Нельзя забыть

Предлагая читателю отрывок из книги замечательного русского офицера, патриота, капитана II ранга Бориса Петровича Апрелева «Нельзя забыть» (Шанхай, 1933 г.), надеемся на скорое переиздание ее в нашем отечестве.
Книги-воспоминания Б.П. Апрелева, прежде всего, отличает ясный прозрачный слог и, утраченный ныне, прекрасный русский язык. Произведения писателя-моряка обращены к русской молодежи и дышат неподдельной любовью к покинутой Родине и ее святыням.

Митрополит Антоний (Храповицкий), познакомившись с этой книгой ,так отозвался об авторе: «…Борис Петрович горячий патриот и недюжинный мыслитель… Приведенные в книжке Апрелева описания кораблей, пароходов и Высочайших посещений прямо хватает за сердце… Да наградит же Господь автора за то, что он раскрыл перед Россией свое скорбное сердце и научает читателя не только оплакивать, но и сердечно любить Свое Отечество, Свою веру Православную и Свою Армию и Флот во главе с Православным царем, наконец – Свою Северную природу и ея Сынов – Северных богатырей» («Царский вестник» 1933 г. № 387)

Борис Петрович Апрелев родился в 1888 году в имении Знаменское Новгородской губернии. Детство его прошло в Ташкенте, где в это время служил отец. В 1907 году с отличием закончил Морской кадетский корпус в Петербурге и корабельным гардемарином начал служить в 8-м флотском Королевы Эллинов экипаже на линкоре «Цесаревич». В 1908 году произошло важное для молодого офицера событие: его назначают вахтенным офицером на императорскую яхту «Штандарт». Морским будням на «Штандарте», воспоминаниям о Государе Николае II и его венценосной семье посвящена большая часть страниц книги «Нельзя забыть».

В дальнейший служебный путь мичмана, затем лейтенанта Апрелева проходил на посыльном судне «Воевода», линкоре «Император Павел I». С сентября 1912 года по сентябрь 1913 года Борис Петрович продолжает учебу в Николаевской Академии и проходит службу в Морском Генеральном штабе, руководя французским отделом. С началом Мировой войны был откомандирован в военно-морское управление при Ставке Верховного главнокомандующего, где находился до февраля 1916 года. В это время, секретным приказом, его назначают в Отдельный отряд судов особого назначения, и участвует в походе легендарного крейсера «Варяг» (выкупленного у японцев) из Владивостока в Мурманск. Будучи в эмиграции, Борис Петрович посвятит этому опасному морскому переходу свою книгу «На Варяге» (Шанхай, 1934 г.) Братоубийственная гражданская война застала старшего лейтенанта Апрелева офицером уже Французского военного флота в Средиземном море. Затем он становится помошником морского агента в Японии, морским агентом адмирала Колчака в Италии и Югославии.

В августе 1924 года, находясь в эмиграции в Югославии в Белграде с семьей брата, Борис Петрович совершает паломническую поездку на Святой Афон в обитель Целителя Пантелеимона. Русская Афонская Пантелеимоновская обитель была настоящим уголком старой доброй Руси. В книге поклонников Русского Пантелеимонова монастыря сохранился автограф писателя: «Посетил Святую обитель Великомученника и Целителя Пантелеимона, пожил здесь и отдохнул душой». Здесь на Афоне он посещает известного русского старца иеросхимонаха Феодосия, подвизавшегося в самой строгой и недоступной части святогорья на Каруле. Вернувшись в Белград, Борис Петрович Апрелев сделал доклад о своем посещении Карули и о. Феодосия. Говорил, что «старцы там совершенно обносились и ходят просто в рубищах» («Вера и жизнь» 1974 г. № 8) Несколько студентов решили им помочь и организовали сбор пожертвований на приобретение теплой одежды для пустынников. В дальнейшем, когда представлялась возможность, Б.П. Апрелев спешит передать приветы и поклоны «всем моим дорогим Пантелеимоновским инокам: моему отцу духовному архимандриту Кирику, о.Смарагду, о.Иосифу, о.Ювеналию».

В 1929 году, по решению Высшего монархического совета, Бориса Петровича Апрелева вместе с его братом направляют в далекий китайский Харбин, для организации антибольшевистской борьбы на Дальнем Востоке. Харбин, куда прибыли братья Апрелевы, резко отличался от остальных центров русского рассеяния, таких как Париж, Берлин или Белград. Попадая в Харбин, русский эмигрант ни в какой степени не чувствовал, что он за границей. Весь уклад жизни здесь носил ярко выраженный русский характер и сам Харбин, по своему облику, напоминал былой русский губернский город. Высились купола двадцати православных храмов, на улицах, в магазинах господствовал русский язык. В 1924 году был заложен, а к Рождеству построен и освящен храм первого монастыря в Харбине Казанско-Богородичного мужского, где будет трудиться и Б.П. Апрелев.

Фронтовая кантузия и тяжелая болезнь уберегла Бориса Петровича от участия в бесплодной борьбе против родного отечества и новой власти в Советской России. В письме к бибиотекарю и духовнику Русского Пантелеимонова монастыря на Афоне о.Виссариону он пишет: «Что должно быть, то и будет, это не в силах человеческих изменить, только бы Господь Бог помиловал наш народ. Помолитесь за меня грешнаго. Может быть, Господь Бог и исцелит меня. Может быть, будет случай, прислать хоть немного елея от Великомученника. Был он у меня, да все раздал в Белграде» (Архив Русского Пантелеимонова монастыря). Здесь в Харбинском монастыре Борис Петрович проходит курс лечения в монастырской больнице им. Кази-Бека. По просьбе настоятеля и основателя обители архимандрита о.Ювеналия (Килина), Борис Петрович Апрелев становится его личным секретарем и заведует всей монастырской канцелярией. Деятельное участие принимает он в издании журнала «Хлеб Небесный», главным редактором которого был о.Ювеналий. Здесь в Казанско-Богородичном монастыре в Харбине было положено начало литературным трудам Бориса Петровича Апрелева, его «беседам с памятью». «Неисповедимы пути Господни - пишет он о.Виссариону – Здесь, сейчас мне послана такая работа, что я Бога благодарю ежедневно за самую болезнь мою, благодарю Господа» (Архив Русского Пантелеимонова монастыря). В предисловии к книге названной Апрелевым «Нашей смене» (Харбин, 1931 г.) дается описание иноческих будней автора: «Теперь я вдали от моря, вдали от моих соплавателей и соратников и окружен обстановкой подлинной Святой Руси. Здесь отойдя от шума и грохота городов, превращенный болезнью в полуинвалида, я стал как-то спокойнее… Тихо вокруг… Медленно тянется ночь… «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас! Делу время, молитве час»… слышен протяжный, старческий голос «будильщика». На колокольне нашей убогой Церковки ударили к утреннему правилу… Точно осенило, что дух мой. Ведь это утреннее правило в маленькой церковке нищего русского монастыря, разве не прообраз возможного и неизбежнаго Ея Воскресения…»

Здесь в Харбинском монастыре была написана и первая книга Апрелева «Брызги моря», вышедшая в Пражском издательстве в 1931 году. В октябре 1931 года, с женой Ксенией Эдуардовной переехал из Харбина в Шанхай. В Шанхае были подготовлены к печати «Исторические очерки» и «Нельзя забыть» (Шанхай 1933).
Скончался Борис Петрович в Сан-Франциско в марте 1951 года, куда он перебрался с супругой из Китая.





Назначение Вахтенным Начальником на «Штандарт», куда на эту должность назначались, обыкновенно, лишь опытные старые лейтенанты Гвардейского Экипажа, для меня было не только повышением по службе, но счастьем, о котором я вообще не мог мечтать, в особенности же после моего скандала с сигналом. Несмотря на все, я не мог не чувствовать, что как офицер, я оказался плохим и что я не достоин того, чтобы стоять самостоятельно вахту. Между тем, моим переводом на «Штандарт» Государь, молча, никогда не говоря мне, о бывшем со мной случае, дал мне понять, что Он не только меня простил, но что Он Сам считает меня достойным быть Вахтенным Начальником даже на «Штандарте». Считает меня достойным той должности, которую даже формально я не мог еще занимать. Это проявление необыкновенной чуткости Государя переходит границы обычной человеческой доброты, внимания и ласки. Такую чуткость может проявить только человек родной, только отец, который при промахе своего сына сам страдает от того чувства стыда и вины, которое испытывает его сын.

Государь, занятый массой дел, уставший от кипевшей вокруг него борьбы, озабоченный грозными событиями, которые тогда угрожали и извне, и внутри спокойствию России, просто понял и почувствовал личное, незаметное для других, страдание молодого офицера и так ласково устранил это страдание. На меня лично этот случай на всю жизнь положил печать сознания важности работать – по совести, для дела, а не для карьеры.

Этот именно случай дал мне возможность увидеть Государя таким, каким Он был в действительности, а не таким, каким Его рисуют или рисовали часто Его друзья и недруги.



Благодаря тому, что я попал на «Штандарт», мне удалось увидеть жизнь Государя и Государыни просто, как жизнь людей, окруженных обожаемыми ими Детьми, пользующихся недолгим отдыхом в шхерах на «Штандарте» и имевших гораздо больше забот и горестей, чем многие и многие из их подданных.

Горести эти, о которых, может быть, Они и не говорили никому, были часто видны на «Штандарте»; но что более всего бросалось в глаза, – это действительно, в самую жизнь их проникнувшее сознание, что Они живут не для Себя, что вся эта роскошь не для Них, а что и Они, и все, что их окружает, принадлежит России, служит на её пользу и для её славы.

Много ли из нас грешных, не говоря уже об «идеалистах» революции, могли бы честно сказать, что они жили для России? – Не думаю. Другой вопрос, кто из них и как понимал это служение. Верно ли было это понимание? В таком ли виде было нужно России это служение – все эти вопросы лежат вне моей компетенции и не являются задачами этих записок. Но то, что Государь и Государыня, за время моего пребывания на «Штандарте» жили Россией и для неё – это я видел сам и не могу не подчеркнуть.

Два месяца, что я провел около Царской Семьи, полны воспоминаний для меня. Некоторые из них настолько изу-мительны, что я считал бы прямо грехом скрыть их, тем более что еще раз повторяю, я стараюсь держаться описания того, что я лично видел и слышал, не зная совершенно жизни Царской Семьи на берегу. Между тем Их жизнь на «Штандарте» известна сравнительно немногим.



Общая жизнь на «Штандарте» шла так, как и на всех судах военного флота. В 8-мь часов утра был «подъем флага», иногда с «церемонией». Караул и оркестр вызывались на баке, так как в этот час Государыня еще отдыхала, и команды и звуки музыки могли Ее потревожить. Почти всегда на подъем флага выходили «Княжны», как Их называли матросы, и маленький Наследник со своим дядькой, унтер-офицером Деревенько. Государь в это время оставался у Себя в кабинете, где Он занимался, обычно, до завтрака. После подъема флага на корабле начинались обычные занятия – «шлюпочное учение», занятия с сигнальщиками, «приборка». Чистота на яхте была поразительная и поддерживать ее было трудно. Эти занятия длились до обеда команды.
После занятий бывал завтрак у Государя. Все офицеры «Штандарта» раз навсегда были приглашены и к завтраку, и к обеду к Государю. В Кают-Компании столовались только сменяющийся Вахтенный Начальник, Вахтенный Механик, некоторые классные чины и младшие офицеры и чиновники, случайно прибывшие на яхту и не приглашенные к Высочайшему столу. Министры и другие Высшие Чины, прибывающие на «Штандарт», всегда приглашались к Высочайшему Столу. «Шефом» кухни на «Штандарте» был, известный в то время, ресторатор Кюба. Стол, по роскоши и обилию, ничем особенным не выделялся от обычной кухни хорошего Петербургского ресторана (Кюба или Медведь). Сервировка стола была очень красива. К завтраку и обеду, на отдельном столике, ставилась горячая и холодная закуска «а ла фуршет». За завтраком, обычно, играл духовой оркестр (при мне у нас плавал оркестр 2-го Балтийского экипажа), за обедом хор балалаечников. За завтраком все были в повседневной форме, равняясь по Государю, за обедом всегда в сюртуках. За завтраком присутствовали Великие Княжны Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия Николаевны; обедали Они отдельно. Наследник всегда завтракал и обедал отдельно, так как Он был еще очень мал. Между завтраком и обедом в Царской рубке подавался около 5 часов дня чай, но к нему редко кто из судовых офицеров приглашался. После завтрака, обычно, бывали какие-нибудь игры на палубе. Я лично, тогда еще юный мичман, почти исключительно играл с «Княжнами» в «пятнашки», в «горелки», в «жмурки», в «прятки» и т. д. Государыня, Ея фрейлины и состоявшие при Ней Дамы, в это время, обыкновенно, шили или раскрашивали разные вещи, которые делались для лоттерей многочисленных благотворительных учреждений, в которых Государыня была Председательницей или которые носили Её Имя. Государь очень часто после завтрака брал байдарку и один катался по рейду. Иногда Он брал «двойку», забирал с Собой Наследника, кого-нибудь из офицеров и, посадив последнего на руль, Сам садился грести и уходил куда-нибудь подальше от места стоянки «Штандарта». Во время прогулки на «двойке» Государь часто купался и купал маленького Наследника, приучая Его плавать. Обед бывал после «спуска флага».



Очень часто спуск флага совершался с «церемонией» которая будучи вообще сама по себе очень красивой у нас во флоте, на «Штандарте» немного отличалась от обычной церемонии спуска флага. Помню, как сердце мое всегда билось от радости и гордости, когда мне приходилось стоять вахту, на которой совершался «спуск флага» с «церемонией». За четверть часа до захода солнца, прекрасные горнисты «Штандарта» – «били повестку». Затем от командира являлся ординарец, докладывая, что Его Величество приказал спускать флаг с церемонией. За 5 минут до захода солнца давалась команда – «Караул и музыканты наверх, команда наверх повахтенно во фронт». Выбежавшая наверх команда строилась повахтенно на баке и, по команде своих боцманов, фронтом шла на шханцы. На правых шханцах выстраивались офицеры «Штандарта», левее их офицеры Свиты. На левых шханцах строились музыканты и караул.

Как только все были построены, с вахты посылался вахтенный унтер-офицер доложить старшему офицеру, командиру и флаг-капитану о спуске флага. Вахтенный Начальник находился в это время на крыше Царской рубки, откуда была видна красивая картина палубы «Штандарта», со стройно выравненными рядами команды и офицеров. Государь, флаг-капитан и командир стояли около передней стенки рубки. На рейде – суда эскадры, на которых виднелись линии выстроенных команд.

Тишина мертвая... Тихая гладь залива... Острова шхер и зарево заката... За минуту до захода солнца, вахтенный начальник командовал – «на флаг и гюйс! Зорю!» и музыканты начинали играть «Зорю».

Только тот, кто видел лично эту картину среди «моря и сосны» финляндских шхер, может себе представить, как это красиво. «Зоря» кончена. Тихо на рейде, только иногда эта тишина нарушается криком чайки. Солнце садится, рейд темнеет, острова шхер, покрытые сосновым лесом обволакиваются ползущими тенями. Среди этой сказочной тишины, слышится голос вахтенного начальника – «время вышло». Государь кивком головы указывает, что можно спускать флаг.

«Флаг и гюйс спустить!» – раздается звонкая команда вахтенного начальника. На баке срывается грохот пушечного выстрела, по которому все суда эскадры спускают флаг. Оркестр начинает играть марш «Гвардейского Экипажа», затем слышна команда караульного начальника... и медленно и величественно несутся звуки дивного гимна – «Коль Славен наш Господь в Сионе». Вахтенный начальник спускается с рубки на шханцы. Как только замирают звуки оркестра последним глухим рокотом барабана, раздается команда караульного начальника – «На молитву! Фуражки долой!» и Штаб-Горнист громким голосом начинает читать «Отче Наш». Государь набожно осеняет себя крестным знамением.

По команде караульного начальника – «Накройсь!» Государь и все остальные одевают фуражки. Царит мертвая тишина. Вахтенный начальник подходит к караульному начальнику, который рапортует: – «Ваше Благородие, в Карауле Его Императорского Величества на Императорской яхте «Штандарт», в карауле и на постах состоит – унтер-офицеров столько-то, разводящих столько- то, рядовых столько- то и т. д.» Вахтенный начальник поворачивается кругом и рапортует Старшему офицеру – «Господин Капитан 2 ранга, в Карауле Его Императорского Величества» и т.д.

Старший Офицер поворачивается и рапортует Командиру, Командир – Флаг-Капитану Его Величества, Флаг-Капитан подходит к Государю и рапортует – «Ваше Императорское Величество в Карауле Вашего Императорского Величества на Императорской яхте «Штандарт» и т. д.

Надо было видеть Государя, как Он принимал этот рапорт. 398 матросов лично видели, как Государь знает службу и как Он Сам строг к себе. Если офицеры стояли вытянувшись в струнку, если Караул был похож на живые изваяния, то Сам Государь являлся примером и выправки и серьезности отношения к службе.
Приняв рапорт, Государь приказывал распустить Караул и команду. По команде вахтенного начальника – «Караул и музыканты вниз! Команде разойтись», верхняя палуба наполнялась грохотом бегущих сотен людей, и на фоне этого шума четко отдавались шаги караула и музыкантов, уходивших строем на бак, где они спускались в подпалубное помещение.

На всех судах эскадры, со спуском флага, зажигались «штаговые» огни, начинали светиться иллюминаторы; на «Штандарте» красиво выделялась освещенная яркими огнями Царская рубка.

Судовой день кончен. Наступает ночь...

Вскоре после спуска флага начинался обед в Царской рубке. После обеда и кофе, Государь и Государыня часто переходили в офицерскую Кают-Компанию, где Государыня обычно садилась в кресло и, рукодельничая, разговаривала с офицерами, расспрашивая их про их плавания, про разные интересные случаи, которые им приходилось видеть за границей. Говорила с ними о музыке, об искусстве, литературе. Иногда, кто-нибудь из офицеров садился за рояль, иногда кто-нибудь пел.

Присутствие фрейлин Государыни и состоящих при ней дам оживляли эти вечера. Простой милый разговор. Казалось, будто мы сидим где-то дома, или у очень близких хороших людей в гостях на берегу. Государь обыкновенно садился играть в домино.

Хотя на яхте, в отличие от обыкновенных военных судов, разрешалась игра в карты (бридж, винт и т. п.), но насколько я помню, играли только в домино, а офицеры, оставшиеся незанятыми, обычно садились за типичный для флота «трик-трак», или за шахматы. В 11 часов вечера Государыня уходила к себе, а Государь оставался иногда до 2 часов, если Его увлекала игра в домино. Когда Государь оставался поздно, то после полуночи в кают-компании подавался чай, давалось красное вино и, как помнится, ветчина. После этого маленького ужина Государь обыкновенно выходил на верхнюю палубу, немного там гулял и затем ложился спать.

Так текла общая жизнь на «Штандарте» в 1908 году. От нее бывали отклонения в дни, когда устраивалась охота на берегу (при мне это было, кажется, четыре раза) и в дни приездов Министров с докладами из С.-Петербурга, или же, когда на яхте бывали Высшие Начальники отдельных частей, специально вызванные к Государю.



Насколько помню, при мне приезжали с докладом Председатель Совета Министров П. А. Столыпин и Министр Императорского Двора и Уделов Граф Фредерикс. Раз был вызван Командующий Морскими Силами Балтийского Моря, Свиты Его Величества Контр-Адмирал Н. О. фон Эссен. В эти дни отношения на яхте делались более официальными. Государь с яхты не съезжал и занимался у себя в кабинете с прибывшими лицами; обеды и завтраки в эти дни бывали параднее, общие разговоры за столом сдержаннее и ограничивались более тем концом, на котором находился Государь, Государыня и прибывшие гости. Ко всему этому надо прибавить, что к обеду Государыня всегда выходила в блестящем вечернем туалете, поэтому обед и в обычные дни отличался известной торжественностью и красотой.



Теперь уже в прошлом эти незабвенные дни, этот блеск и роскошь, которые окружали наших Русских Царя и Царицу. Эта красота, создававшаяся веками и, вероятно, уже неповторимая, – ныне разрушена варварством XX века, всплывшим в виде социализма. Точно эта красота принадлежала не «всему народу» и будто, разрушив ее, это варварство что-то «дало» народу. Я рад, что Господь дал мне видеть эту красоту. Самое дорогое, что я унес в моем сердце со «Штандарта» – это память о личной жизни Государя, Хозяина яхты, как его там называли.
Казалось бы, и «Штандарт», и все суда, сопровождавшие его, были назначены в распоряжение Государя и для Его Семьи, но тон на яхте был таков, что казалось, будто Они в гостях у нас. Будто мы, с одной стороны, офицеры военного корабля, а с другой – родные, близкие люди Государя и Его Семьи. Казалось, будто Государь не отдыхает на яхте, а точно служит, только видоизменяя Свою службу на время пребывания на яхте. Скромный, всегда и со всеми деликатный, ласковый и так часто грустный, грустный. Когда я видел Его печальные глаза, становилось так больно на сердце, что хотелось Ему помочь и вместе с тем чувствовалась какая-то безнадежность в Его грусти, какая-то обреченность. Такое впечатление вынес я о Нем.



Мне кажется, что вся вина Государя только и могла быть в том, что Он царствовал в 1894-1917 г.г., когда правящий класс России выродился, потерял волю к власти, а те, кто мечтали этот класс заменить, эти «идеологи» революции не поняли, что сами они не представляют нового класса, а просто являются отбросами того же самого правящего класса русской интеллигенции.

Это я понял лишь после 1917 года, а Государь, и это мне видно теперь по некоторым Его словам, знал и чувствовал это уже тогда. Не чувствуя Себя в силах найти «людей», Он винил Себя, считал Себя неудачником.
Государь, по своему характеру, не мог выбиться из этой тины разлагающейся интеллигенции, не мог Сам найти людей в Своем народе, а то, что стояло за так называемой «бюрократией», было и хуже, и менее опытно, и морально ниже этой самой пресловутой бюрократии. Между народной массой и интеллигенцией образовался разрыв, который наполнить было нечем. Этот разрыв грозил неминуемой катастрофой, страшной для всей России. Это-то Государь и видел. О Себе Он, по-видимому, не думал, Он страдал за будущее России.