Значение филологии, имеющей в слове свой коренной предмет изучения, и ныне учитывается недостаточно. Мало кто осознает, что все общественное развитие, проблемы экологии, нравственность, духовность, и, если хотите, судьба страны нерасторжимо связаны с филологической культурой. «Точная история филологического ума, — писал один из видных ученых прошлого, — докажет, что важнейшие повороты современной мысли суть прямое или косвенное следствие филологических побед» (Э. Ренан. Философские образы // Философские опыты. — СПб., 1888. С. 193).
Сегодняшний кризис общества — продолжим эту мысль — прямое или косвенное следствие филологического невежества, которое влечет за собой общее падение культуры и утрату духовности; следствие того катастрофического разрыва между современным знанием, достигшим во многом значительных высот, и уровнем преподавания литературоведческих и языковедческих дисциплин. Такого рода разрыв проявляется в высшей и средней школе и обыденной жизни.
Филологическое невежество содействует тем «неточностям смысла», вследствие которых истинные духовные ценности подменяются в сознании учащихся (мы говорим прежде всего о них) потоком массовой псевдокультуры. В результате вырастают поколения с вывернутым, извращенным сознанием.
С этим невежеством связано и вытеснение эстетического опыта рутинной машинной цивилизацией, утрата культурных представлений, уничтожение духовных основ жизни. Мы знаем: глубинная сущность школьного образования постепенно утрачивалась, оскудевала историческая связь поколений; целостное, гармоническое развитие личности, о котором так много писали, обычно превращалось в пустую фразу.
Мы забыли и основной, коренной смысл слова филология, т. е. словолюбие, любовь к слову. Ведь если не воспитывается в учащихся такая любовь, то, следовательно, не достигается главное, во имя чего существует эта огромная область знаний. Чему же тогда мы учим?..
Родное слово нельзя постичь не любя. А полюбить можно только познавая все многообразие скрытых в нем смыслов, полноту обозначенной им внутренней живой симфонии чувств и душевных движений. Здесь «только то ведет к настоящему знанию, что покоится на действительном воспринимающем переживании исследуемого предмета, который должен быть подлинно представлен в душе исследующего, а не в «сознании» только». (И. А. Ильин. Собрание сочинений: в 10 т. — М., 1994. Т. 3. — С. 7, 8).
Чтобы успешно учить языку и литературе, нужно изменить наше отношение к?слову. Слово должно восприниматься в?полноте своего значения, как основа национального самосознания.
Цель филологии сегодня — помочь восстановить здоровое народно-государственное, соборное сознание на основе возрождения духовного человека. Основой для этой цели и служит достаточный филологический уровень личности, необходимый для активного созидательно-творческого и религиозного постижения мира.
Вспомним Писание: «Бог есть Любовь». Не значит ли это, что истинная филология, что бы ни было предметом ее исследования, возможна лишь при условии благоговейного отношения к слову, т. е. она плодотворна лишь при условии посвящения себя добру, в слове заключенному, добру в мире, т. е. любви. И в этом смысле филология — наука о выявлении в истинном слове добрых, восходящих к Богу начал. Выявление с тем, чтобы стать сопричастными великой Божественной тайне, которая и называется словом Любовь.
Поэтому в глубинном смысле бесплодны те, кто подходит к филологическим дисциплинам без любви; преступно и получит возмездие то, что, по сути, направлено в них против любви.
Нам не следует забывать, что слово, в сущности, выражает не только мысль, но всего «человека говорящего», целокупность его связи со всем окружающим и отклик на все окружающее и внутри него происходящее в границах этого произнесенного слова.
Слово объединяет мысль, чувство, духовидение, оно — единство внутренних откликов на внешний мир, осознаваемых и неосознанных.
Коль скоро в любом тексте (на уроках языка и литературы) мы имеем дело со словом в нем воплощенном, то, чтобы овладеть полнотою слова, нужно о-духо-творить его через вдохновенное его преподнесение. Ибо слово вне и без духовного преподнесения — мертвое слово. Информационно-прагматическое восприятие слова обескровливает и выхолащивает его суть, уничтожает полноту связей между глубинным содержанием слова и людьми. Только одухотворенное слово может принести плоды. Филология — наука, ищущая пути такого одухотворения и в высшем смысле, в верном своем направлении, — наука, помогающая направить человека в доброе русло...
Одухотворенное осмысление речи — первая наша задача. Одухотворение же слова зависит от духовности говорящего и слушающего. И помочь здесь может духовное осознание скрытых смыслов слова.
Мы говорим: спасибо. Осознание слова подсказывает: Спас — избавитель от бед. Бо — Бог. Итак, в ответ на доброе дело мы платим сторицей: добрым словом, поддержанным сверху. Или: благодарю. Благо — благобоязненный, благовоздушный, благоволение, благодарение. Из сопоставления уясняем: благо — это добро, добродеяние, совестливость, чистота, любовь, милость, причастие Св. Тайн, добродетель. Значит благодарю — это: приношу добро, совестливость, чистоту, любовь, милость, добродетель. Иными словами: признаю твое добро и отвечаю за добро по совести, любовью, расположением, чистотой помыслов. Можем ли мы сказать, что основополагающие слова нашей речи осваиваются и переживаются учащимися со стороны их духовной этимологии? Нет.
Другой задачей изменения отношения к слову, над которой вам, учителям, нужно работать, становится возвращение ему образности как свойства художественного и религиозного восприятия, у нас, русских, восприятия соборного, возникающего «в единочувствии, единовидении, в единопонимании» (Артемьев А. О преодолении смуты. // Образ. Журнал писателей православной России. — 1995. — № 3. — С. 6).
Здесь, возвращаясь к сказанному, замечу: «образ неразрывно связан с понятием красоты», и, как справедливо заметил один из авторов статьи об образе, «утрачивая образное видение, сознание людей превращается в хаос, в руины, из которых торчат шипы обнажившейся и безнадежно запутанной интеллектуальной архитектуры. Руинированные души не способны к единению, они лишь наносят травмы друг другу или замыкаются в глухом одиночестве». Между тем самый путь к Богу осуществляется «через любовь к созерцанию Божественного образа... и обретение образного языка... это путь духовного преодоления смуты, путь к соборному единению» (Там же. — С. 7, 8).
В преподавании очень важно развивать способность образного восприятия слова через осознание его духовных смыслов и оттенков.
Вот, например, русское слово «лад». Ему соответствует общеевропейское слово гармония. Но как разнится духовный смысл этих слов! Гармония как качество определялось (от пифагорийцев до средневековья и далее) с помощью рациональных понятий: мера, число. Соответствующее русское слово лад обращает к принципиально иной, не размерно-числовой, а душевно-сердечной иерархии ценностей. Оно означает: мир, согласие, любовь, счастье, милость, ласку, сердечность, душевность. Разность ценностей, положенных в основу этих слов, объясняет особенности русской эстетики, нашего русского национального мировосприятия. Этого просто нельзя обойти в школе. Ведь здесь налицо основа принципиально отличной образности русского искусства, литературы и др.
Понимание целей изучения языка учащимися должно, таким образом, быть шире узкопрагматической задачи правописания. Основные аспекты освоения русской речи в школе связаны с осознанием того, что одухотворенный русский язык — душа России, ее святыня, что нет для нас иной Родины, кроме России, и среди ее первейших святынь — церковно-славянский язык и одухотворенный литературный язык, т. е. язык русской классики; что мы как зеницу ока должны беречь родное слово, что слово дано для стремления к Истине. Что судьба наша — в словах, нами произносимых. Что всякое зло — от неясного и лживого слова. Что слово лицемерное и двоедушное — оборотень. Что грех произносить слова, чуждые мысли, чувству, душе своей. Что Законом должно стать: «Не помысли слова, ведущего к злу». И именно потому нужно опираться на свой язык, учить ему так, чтобы каждый наш ученик знал: нет ничего глубже родного слова и не нужно ходить за чужими словами — всегда есть нужное слово в родной нашей речи.
При таком понимании целей возрастает и сознание ответственности, долга и благоговения перед родным языком. И (с другой стороны) все от грамматики до риторики станет одухотворенным этими целями. И ученик уже не будет, положим, понимать риторику, как сухую науку о стилистической, логической и систематической организации речи. Он будет знать, что цель уроков риторики — научиться верно относиться к слову (речи), как к великому Божьему дару и одновременно — к оружию, силе; научиться осознавать явные и скрытые цели произносимого слова и отличать слово, употребляемое во благо, от слова, употребляемого во вред.
Всякий грамотный филолог знает: определенность общей семантики слова, даже с учетом его значения в тексте, — это лишь предпосылки для постижения того значения, которое обретает оно в цельном художественном произведении, воплощаясь в художественном мире, созданном автором. И, пожалуй, самая трудная задача, стоящая перед учителем словесности, — научить понимать, что художественный смысл любого слова, любого словесного образа может быть прояснен только тогда, когда оно, это слово (или словесный образ), подключено к энергетической сети всего художественного произведения. И если посредственный учитель литературы способен дойти до анализа художественных деталей и частей литературного произведения, то учитель словесности сумеет преподать литературное произведение в его художественной полноте. Тогда, если мы имеем дело с подлинно художественным произведением, обнаружится, что «в каждом слове бездна пространства, каждое слово необъятно, как поэт» (Гоголь Н. В. Несколько слов о Пушкине // Н. В. Гоголь о литературе. — М., 1952. — С. 451).
Как мало знаем мы о словах родного языка. Как много говорят нам самые понятные из них, как только мы выйдем за пределы обыденного их значения и чуть углубимся в историю. Но достаточно ли знать, что мы мало знаем? Какой гранью, какими частями смыслового спектра должно повернуться к нам многосмысленное слово, чтобы занять единственно верное место в художественном тексте произведения? Над этим всегда приходится долго думать. Да и можно ли не думать? Ведь «чтобы быть познаваемым, предмет (в том числе и «весь мир») должен стать словом. Он становится им в акте сознания...
Чтобы быть познающим, сознание также должно стать словом, и оно им также становится в том же акте высказывания. В акте познания, таким образом, познается не предмет «как таковой а предмет, ставший словом» (Федоров В. О природе поэтической реальности. Монография. — М., 1984. — С. 43–44).
А значит, чтобы познать предмет, нужно вначале постигнуть слово, не мертвое, «одномерное», однозначное, а целое, кипящее оттенками, ассоциациями смыслов, чувств и настроений, слово-туманность, слово-вселенную. Это невозможно при ограниченных или убогих языковых познаниях! Зато — как вознаградится наше усердие, если мы привыкнем думать над словом...
В слове, даже самом простом и нам известном, всегда есть загадочное, неведомое, символическое, какая-то скрытая от нас тайна. И только приоткрыв завесу над ней, мы почувствуем, что пригубили вкус слова, сроднились с ним, ощутив его красоту, приоткрыли завесу над полнотою его смысла, возникшего из особенного, неповторимого жизненного опыта, труда и любви нашего народа. И тогда, может, вспомнятся слова поэта:
Меня, во мраке и в пыли
Досель влачившего оковы,
Любови крылья вознесли
В отчизну пламени и слова.
И просветлел мой темный взор,
И стал мне виден мир незримый,
И слышит ухо с этих пор.
Что для других неуловимо.
(А. К. Толстой)
Тут программа для словесника: с любовью подойти к слову, проникнуть в кипень его смысла и тем просветлить взор, обострить слух и ощутить неведомое в литературе и самой жизни. Только так можно научить верно слышать и видеть прекрасное в искусстве слова, а значит — и в познании жизни.
И еще. Справедливо было замечено, что «ключ к разгадке загадочной русской души» следует искать в русском языке (Журавлев В. К. Русский язык и русский национальный характер // Сборник докладов IV Международных Рождественских образовательных чтений. — М., 1996. — С. 317). И если русские писатели сумели в языковом отношении овладеть исторически развивающимися стихиями русской речи, то это и означало духовное (со стороны языка) проникновение в русский национальный характер.
Всеволод Юрьевич Троицкий,
доктор филологических наук
доктор филологических наук
Окончание статьи В. Ю. Троицкого читайте в следующем номере.