«…И ты меня прости»

 Если смотреть по карте Владимирской области, то к этой обители от города Александрова ведет тонкая нить грунтовой дороги, которая заканчивается в деревне Лукьянцево. Точнее сказать, прямо у стен обители, а дальше, и правда, дороги уже нет: леса да болота. Третий год подряд приезжаю сюда на несколько дней по благословению одного Лаврского монаха.
 Распахнутые железные ворота приглашают зайти в обитель. Хотя монастырь передали Владимирской епархии еще в 1991 году, его отдаленность и малоизвестность не позволили слишком сильно изменить внешний облик пустыни. Когда в 1920 году монастырь закрыли, на его территории находились попеременно: школа, клуб, колония, дом инвалидов, санаторий медицинских работников. Красного кирпича полуразрушенные стены, ограждающие обитель, будто подверглись многодневной осаде дикарей-кочевников. По углам, израненными, но не покинувшими свой пост дозорными стоят смотровые башни. Старый монастырский пруд, поросший ряской, несколько сохранившихся вековых лип вдоль аллеи, ведущей к братскому корпусу, навевают мысли о тленности и бренности мира сего. Для тех, кто прибыл сюда не в поисках развлечений и новых впечатлений, а для спасения израненной миром души, впрочем, картина вполне подходящая. Усиливает это впечатления простота предложенной мне для проживании келии где помимо самого необходимого, на стене висит грубо-сколоченный деревянный крест (который почти каждую ночь падал на меня от случайного прикосновения к нему во сне), да оставленная кем-то под ним лаконичная надпись: «Помни о смерти — вовек не согрешишь!». Воистину так, Господи!
 Впрочем, еще даже на подъезде к обители, невозможно не обратить внимание на радующие глаз, играющие на солнце, купола собора Рождества Богородицы. К сожалению, этот храм еще не восстановлен, но именно в нем и находилась та самая чудотворная и почитаемая икона, которая в 20-е годы бесследно исчезла. Сейчас в другом, Богоявленском соборе, в котором и проходят богослужения, хранится список этой иконы XIX века. К другим святыням монастыря можно отнести образ Божией Матери «Игумения Святой горы Афон», написанной афонским иконописцем иеромонахом Паисием; один из ранних списков Иверской иконы Божией Матери, и конечно мощи основателя пустыни, преподобного Лукиана Александровского. Блаженный старец являл в жизни пример кротости и смирения, терпеливо перенося клевету и поношения ближних, молясь о прощении обидчикам, ибо «не ведают, что творят». Без сомнения, преподобный Лукиан угодил своей праведной жизнью Владычице, ибо разве можно назвать случайностью то, что преставился он, как раз в день Ее Рождества! Братия со слезами вынесла его прямо из собора, где он, молясь перед Святым Образом, почувствовал себя плохо. Уложив старца здесь же на траву, возглавием положили ему камень, как того просил смиренный угодник. Давая последнее наставление, преподобный Лукиан ободрял братию словами: «Вручаю вас Господу Богу и Пречистей Его Матери… Места сия… не оскудеют, но прославит их, и распространятся по моем отшествии, и Царския лица посещати будут их».
 Сбылись предсказания святого, пустынь посещалась Царскими особами: благочестивым Царем Федором Алексеевичем, который жертвовал обители немалые вклады, его братом, Императором России Петром Алексеевичем, Великими Княжнами Наталией, Марией, Феодосией. Не оставлял своими молитвами ее и сам основатель на протяжении всего периода разорения обители. Некоторые из местных жителей слышали по ночам дивное молитвенное пение, доносящееся из-за разрушенных монастырских стен, а одной из них, ставшей в последствии монахиней Варварой (ныне почившей), старец являлся в тонком сне и объявил, что здесь, не прекращаясь ведутся службы, а когда придет время, то снова будет восстановлен монастырь.
 Насельники пустыни, а их число колеблется в пределах десятка-полутора десятков человек, живут в буквальном смысле слова в другом времени. Стрелки всех часов переведены на час назад и показывают, нет, не среднеевропейское, Афонское время. Недаром же Греческую икону Святейший Патриарх благословил оставить именно в Лукиановой пустыни!
 Помню, какой охватил меня священный трепет, когда в кромешной тьме сентябрьской ночи, во время моей первой паломнической поездки, вдруг раздался стук «била» – деревянной колотушки, под звуки которой пробуждается в тот же самый час братия на Афонской горе. «Пения, бдения, молитвы час, Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!» – с такой молитвой в устах обходит все келии будильщик. Боже, а я думал, что такое было возможно только во времена Великих Макария и Антония! Грезится ли мне это? Как ветром сдувает с жесткой лежанки. Пригорошня ледяной воды холодит лицо. С крыльца братского корпуса открывается черное, звездное небо и дом Божий – Храм, как будто больше в целом мире ничего и нет. На моих, еще «московских» часах, четыре утра, а в просторном Богоявленском соборе стоит непривычная для столичных, приходских храмов благоговейная тишина. Лишь слышны тихие шаги послушника, возжигающего перед образами лампады, да размеренное чтение Псалтири. В храме нет электрического освещения, поэтому в столь ранний час он освещен лишь слабым отсветом разноцветных огоньков, мерцающих по всему храму. «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его!». Позже, с помощью длинного шеста возожгут паникадило, но и тогда благодать и безмолвие не оставят стен храма, а лишь растворятся в наполненном молитвословием воздухе. А сам храм постепенно наполняется немногочисленной братией и паломниками. И вскоре возникает уже новое ощущение, что находишься на Ковчеге спасения, куда позвал тебя Всемилостивый Господь Вседержитель, а вокруг, за его стенами-бортами, житейское, бушующее море страстей и соблазнов, где гибнут, гибнут, гибнут люди: родные и близкие, друзья и знакомые, мои соотечественники и ничего не подозревающие жители других стран и континентов… И тогда вдруг нечаянно увлажнятся глаза и оросит пол слеза, стоящая целых потоков слез, пролитых мною ранее от обиды, зависти и злости.
 Братский молебен сменяется полунощницей, «часами», наставлениями из «Отечника» или «Патерика» — полным чином идет молитвенное делание, определенное уставом Афонской горы, приближаясь к главному событию нашей жизни — Божественной Литургии. Но веки постепенно смежает сон – этот великий искуситель слабых душ и телес наших. Борюсь, как могу, использую по примеру других братий стулья, опускаюсь на колени, уронив голову на сидение, лежу ниц, распростершись на простом деревянном полу. Мысли бродят где-то далеко, как по небу облака. И вот, кажется, прости Господи, я уже сплю. Снова встаю на ноги — поют «Верую…»… Тяжело монашеское делание. Побывав на такой службе, длящейся по 6-8 часов, никогда не дерзнешь назвать монахов бездельниками.
 А в шестнадцать часов по Афонскому времени, после трапезы и отдыха, снова раздастся стук била. Просыпаться после недолго сна откровенно не хочется и лишь обличив себя, что «приехал в монастырь молиться, а не пролеживать бока», плетусь в храм. Там, окончательно проснувшись от дивного афонского «Кирие елейсон» – «Господи помилуй» приходит запоздалое раскаяние и стыд: «Прости, Господи, мою ленность и окаменелость!»…
 — Нет для монаха дела, важнейшего молитвы, — говорит архимандрит Досифей, настоятель Лукиановой пустыни. - Только смиренной и покаянной молитвой можем мы умилостивить Бога простить наши многочисленные, как морской песок, грехи. В нашем монастыре нет старцев, праведников и пророков, все мы – люди грешные, но стараемся, как можем, исполнять наше монашеское правило, уповая на милость Божию и усердной Заступницы нашей – Богородицы.
 Через несколько дней, немного втянувшись в несуетную размеренную монастырскую жизнь, полюбил я и вечернюю службу, которая начинается после ужина, когда все насельники монастыря, покончив с трудами и послушаниями, вновь собираются в храме на совместный братский молебен. В это время вычитывается и общее вечернее правило, по окончанию которого, все прикладываются поочередно к святыням, а затем берут благословение у настоятеля монастыря, иеромонахов. Тут же вся братия и насельники просят друг у друга прощения за причиненные в течение дня обиды. Это поразительное по своему духовному смыслу действо дает небывалый урок братолюбия и смирения, в чем испытывает колоссальный дефицит наше общество. Да что общество, как этого не хватает мне самому, ведь затем я сюда и приехал! Ведь я действительно виноват! И перед о. Илией, так плохо исполнив назначенное мне им послушание; и перед о. Афанасием, на которого обиделся за сделанное мне справедливое замечание; и перед трудником Мишей, родом из далекого киргизского кишлака, которого проклял отец, узнав, что он, проходя службу еще в Советской армии, крестился и не захотел снимать крест. Да он не на словах, как я, а делом исповедывал веру в Христа! А я по своему скудоумию пренебрегал им: за его смуглую кожу и разрез глаз… И так перед всеми – поклон до земли и: «Прости, брат» — «И ты меня прости»…
 А потом, выйдя из храма, с песнопениями, славящими Богородицу, и фонарем впереди, пойдем малым крестным ходом вокруг монастыря, мимо порушенного храма, мимо братского кладбища, вдоль тех самых красного кирпича стен и о.Илия будет осенять нас Богородичной иконой. И на душе будет мир и покой. То, чего так не хватает нам в суетном мире!