тайшет. Отец еще и в армии успел послужить на Сахалине. Кое-что из их рассказов я, конечно, помню. Но теперь, наверное, как и многие из нас, горько жалею, что мало расспрашивал отца об их прошлой жизни. Теперь его нет. Он умер, не доживши до шестидесяти лет. Правда, я хорошо запомнил его рассказы о жизни в деревне во время войны, о голоде, о работе мальчишек в колхозе. Но вспоминал он об этом все-таки очень светло. Отец был искренним, я бы даже сказал, истовым патриотом страны и честнейшим по своим нравственным принципам человеком. Порой я даже думаю, как хорошо, он не видит той подлости, что захлестнула страну сейчас. Уверен, его сердце этого бы не перенесло. Почему он был таким? Видимо, истинный русский крестьянский уклад, нравственные основы были так глубоко поселены в его душе, что никакие исторические испытания его не могли изменить.
На родине отца стояла Церковь. Конечно, закрытая, порушенная, оскверненная. Колесо богоборчества крепко прокатилось и по той земле. Но именно там, в Утке, во время летних школьных каникул я впервые увидел, как ходят люди Крестным ходом (хотя уцелевших храмов в округе не было), а в доме дедушки с бабушкой в красном углу стояли на божнице иконы, и ночью перед ними обязательно горела лампадка. На стенах висели фотографии моих пращуров — замечательные русские лица. Особо в доме береглась икона, которой благословили дедушку и бабушку во время венчания.
Отец был атеистом — но те детали быта, о которых я говорю, мне кажется, доказывают, что нравственная основа моего родителя шла из глубин русского мировоззрения, русской жизни. Благодаря многим поколениям эти основы вошли в плоть и кровь русских людей. Видимо, поэтому и я себя считаю продолжателем именно этого русского рода на земле. И вера моих предков — это моя вера.
Что же касается творчества, то это загадка. Я и сейчас себя не считаю «каким-то не таким». Писать я начал еще до армии. Это было что-то в виде очерков. Писал и понимал — очень плохо получается. Но в армии этим «заболел» уже основательно и пожизненно. Писал тайком. Печатался в газете Московского округа ПВО «На боевом посту» и по наивности полагал, что мои публикации никто не читает и о моей «болезни» никто не знает. Но не тут-то было. Очень скоро я оказался разоблаченным. И только тогда узнал, что мою писанину в газете читает весь личный состав. Мне от этого стало очень неловко. Я ведь помнил слова Юрия Нагибина, который специально для себя выписал в блокнот: «Литература, то бишь низание слов, все-таки болезнь, пусть и высокая». Но ничего поделать с собой уже не мог. Не мог не писать. Вот с этим чувством я и жил все годы. С ним же, думаю, и век свой закончу.
— Иными словами, русская православная среда несёт в себе творческий потенциал, который затем переплавляется в книги, живопись, музыку… Но как после первых шагов складывалась ваша дальнейшая творческая судьба, как создавались ваши главные книги «Сопротивление нелюбви» и «Искушение»?
— Да, наверное, как и у большинства литераторов. Были периоды молчания, накопления знаний, духовного опыта, поиска. Были глубочайшие творческие разочарования и, наоборот, открытия. Иными словами, все это можно определить, как взросление. Гениям оно дается свыше и сразу, остальным только посредством труда, только по прохождении своего пути. Придя из Армии, я много и часто печатался в газете «Горьковский рабочий» — рецензии, новеллы, статьи по вопросам культуры, даже большие рассказы. Писал и повести и еще много чего, но это все в стол. Первая повесть вышла в сборнике «Современник-88» в Волго-Вятском книжном издательстве. Рад, что ее еще успел прочитать мой отец. Но вместе со всем этим росло во мне чувство неудовлетворенности. Слишком многое и очень важное для себя я не мог выразить с помощью художественных образов, художественного слова. Ответы на вопросы, как жить, для чего жить, почему и с какой целью мы появляемся на этом свете и что происходит с нами, когда мы уходим из него, — все это требовало открытого, прямого «публицистичного» разговора с самим собой. В начале восьмидесятых я завел такую тетрадь, озаглавив ее «О главном», где пытался в этих вопросах разобраться, и первая глава в этой тетради называлась «О смерти». Далее шли подобные же — «О ненависти», «Об обиде» и т.д. Там же размышлял и о Боге. Почему-то мне всегда было легче рассуждать, размышлять не в уме, а на бумаге. По всей видимости, именно эти размышления довольно скоро привели меня в лоно Русской Православной Церкви и к осознанию того, что я по своему культурному наполнению человек русский. Но оказалось, что окружающих в большей мере эти мои открытия-убеждения не устраивают, и за то, чтобы их придерживаться, необходимо постоянно бороться, поддерживать свою правоту. Для меня по сей день это является странным и не совсем понятным. Представить жутко, сколько людей обеспокоены одним — как-бы нас заставить отказаться от своей веры, истории, культуры.
Крестился я еще при советской власти. Пришлось тогда уезжать в Кстовский район в село Румянцево, таиться. Но в девяностых я уже настолько был погружен в открывшийся для меня мир святоотеческой литературы, что ничего светского несколько лет не читал вовсе. Это не было позой, пренебрежением. Просто, когда почувствуешь истинную глубину и чистоту океана, ох как не хочется заходить в болотистое мелководье стоячих вод. Тогда я и написал свою книгу «Сопротивление нелюбви». Вернее, писал опять же будто дневниковые записи о прочитанном и передуманном. Отдельными статьями эти записи печатались в разных газетах и журналах. Когда же я часть из них собрал воедино, то получилась книга моих мировоззренческих взглядов. Наверняка не все их разделяют. Но это мой путь. Я им прошел и потому несогласным всегда говорю: «Если вы сможете меня разубедить, я готов отказаться от своих убеждений». Пока этого никому не удалось.
Книгу прозы «Искушение» я создавал примерно по такому же принципу. В нее так же включены только те повести, рассказы, очерки, которые максимально цельно выражают не только художественные принципы моей работы, а именно основы моего мировоззрения, моего взгляда на мир.
— Изменялось ли что-то в идеологии журнала за все эти годы? Ведь столько всего произошло, столько было и трудностей, и соблазнов.
— Нет, этого не было. Все, что касается русской национальной культуры в самом широком смысле этого слова, от быта до науки и творчества, что касается православия, — это наша тема. Конечно, если брать первые номера «Вертикали», то многое в них изначально только обозначалось, засталбливалось. Мы приглашали авторов к возможному разговору. Теперь этот этап, можно смело говорить, пройден. Те, кто не разделяет наших взглядов на отечественную историю, конечно, с нами не сотрудничают, хотя в своих обзорах, например тот же «Новый мир», статьи из «Вертикали» цитирует с определенным подтекстом. Что ж, это их право. Но концепция нашего издания была и остается неизменной. Это любовь к России. К удивительной стране, своей духовной наполненностью (а ведь ее называют агрессором!) спасающей мир. По делам журнала и по разным общественным обязательствам мне приходится бывать в разных городах и странах, участвовать во встречах, круглых столах, дискуссиях. Так вот, одна особенность последних лет — думающие люди разных национальностей все чаще обращаются (конечно, гипотетически) к России с просьбой — держись, выстой, спаси себя, а значит, и нас. Погибнет Россия, погибнем и мы. Я не преувеличиваю. Говорится буквально так, слово в слово. Потому что нет в мировой истории подобного примера, когда-бы народы, входившие в империю или жившие около нее, так развивали свои науку, культуру, производство, как это случилось в России. Все религии были сохранены, все языки, все уклады жизни. Многим была дана письменность. Через русский язык национальные культуры вышли на мировые просторы. И вот двадцать лет оторванности от русской культуры дали себя знать с пагубной стороны. Наши национальности буквально взвыли — верните нас в общерусское лоно культуры, переведите наши произведения на русский язык, дозвольте гастролировать в Москве и других крупных городах России. Вот так.
Оторванность от крупных культур, крупных задач очень быстро пагубно сказывается на малых национальных образованиях, на малых государствах. Слишком быстро их охватывает внутреннее разложение. В прошлом году в Чехии после работы на Международном экономическом конгрессе поздно вечером я прогуливался по ночной Праге. И поразился тому, что центр города просто заселен негритянской молодежью, занятой продажей наркотиков и сутенерством. Вели они себя вольно, нагло, по-хозяйски. Не удержавшись, я съязвил переводчице, молодой девушке, что, мол, советская оккупация была вам тяжела, теперь посмотрим, как вы выдержите оккупацию Евросоюза. (Я открыто имел в виду, что малая Чехия ни при каких обстоятельствах не вольна быть полностью свободной.) Ожидал услышать разглагольствования о свободе и общечеловеческих ценностях, но нет: «Да, теперь мы окраина Европы. Нам тяжело, потому и хотим с вами вновь налаживать отношения.» Что тут добавить, «способный уразуметь да уразумеет».
— Значит, всё в жизни сложилось так, как и хотелось, чего и добивались?
— Если скажу, что ничего не добился — это будет неправда. Кое-что все-таки в жизни сделано. Журнал, книги, публикации в журналах все-таки выходили, и надеюсь, что в дальнейшем также будут выходить. Другое дело, что задумано наперед слишком многое. Когда-то в моей жизни были такие периоды, что хотелось побыстрее из нее уйти. Речь идет не о самоубийстве, а о желании, чтобы все поскорее закончилось — слишком тягостно было на душе. Теперь прошу у Бога продлить мои дни, чтобы успеть воплотить задуманное. Часто жалею о ранее не совсем рационально потраченном времени. Но и понимаю — тогда я не мог бы делать того, что делаю сейчас. Нужно было набраться опыта, знаний, о многом передумать. Повторюсь, необходимо было пройти свой путь. Может быть, это был самый оптимальный возраст, когда по промыслу я взялся (с горением и непреклонной верой в правоту) за издание «Вертикали». Раньше, наверное, и не получилось бы ничего. Ведь мы исходили из личного опыта, из лично пережитого, выстраданного. Что-то из задуманного тогда, в 2001 году, удалось воплотить, что-то нет. Но если Спаситель продлит мои годы, все они будут положены на служение моей Родине, моей России. А чем я ей лучше всего могу служить? Думаю, что своим пером и изданием «Вертикали».
— Какое же мы должны ожидать будущее России?
— Отвечу так — я уверен, что в самые ближайшие времена нас ждут очень значительные перемены. Понятно одно, без национально заинтересованной власти страна не выживет. Национальные государственные приоритеты должны быть не расплывчатыми, а конкретно определенными. И не о каких-то отвлеченных национальных проектах надо говорить (все это чаще всего выброшенные на ветер деньги), а о том, что мы должны строить русское национальное государство, которое является домом и защитой для всех народов, населяющих Россию. И тогда все очень быстро изменится. Могут надо мной посмеяться — подумаешь, слова, что из-за этих слов может измениться? Многое! Я недавно приехал из города Белгорода, где местный губернатор Савченков принимал Пленум Союза писателей России. И вот что значит русская православная власть. В городе царят спокойствие, чистота, ухоженность. Справились и с демографической проблемой. Построили наисовременнейший университетский комплекс, спортивный комплекс. А вот рекламных щитов совсем немного, самый минимум. Зато строят дома и кинотеатры, свои муниципальные, где показывают достойные фильмы. За сквернословие наказывают, есть на этот счет местный закон. Город осеняет поднятым в руке крестом князь Владимир, его памятник стоит на Харьковской горке. Есть памятник и святителю Иоасафу Белгородскому. Да и работа нашего пленума началась с молебна в кафедральном соборе. Службу вел архиепископ Белгородский и Старооскольский Иоанн. Затем для нас открыли раку с мощами, и мы приложились к деснице Иосафа Белгородского. Спокойствие, благополучие, чистота, уверенность и созидание — вот что принесла в Белгород русская православная власть. И скажите, пожалуйста, кому от этого стало хуже? Оказывается, все при желании можно быстро исправить. Нужны только воля, цель и порядочность стоящих «у руля». Так что я относительно дальнейшей судьбы России полный оптимист. У нас много здоровых нравственных сил, и мы переборем свалившуюся на нас болезнь. Россия не только воспрянет, но еще и сиять будет на весь мир. Ведь мы не утеряли главного — спасительного православия. А значит, и не утеряли основу всей духовной и материальной жизни.