«Его весь народ любил»

К 100-летию со дня рождения митрополита Нижегородского и Арзамасского Николая (Кутепова)

Епископ Балахнинский Илия, викарий Нижегородской епархии (секретарь Нижегородского епархиального управления в 1991–2005 годах):
— Митрополит Николай был поистине легендарный иерарх. Я говорю об этом с абсолютной уверенностью. Помню, захожу как-то в его кабинет, владыка сидит хмурый. Оказывается, пришло время писать прошение Святейшему Патриарху о том, чтобы уйти на покой. Такое прошение составляет каждый архиерей по достижении 75 лет. А удовлетворить его или нет, решает уже высшее священноначалие. Митрополита Николая оставили служить. А на его прошении сам Святейший Патриарх Алексий II написал: «Живая легенда Церкви» — и далее, что владыка остается на своей кафедре. Я сам видел этот уникальный документ.

Великая Отечественная война, участником и инвалидом которой он был, напоминала владыке о себе всю жизнь. Я много раз видел его ноги. На обеих не хватало трети, пальцев не было. И многие обращали внимание на его походку. Он ведь на пяточках ходил, потому что не было полной опоры на ступню. И никогда митрополит Николай не показывал, что ему больно. А боль была. Я сам видел, как он после службы снимал обувь, разбинтовывал ноги… Они кровоточили, а маленькие косточки выходили до конца жизни. Перед следующим богослужением снова ноги бинтовал, обувался…

Он был очень доступен. И для духовенства, и для мирян — людей любого социального уровня. «Не приму» — такой фразы не было в его лексиконе. Не покидал своего кабинета, пока на приеме не побывает последний записавшийся.

Для нас, духовенства, да и для многих мирян он был настоящим отцом. В частности, для Ивана Петровича Склярова, сначала мэра Нижнего Новгорода, потом губернатора области. Тот называл его «батькой».

А еще он любил по-доброму пошутить. Например, когда я переводился из Белоруссии в Горьковскую епархию, мы с одним священником, который хлопотал обо мне, пришли к владыке Николаю. Поговорили, владыка был не против моего перевода, но ведь это не так просто организовать. А священник, который мне помогал, говорит: «Владыка, вы позвоните митрополиту Филарету». Это мой тогдашний архиерей. Владыка же Николай отвечает: «Да, много потеряла Русская Православная Церковь оттого, что ты не на моем месте». И таких забавных случаев можно вспомнить множество.

Господь в Евангелии говорит апостолам: «Вы — соль земли» (Мф. 5, 13). А свойство соли — осолить, то есть сделать так, чтоб продукт не поддался порче. Вот и владыка не давал нам стать хуже, поддаться каким-то искушениям. Причем делал он это не назиданиями, а личным примером. Да упокоит Господь душу приснопоминаемого митрополита Николая. Добрый след оставил владыка на Нижегородской земле.

Это было общение с хорошим человеком

Алексей Валерьевич Кондрашенко, заместитель начальника отделения РФЯЦ-ВНИИЭФ:
— Так случилось, что я был первым в Сарове председателем приходского совета. Мы — инициативная группа — добивались регистрации прихода на закате советского времени, и, естественно, приходилось довольно тесно общаться с митрополитом Николаем.

Самая первая встреча с владыкой была очень настороженной. Я приехал к нему в 1988 году, летом, наверное, еще до празднования 1000-летия Крещения Руси. И архиерей, действительно, очень настороженно отнесся. Бог его знает, столько лет эта тема в Сарове не поднималась, была под абсолютным запретом, и вдруг приезжает оттуда какой-то человек…

А для меня все, что касалось Православия, тогда представляло интерес. Нужно честно сказать, что мы — та группа людей, которая решила открыть храм в Арзамасе-16, — мы ведь тогда глубоко верующими не были. Но понимали, что когда страна рушится, то Церковь становится одной из скреп государства. Многие люди, придерживающиеся именно этих соображений, вошли в инициативную группу. Кстати, и городское руководство, возможно, именно поэтому. Из государственно-патриотических соображений — вот так бы я сказал. Тогдашний директор ВНИИЭФ Белугин и другие. То есть первый приход в Сарове в основном создавали не «белые платочки» — женщины, которые были воспитаны в вере и всю жизнь ее хранили, — а ученые-физики.

Во время той встречи я взял у владыки интервью и был несказанно рад, что он позволил его записать. Тогда же владыка нам посоветовал, как действовать, чтобы законным образом оформить приход. То есть требовалось провести учредительное собрание общины, подать документы в исполком. Он тогда обладал правом регистрации религиозных организаций.


Приход в Сарове зарегистрировали, только когда начали действовать уже российские законы, в 1991 году. И владыка стал искать нам священника, что тоже было очень непросто. Город-то особый. И первым нашим настоятелем стал иерей Владимир Алясов, высокообразованный человек, кандидат химических наук.

Небольшие проблемы были с передачей здания храма. Сначала нам хотели отдать то, где сейчас церковь в честь Иоанна Предтечи, но оно было в аварийном состоянии, ремонт для нас был неподъемный. И владыка нам посоветовал просить маленький храм в честь Всех святых. Точнее, это мы его восстановили и освятили, а тогда в этом здании находился хозяйственный магазин. Поначалу мы встретили возражения, но в конце концов его передали. Ремонт там был небольшой.

Когда мы отказались от здания, где был храм Иоанна Предтечи, митрополит Николай расстроился, потому что он уже договорился о нем с городскими властями. Но наши доводы его убедили. И он сказал: «Ну, действуйте сами». Он же понимал, что Саров — «дело тонкое». Вообще, когда возникали конфликтные ситуации, владыка Николай поступал очень мудро.

После того как я пошел в имущественный отдел администрации и получил ключи, мы начали восстанавливать храм. Это был 1992 год. Денег ни у кого не было. Одна из наших строительных организаций взяла на себя весь объем работы. Часть они нам сделали бесплатно. Были и другие благодетели — два таких серьезных предпринимателя. Нам помогали вещами. Например, завод «Авангард» подарил огромный бак для освящения воды из нержавейки. Он до сих пор используется в храме Всех святых — первой возрожденной церкви Сарова.

Освящали мы ее 6 февраля 1993 года. Народу — тьма-тьмущая, битком в храме. Всенощное бдение было, утром — литургия. Тогда, на освящении, произошло знаменательное событие. Одна из бабушек принесла старенькую икону преподобного Серафима. По-видимому, она была написана еще в XIX веке. Помню, как ее поверху передавали из рук в руки к алтарю. И владыка с величайшей радостью сказал: «Ну, вот и батюшка Серафим пришел». Эта икона, по-моему, до сих пор в алтаре.

В храм сразу стало ходить очень много людей. Просто тьма! Я помню рекорд: к кресту после литургии подошли 700 человек. А храм-то маленький совсем — конечно, и на улице народ стоял.


В те годы у нас активно работало Сарово-Дивеевское отделение Всемирного Русского Народного Собора. Эту общественную организацию мы тоже создавали с большим энтузиазмом и потом провели несколько слушаний.

В том числе знаменитые слушания в Москве по ядерным вооружениям в 1996 году. Помню, собралась вся иностранная дипломатическая верхушка. Недоуменные разговоры: как это — Православие и ядерное оружие? Но они все правильно поняли, что Церковь поддерживает защиту обороноспособности страны. А в прессе тогда появились негативные статейки о размахивании ядерной дубиной и тому подобное.

Перед этим заседанием произошло трагическое событие — покончил с собой директор ядерного центра города Снежинска Владимир Зиновьевич Нечай. Застрелился он от безысходности. Несколько месяцев нечем было платить зарплату сотрудникам, он очень сильно переживал, обил все пороги, не мог людям в глаза смотреть. Он оставил предсмертную записку, до нас, конечно, дошли лишь отголоски, но суть была ясна.

В начале слушаний об этой трагедии объявили, была минута молчания. В этом смысле его смерть, как бы это ни звучало, помогла обратить внимание на сложившееся положение, и слушания вызвали большой резонанс.

Через некоторое время ко мне обратился один из руководителей нашего института с просьбой — попросить владыку Николая совершить отпевание. Несмотря на то, что это самоубийство. Я был уверен, что идея безнадежная, тем не менее поехал в Нижний. Владыке рассказывал, что эта смерть не за себя, а за людей, как бы за други своя. Он долго-долго молчал и, наконец, сказал: «Не могу благословить отпевание. Последняя пуля должна быть выпущена во врага». Это дословно.

Крупицы драгоценных воспоминаний

Александр Николаевич Лушин, профессор Нижегородской академии МВД России, кандидат юридических наук, доцент:
— За то неполное двадцатилетие, в течение которого мне милостью Божией посчастливилось нередко общаться с владыкой Николаем, состоялось немало знаменательных для меня событий и встреч, как в епархиальном управлении, так и неофициальных, домашних.

Мое знакомство с архиепископом Горьковским и Арзамасским произошло в самом начале 1980-х годов, и наши первые разговоры носили обычно эпизодический характер, пока однажды я не рассказал владыке вкратце о своих предках — православных священнослужителях. Он заинтересовался историей моего рода и предложил приехать в Карповку, в епархиальное управление, чтобы поговорить обстоятельно.

Ближе к концу 1980-х годов начал весьма позитивно развиваться диалог между епархией и Управлением внутренних дел Горьковского облисполкома. В то во многом сумбурное перестроечное время по благословению владыки Николая мне довелось участвовать в налаживании первых контактов между духовенством и милицией в городе Горьком. Тогда владыка нередко приезжал в подразделения органов внутренних дел и очень открыто беседовал с их сотрудниками.

Иногда, по его благословению, присутствовал на таких встречах и я. Как-то приехали мы в одно из милицейских подразделений города, где в просторной Ленинской комнате (были тогда такие) собрались сотрудники разных служб. В президиуме за столом, накрытым кумачовой скатертью, разместились начальник отдела, его заместители и владыка. Всех собравшихся архиерей сердечно и ласково приветствовал, подробно рассказал о деятельности Русской Православной Церкви на территории Горьковской области, наметил перспективы возможного взаимодействия епархиального управления с милицией, а затем, привычным жестом погладив бороду, обратился с предложением задавать ему вопросы.

В небольшом зале повисла напряженная тишина. Начальник отдела ободряюще говорит:
— Ну, что, товарищи, у кого есть вопросы к Николаю Васильевичу? Не стесняйтесь, товарищи, у нас доверительная встреча.

Коллектив сидит молча. Вдруг поднимается одна милицейская дама и, густо покраснев, произносит:
— Вы уж извините, но как нам следует правильно обращаться к вам?

Вижу, как глаза у владыки заискрились легкой лукавинкой.

— Скажите, милейшая, вы роман Александра Дюма «Три мушкетера» читали?

Дама, офицер милиции, утвердительно кивает.

— Так вот, в этом романе есть такой персонаж — кардинал Ришелье, — напоминает владыка и вопрошает: — Не вспомните ли вы, как к нему обращались французы?

— Ваше Высокопреосвященство, — ни секунды не медля, выпалила сотрудница отдела.

— Вот и ко мне так же обращайтесь, — совершенно серьезно сказал архиерей, и тут же лицо его озарилось улыбкой.

В зале оживление, веселый смех, и, наконец, раздался первый вопрос, пусть несколько наивный, а вскоре даже записки в президиум пошли.

Потом были другие встречи с сотрудниками различных милицейских подразделений. Например, в областном управлении Госавтоинспекции, когда после часовой интереснейшей беседы с сотрудниками архиерей у распахнутой дверцы своего автомобиля, в плотном окружении «гаиш-ников», еще полчаса отвечал на вопросы дотошного инспектора Анатолия Федоренко.


Помнится, как владыка готовился к ответственному выступлению на заседании Священного Синода, где должен был решаться вопрос о прославлении Митрополита Московского и Коломенского Филарета (Дроздова). Перед этим возникла каверзная проблема: кто-то из епископов заявил во всеуслышание, что святитель Филарет был масоном. Зимним вечером позвонил мне владыка Николай: «Ну, господин советник, пожалуйте-ка с утра в гости».

Приехал, выслушал архиерея и получил благословение подготовить историко-аналитическую справку об отношении святителя Филарета к масонству. За две недели напряженного труда над биографией этого великого церковного и государственного деятеля России я четырежды знакомил владыку с выявленными во всевозможных источниках историческими материалами. Звонил в Москву крупному знатоку русского масонства Андрею Ивановичу Серкову, советовался с ним. В общем, в Синод уехал архиерей со справкой, подготовленной в отведенный мне срок. В большом волнении ожидал я его возвращения из Москвы; мне все казалось — вдруг что-нибудь произойдет, вдруг сложится совершенно не так. Вернувшись из столицы, владыка Николай мне просто сказал: «Хорошо потрудился».

Владыка Николай весьма обстоятельно знал российскую историю, мог сослаться в дискуссии на мнение тех ли иных историков по различным вопросам. Убедиться в энциклопедических познаниях владыки Николая в области истории мне доводилось неоднократно.

Он любил всякую живую душу

Диакон Николай Трушкин:
— Я к нему в 1983 году приехал. Из Троице-Сергиевой лавры, хотя сам нижегородский, с Вознесенского района. Мне один там, наш же, земляк говорит: «Ты хочешь в Горький? Знаешь, там какое засилье атеистическое!» Правда, страшновато было. Помню, в 1988 году мы праздновали 1000-летие Крещения Руси в Арзамасе, в Дивеево не было благословения ехать. Там в это же время паломников еще хватали и сажали в каталажку.

В 1985-м он меня рукоположил, а сам тогда отдыхать уехал. Он всегда в Прибалтику ездил, жил там у каких-то простых людей, они и не знали даже, что он архиерей. Приезжал владыка всегда веселый, полный сил. И я еще сорокоуст после рукоположения не отслужил, а он приехал и мне говорит: «Езжай домой, отдохни». Ему, видно, отцы рассказали, что я и раннюю, и позднюю литургию служил, всенощные, — нагрузка большая. И, правда, я с такой радостью служил, ревностно так, прямо жажду духовную утолял. И он побеспокоился обо мне. Отдохни, мол.


Сам он многое повидал в жизни. Кровь за Родину проливал. А про войну почти ничего не рассказывал. Вот только, помню, меня, говорит, однажды чуть не расстреляли. Я не в том месте выкопал окоп, ошибся, на метр в сторону ушел. А под Сталинградом были страшные морозы, ноги-то он там и отморозил. И контужен был. Еще он раз сказал, что самый главный в армии — это старшина. А Римма Васильевна, сестра его, говорила, как он пришел из госпиталя, с палкой (ноги-то изувеченные), но, как всегда, веселый. Он же жизнелюбивый был! И буквально сразу ушел за 12 км к крестной, к тетке своей.

Две тетки у него были, монахини. Однажды они повели его к старцу Оптинскому. Это еще до войны, когда живы были оптинские монахи (или из тюрьмы кто пришел, или что…). И старец этот сидит и читает газету «Правда». Владыка говорит: «Я пацаненком был, и удивился, как это монах читает такую газету». А тот ему сказал (как будто мысли прочитав): «Детка (это я буквально воспроизвожу, как владыка рассказывал), мы живем в этом мире и должны знать, что в нем происходит».


Какой у нашего владыки характер, какое человеколюбие, я понял, когда увидел, что у него при Карповке старушка живет, Кремлева Раиса, — вдова священника, не с самым, кстати, покладистым характером. Некуда ей было идти, он и приютил. И он же ее схоронил. Потом с Сергачского района Валентина Александровна, старушка (характер — тоже не подарок!), — он и ее приютил. Когда нам разрешили окормлять заключенных в 1990-е годы, с продуктами везде плохо было, и на зонах тоже. И с одеждой теплой там тоже были проблемы. Владыка тогда велел фуфайки закупить для осужденных. Несколько десятков.

У себя в Карповке владыка сад развел. Прямо лелеял его. Тогда Саров был закрыт, но мои родственники привезли елочку оттуда (была возможность). И эту елку я ему привез. Как он радовался! И так любил владыка Николай всякую животину. Птиц всяких было у него… Перепелок, курей… Будучи в Москве, владыка обязательно ходил на Птичий рынок. То белку привезет, то растеньице, рыбок очень любил. И даже насекомых — всякую живую душу.

Я его на базар каждую субботу возил. Покупал он там мотыля, корм для рыбок, в определенном месте его ждали. Ряску с себя снимал легонькую и оставался в кремовом костюме. Говорит мне как-то: «Диакон, это чистая шерсть. Я его в 1964 году покупал в Омске за 65 рублей». И шляпа была такая… Похожая, как в Афгане носили наши ребята. Раз иду за ним по рынку, и вдруг кричат: «Батюшка, батюшка, я тебя узнала! Сестре память, не возьмешь деньжонок?» Владыка берет и потом поминает сестру-то эту. Однажды на рынке монах стоит нашего Печерского монастыря, с ящиком, за пожертвованиями. А там печать на ящике — написано, кто собирает. Владыка наклонился, читает надпись-то. А монах ему: «Дед, чего тебе тут надо?» Если б кто ему так сказал в другой обстановке, костей бы не собрал, а тут самому ему, видно, забавно стало. Он ничего не ответил, и дальше мы пошли. Владыка потом только посмеялся, рассказывая об этом случае отцу Тихону, настоятелю Печерского. А смеялся он, надо сказать, так заразительно!

Для меня владыка прямо с первых дней служения стал человеком дорогим. Помню, в город въезжаешь, откуда-нибудь возвращаясь, и если знаешь, что архиерей здесь, чувство такое — уверенность, радость… Мы ведь его не боялись, мы его очень уважали. Боишься, бывало, только чем-нибудь огорчить.

У нас в Карповке было много Николаев. Архиерей, пять Николаев — священников, диакон Николай, и еще я. Коллектив был доброжелательный, не подозрительный. Друг друга подстраховывали, владыку любили. Мы ждали его благословиться, действительно, как отца родного.

Не только мы, весь народ его любил. Бывало, провожаешь после службы, сажаешь в машину, столько людей к нему рвется: «Благословите, благословите!» А он, уставший: «Родные мои, я ж вас всех благословил на службе». И очень долго приходилось его в машину усаживать. «Владыка, а вот грибочки». Неизвестно, какого там посола, но с любовию возьмет. Вспоминая владыку, как он всех терпел, как ко всем благожелательно относился, стараешься тоже так делать. Ведь он больше давал, чем брал. Вот этой своей душевной теплоты. Вечная ему память!

Подготовила Надежда МУРАВЬЕВА
Православие.ru