В скорбном сердце отца, приехавшего в Оптину за телом убиенного сына, запечатлелись оброненные кем-то слова:
«Какую же надо было прожить жизнь, чтобы таким молодым удостоиться такой святости?»
Родился Георгий Ефимчук в городе Тольятти 16 декабря 1969 года. Родители его, Виктор Константинович и Анна Илларионовна, хотели назвать сына Константином, но почему-то выбрали имя Георгий. Они были далеки от веры и старались, как многие наши соотечественники, не имеющие обетований в жизни вечной, сделать все, чтобы дети их не знали нужды в жизни временной, для чего и трудились не покладая рук. Дети росли в доброй семье послушными, старательно учились…
Родители единодушно утверждают, что все началось с дружбы Юры с Сашей Петровым. Ныне Саша Петров – иеромонах Феоктист. Саша Петров, по воспоминаниям Анны Илларионовны, был красивым, талантливым мальчиком; они с Юрой, следуя общему увлечению, начинали осваивать технику единоборств; заниматься ходили в лес. После окончания восьмилетки Саша уехал в Загорск, поступил в художественную школу. Вскоре он прислал Юре письмо, в котором писал: «Юрик! Ты больше не занимайся восточной борьбой. Я встретился здесь (в Загорске) с верующими людьми и узнал, что это все грех. Высылаю тебе икону святителя Митрофана Воронежского. Эту икону благословил отец Наум. Клади икону под подушку. Она тебе будет помогать».
Советы и наставления друга падали на добрую почву сердца, постепенно возгоравшегося любовью к святыням православной веры. Охотно, след в след шел Юра за своим юным наставником. Но был у него и молитвенник на небесах – прадедушка по линии матери Моисей Прокопович.
Анна Илларионовна рассказывала, что он и в годы гонений за веру жил по заповедям Божиим, стремясь передать свой жизненный уклад детям и внукам: «Не признал мой дедушка советской власти. Его преследовали, в тридцатые годы он сидел за веру – и такую надежду имел на Господа, что, пребывая в камере, объявил: «Вот, на днях меня выпустят. Господь за меня ходатайствует». Вскоре его действительно отпустили, но он и тогда не вступил в колхоз и говорил всем: “Это сатана пришел к власти, я ему служить никогда не буду – я буду служить единому Господу». Вера его была так крепка, что по его молитвам были случаи исцеления.
Моисей Прокопович дожил до глубокой старости. Убеленный сединами, с окладистой бородой, он не расставался с Библией, знал ее почти наизусть и часто приводил примеры из Писания, предостерегая от заблуждений своих потомков, простодушно устремившихся в обещанные светлые дали. Однажды внук Коля провозгласил в праздничном семейном кругу: «Дед, ты тормоз коммунизма!» Моисей Прокопович молча надел ему на голову миску с творогом.
Юра закончил школу, поступил в политехнический институт на электротехнический факультет, но интересы его, судя по дневникам, были далеки от электротехники. Тонкая, художественная натура юноши требовала совсем другого. С карандашом в руке перечитывал он Достоевского, Гоголя, Чехова – русскую литературу, склонявшуюся своими вершинами к униженным и оскорбленным. Дневник Юрия пестрит выписками из зарубежных мыслителей – Ларошфуко, Паскаля, Монтеня…
Двенадцатого марта 1989 года он принял Святое Крещение. Вместе с сыном крестился и отец. «Одних к вере случай ведет, – отмечает Виктор Константинович, – а у Юры это с детства постепенно, постепенно начиналось». Постепенно приходил Юрий к вере, но как-то так получалось, что не только родителей, но и близких ему по духу окружающих старался обратить он к Богу, к вере православной.
Он не расставался с подаренным ему Сашей Петровым большим гипсовым крестом, который носил на груди под рубашкой, и с Евангелием.
– Сынок, он же тяжелый, – говорила ему мать.
– Мам, а мне с ним легче, – успокаивал Юра.
Одну за другой оставлял Юра мирские привычки. Как нечто отболевшее, как короста, отставали они от него.
В своем стремительном взлете он входил в такие плотные слои духовной атмосферы, где сгорало все лишнее, пустое, наносное, все, мешавшее преображению души.
Из воспоминаний отца: «Он [Юра] особенно полюбил образ Святой Троицы. Я привез от своих родителей эту икону, и он молился перед ней, стоя на коленях. Любил читать вслух Псалтирь. В последнее время просил убрать из своей комнаты все постороннее: ковер, гитару. Как будто келью готовил себе. Я говорил ему: «Если ковер убрать, холодно будет тебе к стене прислоняться». А он так кротко, смиренно просил. Никогда не требовал. Если, бывало, не согласишься с ним, он уж больше не настаивает».
Привез Юра из Загорска лампаду, и она часто горела у него перед иконами. К тому времени в красном углу у него находились образы Нерукотворного Спаса, святых мучениц Веры, Любови, Надежды и матери их Софии, преподобного Сергия Радонежского и святого праведного Иоанна Кронштадтского. Любимой же была икона Пресвятой Богородицы «Взыскание погибших». Когда он в последний раз уезжал из дома, то оставил ее родителям, хотя до этого никогда с ней не расставался.
В первую седмицу Великого поста, которую благочестивые наши прародители называли неделею чистою, зарею воздержания, Юра взял отпуск и собрался в Оптину. Родители благословили сына иконой Нерукотворного Спаса, и 16 марта 1994 года он уехал из дома.
В конце поста он напишет родителям: «Наконец настали теплые солнечные дни. Мы с Сашей [Петровым] ходили на святой колодец купаться (ну, это еще раньше было, когда был снег), ходили на подсобное хозяйство, где пчелы, ходили в храм. Саша здесь дежурит иногда на вахте. Да, когда я приехал, переночевал в скиту, а утром встретил Сашу на вахте – вот такое вот чудо, а потом мне дали хорошую комнату, здесь они называются кельями... Пост подходит к концу, так что скоро, может быть, встретимся. Тело мое становится все легче и легче, и очень, очень легко дышится. В храме очень красиво поют, наверное, нигде – не наверное, а точно нигде – так не поют красиво и проникновенно, как в Оптиной пустыни.
Мои знакомые ребята очень добрые люди и очень воспитанные и мудрые. Мы читаем духовные книги, беседуем. Ребята занимаются резьбой по дереву, очень тонкая и красивая работа. Я помогаю по художеству: что-нибудь обводить, резать, морить...
Богослужения здесь необычайно красивые и величественные. Здесь есть чудотворные иконы, мощи святого преподобного Амвросия. Я неоднократно прикладывался.
Лекарства, которые ты прислала мне, мамочка, совсем ни к чему. Чувствую я себя хорошо. Скучаю, шлю большой привет, мои родные... Ваш сын Юрий».
Подступила Страстная седмица – Великая неделя страданий Спасителя нашего. В Великий четверг братия причастилась. В Великую пятницу на вечерне, когда после Евангельского чтения о страданиях и смерти Искупителя была изнесена на середину храма святая плащаница, когда оружие неизреченной скорби пронзило сердце Пречистой Матери Господа нашего Иисуса Христа, – в это самое время в обители совершилось злодеяние: иглой в сердце был заколот сатанистами Юра – Георгий Ефимчук.
Во время последнего его земного испытания мать Юры была дома. Душа ее преисполнилась скорби – вдруг вспомнился ей первый внучек, «который ушел из жизни на шестой день, [он был] как ангелочек», и она заплакала.
«Позже мне стало известно, что в это время убивали моего сыночка, – рассказывала Анна Илларионовна. – Он стоял на коленях недалеко от тропки, что идет около колодца преподобного Амвросия, и говорил только эти слова: «Мама, как мне больно... Больно, мама». Когда на вскрытии сделали срез сердца, обнаружили тринадцать проколов. Иглу убийцы оставили в сердце».
По прошествии некоторого времени Виктор Константинович (отец Георгия) увидел сына во сне: «Он, стоя высоко на ступеньках храма и держа в руках свиток, сказал: «Пятница – день значительный». Такой светлый был сон, все было ясно кругом».
Когда сообщили из Оптиной о случившемся, Виктор Константинович решился сказать Анне Илларионовне о кончине сына только на следующий день. Решено было хоронить Георгия в Тольятти, и Виктор Константинович вместе с крестной матерью Георгия Татьяной Ивановной тридцатого апреля выехал за сыном. «В метель, в дождь, по незнакомой дороге ночью, – вспоминает Виктор Константинович о том, как он вез домой скорбный груз. – Когда доехали до Рязани, я проверил масло в двигателе и ужаснулся: масла было на донышке, ехали чудом».
Из монастыря выехали второго мая в десять часов утра, а третьего мая в шестом часу вечера уже были у подъезда дома в Тольятти. Не занося Георгия в дом, перенесли гроб в машину, которую подогнал одноклассник Георгия Александр, и поехали на кладбище.
Перед выездом из Оптиной отец Трифон, помогавший Виктору Константиновичу, дал ему письмо к отцу Герману, служившему в Казанской церкви Тольятти, с просьбой совершить погребение. Отец Герман приехал на кладбище, покойного отпели и около шести часов вечера предали земле. Хоронили Георгия на пятый день, но никаких признаков тления не было – как будто только что уснул – и лишь очень повзрослевшим показался он родителям в последний раз.
«Вскоре после того, как убили сыночка моего, – рассказывает Анна Илларионовна, – приснились мне его мучители. Снилось мне, что я на печке, а по сторонам [незнакомые] ребята. Я и сейчас бы их опознала. Один худенький, невысокого роста, другой средненький, а третий – здоровый, высокий, краснолицый, и он спросил:
– Вы теперь будете нам мстить?
Я ответила, что никогда никому не мстила и вам не буду мстить. И с этим словом проснулась».
«В ином чине» явился Георгий своим близким. Мать увидела во сне небольшую келью и в ней сына в одежде монаха – «накидка такая благородная; стоит возле печки, и котятки около него вьются». На девятый день по кончине Юра на мгновение снова предстал Анне Илларионовне во сне: светлый, веселый, с двумя молодыми юношами возле накрытого стола.
Появившаяся в первые дни после случившегося версия о самоубийстве впоследствии была официально отвергнута. Несколько человек даже слышали, как Георгий просил о помощи. Все произошло около четырех часов дня. Обследование тела убитого показало, что он умер от множественных уколов, нанесенных длинной иглой. Ее вытащили из сердца убитого.
Последний привет от сына родители получили уже после его похорон: из почтового ящика выпала пасхальная открытка, отправленная Георгием в один из его последних земных дней. Благая весть о смертию смерть поправшем Господе нашем – его последняя весть родителям.
Из воспоминаний иеромонаха Феоктиста (Петрова): «Подбежав, увидел Юру уже с закатившимися глазами, распростертого крестом на траве у огромной сосны. Он задыхался от страшной боли, ничего не говорил, он умирал безмолвно.
Подбежали еще несколько человек. Какой-то мужчина стал делать Юре искусственное дыхание и массаж сердца, не зная, что в него воткнута двенадцатисантиметровая игла от шприца и каждый нажим еще раз пронзает сердце Юры. Только когда задрали рубашку, увидели черную точку и в ней широкую часть иглы. Крови не было. Достали иглу и удивились ее размерам.
Подошедший игумен Мелхиседек стал петь отходные молитвы и литию. Под молитву братии и нескольких паломников Юра перестал дышать. Душа его отошла ко Господу.
...Теперь оптинский крест стоит на старом городском кладбище в Тольятти. Рядом растет дуб, одна ветка вытянулась далеко от ствола и накрывает крест у изголовья могилы русского новомученика Георгия».
Из альманаха
«Духовный собеседник»