— Елена Александровна, сколько интересного о Вас прочитал, открыв интернет. Хотелось бы побеседовать с ами за чашкой чая. Прежде всего, мне, конечно, интересно подойти к любому собеседнику с той точки зрения, как он на своем жизненном пути пришел к Богу, как потом изменилась или не изменилась его жизнь, какие интересные события у него происходили на этом пути.
Меня это очень интересует еще и потому, что Вы взялись за восстановление нашей большой святыни — плащаницы в нашем Троицком храме, которая датируется началом XIX века.
— Добрый вечер, Андрей Николаевич, у меня такое интервью второй раз. Первое было на радио «Вера». Мне задавался подобный вопрос, я участвовала в передаче «Добрые истории», рассказала о маленьком кусочке из своей жизни.
Моя семья была изначально верующей, где отмечались православные праздники, соблюдались посты, и все бабушки, дедушки, родители были венчаны. Они несли эту православную веру, потому что в крови у них была русская кровь всех верующих поколений. Не сохранилось поместье Шипиловка, но на его месте теперь Шипиловская улица в Москве. Мои родители хранили православную веру, не рассказывая мне об истоках нашей семьи, но вера была в семье всегда. Я родилась в такой семье, что для меня вера была, как воздух. Невозможно без воздуха жить. Невозможно было в великий пост съесть мясо. Нереально. Невозможно было не пойти в оскресенье в храм, потому что мама шла, и с рождения я была с ней. Невозможно было не причаститься Христовых Тайн в течение месяца. Это было бы странно.
Когда в 15 лет я осталась без мамы, еще жива была бабушка. Она сказала мне такую вещь: «Ты сейчас без мамы будешь в городе, ты должна помнить, что пост — это мера любви ко Христу. Я умру, а ты должна помнить эту фразу. Вот тебе захочется съесть сосиску в студенческой столовой, а ты берешь весы мысленно и на эти весы кладешь сосиску. А на другую чашу — Христа, свою любовь к нему». После этого ничто для меня в институте было не важно: ни предложенная подружками сигарета, ни предложение поехать в компанию в общежитие, ни остальные прелести молодости. Они были уже не опасны. Я росла без мамы с 15-ти лет и помнила эту фразу бабушки: «Мера любви ко Христу». То есть ты ставишь на весы свою любовь к Господу. И Господь постоянно, так как я без мамы — сирота, был рядом со мной.
Было очень много испытаний и предательств подруг, и при поступлении в институт (я три года поступала), хотя по рисунку у меня спрашивали: когда же ты наконец поступишь? Я первая сдавала задания, но постоянно возникали какие-то трения, подставы. У меня самое классическое, самое лучшее образование в стране, которое может быть у швейника. В то время институт назывался МТИЛП (Московский институт легкой промышленности), он потом объединился с Текстильной академией. Сейчас это Российский государственный университет имени А. Н. Косыгина. Я промышленный художник. В Текстильной академии, которую заканчивал маэстро Вячеслав Зайцев, готовили художников-модельеров для ателье и индивидуального пошива, а я промышленный художник. Я дотошный человек и разобралась, какое образование мне нужно, эскизов я рисовала сразу много, поэтому поняла, что мне нужен масштаб промышленный. Но защищала я диплом уже на базе Центрального научно-исследовательского института легкой промышленности, и совместно с Текстильной академией.
Господь мне помогал. Я сделала коллекцию мужских курток, поехала от имени нашего института на фабрику в Италию. В то время я неожиданно ввела в мужской коллекции курток цвет. Все мужчины ходили в коричневом, сером или черном. Я ввела в эти куртки бирюзовый с желтым, малиновый с фиолетовым. Много рисовала акварелью и гуашью с детства. И рисунок был изначально в моих кровных истоках по матери: ее родной брат — Виктор Наседкин — художник павлово-посадских платков. Дядя со мной с двух лет занимался, давал в руку мне кисть, и мы с ним рисовали павлово-посадские узоры. Он мне, конечно, поставил видение цвета. Я рисовала с двух лет и писала стихи. Была очень неугомонным ребенком и музыкальную школу заканчивала в параллели. Это помогло в становлении меня как художника-дизайнера.
В ЦНИИШП поступила из Дюссельдорфа на меня, как на молодого специалиста, заявка. Мне предстояла длительная, на несколько лет, командировка на промышленное предприятие в качестве художника-модельера. Я была уже замужем. Муж намного старше меня, по профессии скульптор, сказал: «Мне там делать нечего, в твоей Германии. Я не поеду сам и не отпущу ребенка». И вложенные в меня деньги ЦНИИШПем (репетитор по немецкому языку, промышленное программирование, обучение на программе ЛЮМЕНА, рисование на планшете эскизов с выводом на дисплей) пропали. Мне пришлось прийти на прием к директору ЦНИИШП Кокеткину и сказать: «Я увольняюсь, другого выхода не вижу. Поехать в Дюссельдорф не смогу по семейным обстоятельствам: мне не отдают ребенка, и мой муж не хочет ехать туда».
А когда спустя годы я приехала в Дюссельдорф, по приглашению, участником выставки CPD и участником модного дефиле, я перекрестилась и сказала: «Господи, Промысл Твой, спасибо Тебе, что Ты меня не пустил туда». Дома похожи на коробки, это очень черный, серый город, таким он мне показался тогда. У немцев другая мода — это вышколенные промышленные однотипные вещи. Немецкая фрау носит один и тот же фасон, просто она меняет цвет: сейчас модный цвет лимонный, на следующий год — зеленый. И все. Я очень рада была, что Господь не пустил меня туда.
Он меня не пускал во многих ситуациях. В Сирию у меня было предложение, то есть опять же пришел запрос от института. Они, конечно, нашли меня, сразу же меня показывают: это вот наша Елена Шипилова. Я беру папку с эскизами, иду к своему духовнику. В те годы это был протоиерей Геннадий Огрызков. Батюшка встретил и говорит: «Ну, помолимся». Он был похож на богатыря. У него были огромные руки, борода, глаза, полные доброты. У нас с ним была серьезная дружба, с его семьей, настоящая духовная связь, он был мне настоящим духовным отцом.
Батюшка предложил: «Давай твою папку, сейчас будет молебен, посвященный тебе». Достал воду. До сих пор папка эта осталась окропленная батюшкой, со следами воды. Мы с ним молебен отслужили, он унес эскизы в алтарь. Выходит и говорит: «Не благословляю». Я говорю: «Мне предлагают возглавить Модный Дом в Сирии. Модный Дом! Понимаете, батюшка, какая это карьера». Он спрашивает: «А ты замужем?» Отвечаю: «Нет». Я тогда еще была студенткой. «Как ты поедешь в Сирию незамужняя? Ты паранджу наденешь? Как ты будешь ходить в храм? У тебя ни машины, ни мужчины. Все, Елена, — нет воли Божией. Я жизнь твою чистил, чистил, а ты вдруг решила эту жизнь поменять». И вера, как меня приучила бабушка, — это послушание. Вот как в притче морковку сажать другим концом, это послушание духовнику и полное доверие Богу.
Это бабушка внушила, дала. У нее было восемь детей, у каждого были свои дети — по два, по три ребенка. Я была самой младшей внучкой. И она всем нам дала эту глубокую веру и, я бы сказала, фундамент такой: если сказал тебе духовник, то ты послушаешься. Это спасало меня от очень многих ситуаций, очень таких соблазнительных. Я шла к батюшке, спрашивала. Он никогда не отвечал сразу, говорил: «Помолимся, подумаем». И когда он давал ответ, я понимала, что это именно такой ответ.
Так было и когда я вторую дочку собралась рожать. Перед роддомом он сказал: «Тебя ждет большое испытание, но я буду молиться. Надо просто знать, что тебя забрали в больницу, я буду молиться». Правда, я была при смерти, в коме, была на том свете какое-то время, а батюшка в это время (у него были гости) встал из-за стола, сказал: «Вы извините» и ушел к себе молиться. Это мне рассказала моя подружка, тоже его духовное чадо. Она приехала ко мне с фруктами и говорит: «Батюшка Геннадий дал фрукты и сказал: «С Днем рождения!» Я ничего не поняла, но все передаю». Я поняла, что мой духовный отец все знает, ему даже не надо было ничего говорить, что я такое пережила. И это послушание ему, я бы сказала, что это мой самый первый духовный отец, который к фундаменту, заложенному моей бабушкой, положил кирпичи первого этажа.
И дальше этажи росли. Меня батюшка Геннадий отправил в Муром молиться свв. благ. Петру и Февронии, потому что я была замужем за скульптором, а он был абсолютный безбожник. И жизнь моя была несладкой, семейная жизнь трещала по швам. И батюшка отправил меня в Муром, чтобы я поняла, почему в моей жизни так. Дело в том, что я вышла замуж без благословения родителей. У меня в то время не было духовника. Но я пошла наперекор родным, вышла замуж без благословения родного отца и без благословения моей крестной, глубоко верующей женщины, родной тети.
Я поехала в Муром и там встретила второго своего духовного отца. Батюшка Геннадий Огрызков восемь лет меня окормлял. Ему было всего 49 лет, ничего не предвещало того, что он уйдет скоро ко Господу. В Муроме я встречаю теперь уже игумена Петра Радзина. Какое-то время он там заменял наместника, потом его и несколько человек братии перевели в Гороховец. Он увидел меня поднимающуюся по ступенькам храма и спрашивает: «Ты откуда, чадо?» Я ответила. Далее батюшка сказал: «А я знаю отца Геннадия Огрызкова довольно хорошо. Ему мощи свв. благ. Петра и Февронии передали, икону наши иконописцы писали. Они мощи поставили в икону? Ты передай, чтобы поставили.
Я приезжаю, говорю:
— Вам поклон.
— От кого?
— От игумена Петра Радзина.
— Да ты что? Ты его там встретила?
— Да. Он про мощи спрашивал.
— Да, да, я все это сделаю. И потихонечку батюшка стал меня передавать туда. Он очень настоятельно просил, чтобы я туда ездила. Это было за полгода до его смерти. И когда батюшка ушел ко Господу, я поняла, что он подготовил меня к переходу к тому духовному отцу, который мне будет строить второй этаж. Восемь лет я ездила в Гороховец, как на работу. Ездила раз в две недели точно. А к батюшке, к тому времени он стал известный, автобусы приезжали целые. И тоже ничего не предвещало никакой беды, ему тоже было 50 лет, только онкология уже случилась. Он ушел ко Господу. Сказал мне, что он никогда не оставит ни меня, ни моих детей, что он будет всегда рядом. И сейчас его огромная фотография у меня в спальне мироточит, и уже много лет. Она вся в масле. Он рядом.
У отца Петра интересная судьба. До пострижения у него была жена — ныне монахиня Маргарита. Она в Ивановском монастыре, я с ней дружу уже много лет. У них умер ребенок, и они ушли каждый в свой монастырь. Второй духовный этаж был построен игуменом Петром, принявшим схиму с именем Алексий за месяц до смерти. И дальше я опять осталась без духовной поддержки. А человек, который это уже вкусил, он не может жить дальше просто так Я еще была, получается, не готова жить без духовника. Стала молиться. И Господь так управил, что один из моих знакомых привел меня к отцу Иерониму (Шурыгину). А это еще дальше. Это Алатырь, на границе с Чувашией. Гороховец 350 километров, а Алатырь — 750.
Я встретилась с архимандритом Иеронимом в Москве. Он принимал людей на квартире своего чада — монахини Агапии. Говорит мне: «А ты что пришла?» «Я пришла за благословением. Меня пригласил Пьер Карден с коллекцией во Францию. Мне надо благословиться, ехать мне туда или нет». Он отвечает: «Покажи этим французам кузькину мать». Спрашиваю: «Это что значит?» Слышу в ответ: «Потому что ты наше достояние. Тебе будут предлагать там остаться. Но если ты там останешься, ты будешь глубоко несчастным человеком. — У меня в то время было уже две дочери. — Девочки будут учиться в Сорбонне, они станут француженками, не пойми чего с их жизнями будет, а ты потеряешь своей дар. А раз ты потеряешь свой дар, ты будешь там никому не нужна. Сразу же изменится отношение к тебе. Твой дар будет дан тебе Богом только в России. Это первое. Второе: на судьбе у тебя муж еще один, он американец». Я так на него смотрю: «Ужас! Я английский не знаю. Немецкий учила всю жизнь». Он говорит: «Не волнуйся, он русского происхождения». Батюшка закрыл глаза и стал молиться. «Остальное тебе скажу, когда ты ко мне приедешь в Алатырь». Спрашиваю: «Куда?» И снова слышу: «В Алатырь».
Прихожу домой, смотрю свои переводы. Когда я ходила в храм к отцу Геннадию Огрызкову, там я познакомилась с некой Ведерниковой Ариной Игоревной. Она была дочерью дипломата и говорила, что надо за многих людей молиться, но требы дорогие всегда, а вот в Алатыре требы дешевые. Вот тебе адрес в женский монастырь. А мне представлялось: Алатырь — это край земли, где-то на севере. И ты, говорит, отправляй туда требы за очень многих людей. Я стала отправлять туда требы довольно часто. За многих надо было молиться. Времена были тяжелые.
И вот я к батюшке Иерониму приезжаю, мне говорят: «Приехал владыка, нет мест, спать негде, паломников море». Я прошу: «Я на минуточку, с одним вопросиком». Мне отвечают: «Отец Иероним Вас не может принять. Приехал владыка. Может быть, завтра, послезавтра примет». Спрашиваю: «А где я буду жить?» Все гостиницы заняты. Какой-то праздник. Предлагают: «Идите в женский монастырь. Он тут рядом. Может, там возьмут». Прихожу в женский монастырь, вижу табличку, понимаю, что это монастырь, куда я отправляла требы. Мне говорят: «У нас нет мест». Поясняю: «Меня зовут Елена, я из Москвы и фамилия моя Ш.».
— Вы к нам приехали? Каждый месяц от Вас деньги приходили!
— Да.
— Как хорошо, что Вы приехали. Нам Псалтирь некому ночью читать.
— А спать?
— А Вы там и поспите в храме на лавочке. А то монахини так устали, так устали. Владыка приехал. Вы там, значит, приступайте, с часу ночи и до пяти Ваше время. Неусыпаемая.
— Скажите, а списки своих людей я могу там прибавить.
— Да, пожалуйста, читайте, прибавляйте свои списки. У нас там книга с записью на Неусыпаемую Псалтирь, ее и читайте.
И вот я всю ночь, практически до утра, молилась — читала Псалтирь. Тогда, в эту ночь, я строила третий этаж, зарабатывая себе в духовные отцы старца Иеронима (Шурыгина). Потому что когда ты остаешься с Богом наедине в храме, в монастыре, неожиданно совершенно. Храм пустой. Лампада около Христа. Его лик. И ты стоишь один на один и читаешь Псалтирь за людей, которые требуют или здоровья, или счастья, или молишься за умерших. И за эту одну ночь я стала другим человеком. Мы можем идти к Богу годами и можем просить у Бога годами, но порой Господь бывает в одном шаге от нас. В пять утра, когда меня поменяли, я сказала:
— Можно я останусь?
— Нет, не положено. У нас все расписано. У нас послушание. Идите спать.
— Я не хочу.
— Делайте, что хотите, но уходите из храма, Вам постелили там на хорах матрасик, идите, ложитесь. Хотите, сидите. Но я Вас прошу, уступите, — так сказали мне строго.
На второй день я встала в огромную очередь к батюшке. Ко мне подошел его помощник:
— Вы Елена?
— Да.
— Батюшка Вас ждет.
Я захожу, а батюшка мне говорит:
— Ну, как почитала?
Говорю:
— Я еще хочу.
— Хватит тебе благодати. У тебя больше такой возможности не будет. Побывать около Бога. Ну что, поняла, ради чего мы живем, и почему люди в монастырь уходят?
— Поняла.
— А теперь оставайся.
— Батюшка, батюшка, у меня вопросы!
Я там ему написала целое письмо, что он не прав, какой еще американец?! У меня другая любовь.
Он говорит:
— О-о-о. Это ты потом писала мне письмо после Псалтыря, какой я неправый. Бери свое письмо. Три года тебе его ждать. Вот что я тебе хотел сказать.
— Батюшка, я молодая женщина! Это тюрьма — три года или армия?
— Воля Христова. Через три года приходи, я тебя благословлю замуж.
— Батюшка, Вы что, издеваетесь надо мной?
— Ты без меня уже не сможешь, будешь ездить. Давай, оставайся здесь на приеме, посиди тихонечко, посмотришь на людей.
Заходит человек, с ним брат. Без очереди — какой-то начальник ГАИ. А батюшка этому начальнику даже слова не дал сказать и говорит:
— Брат твой отходит, отходит уже. Ты оставляй его в монастыре, мы его причастим. Часы, часы уже ему остались.
— Да он в гости ко мне приехал. На день рождения, что-то себя плохо почувствовал, я решил, что раз мы тут рядом, у Вас спросить.
— Ты выйди.
Батюшка обнимает этого молодого парня и говорит ему:
— У тебя последняя степень рака, тебе осталось жить неделю. Я тебе рекомендую никуда не возвращаться, всем написать, отовсюду уволиться, остаться в монастыре и подготовиться к смерти.
Парень упал в обморок при мне. Просто упал.
Он мне говорит:
— Вот теперь ты видишь, как выглядит смерть на лице человека. Я тебя научил. Запомнила?
— Да.
— Никогда не говори. Ты человек. Ты не имеешь права, как я. Ты можешь намекать, помогать. Но не говорить. Вот видишь, какая реакция?
Не знаю, остался ли парень в монастыре, поверил ли он. Не знаю, я уже уехала. Но я ехала и у меня в голове: три года. Через три года я к батюшке подхожу. И говорю:
— Где?
— Слушай, я даже в Иерусалиме был. В алтаре молился за тебя. И там спрашивал Бога про тебя. Слушай, я, конечно, обещал, три года прошло. Ты ко мне, чадо, ездила. Но ты знаешь, в конце концов, нужно, наверное, как-то себя обозначить, самой его поискать.
Все закончилось хорошо, так и есть. Я вспомнила, что три года назад я встречалась однажды с человеком в Мюнхене и что надо, наверное, все-таки его поискать. Он американец. Все закончилось прекрасно. Мы с Геной встретились и через три месяца поженились. Гена был человеком верующим. Он меня тоже просил у свв. благоверных Петра и Февронии. Но он не подозревал, какие испытания нас ждут впереди и как мы будем строить нашу жизнь.
Третий этаж был построен. Батюшка Иероним ушел ко Господу на Успение Божией Матери, через 10 лет нашего с ним духовного общения. Сказать, что у меня было горе — это ничего не сказать, потому что как легко было такую няньку иметь. На все вопросы был ответ. Я жила десять лет под его покровом, как у Христа за пазухой. На любые вопросы были ответы.
Последняя наша встреча состоялась летом. Он нас вызвал. Никого не было, в этой же квартире у монахини. У него были именины. Я привезла ему книгу в подарок о новомучениках Российских. А он приехал из Иерусалима, с нами о чем-то духовном, серьезном долго говорил, не помню, о чем именно. Как бы нас готовил к чему-то. А потом у меня трепетало сердце, я стала его искать и через монахиню, мы были уже очень близки, я попросила передать ему трубку. Он приехал в монастырь, давал распоряжения. Трубку не взял, сказал: «Передайте Шипиловой: пусть учится сама жить. Мое время к ней истекло. У меня очень мало времени, которое я должен посвятить другим людям». Я горько плакала от духовной обиды. У меня были какие-то насущные вопросы, связанные с моей компанией, с тем, что что-то не получается. И так далее.
Он пригласил Гену. Гена потом до слез много лет жалел. Он сказал: «Гена, я тебя приглашаю к себе, на праздник Успение Божией Матери, только ты приезжай заранее, за неделю, а жена твоя неугомонная, которая у меня тут всех иконописцев строит, пусть приедет ровно на Успение, потому что на Успение соберутся все мои чада. Все приедут, даже из Америки. А мы с тобой по-монашески проведем эту неделю». Он тогда предсказал, что мой муж будет монахом. А у Гены на работе появились неотложные дела. Он сказал: «Я поеду с тобой». Мы приехали, но уже приехали хоронить своего духовного отца. Как Гена плакал! Батюшка Иероним (Шурыгин) построил мой духовный четвертый этаж.
Я осталась опять без духовника. Мы стали искать с Геной духовного отца. Только у нас ничего не получалось. И тогда у меня в моем творческом пути возник показ, который был посвящен столетию убийства Царской семьи. И была большая кампания с дурацким этим фильмом «Матильда», который порочил Царя. Везде этот фильм пропагандировали. И в день премьеры, так получилось, мне назначили показ, в Гостином дворе на Неделе моды в Москве. Коллекция моя называлась «Семнадцать». Открывала показ музыка Свиридова «Время вперед». И смысл, который я хотела донести до людей, и писала об этом в пресс-релизе, был в том, что «прекрасная революция», которой люди радовались, считали, что она выход из положения, обернулась кровью наших лучших сынов Отечества, кровью Царя.
И как ни хотелось диктору, он был обязан сказать, что коллекция посвящена последнему Императору России и его семье и всем убитым и замученным во время Октябрьской революции 1917 года. Я была просто непоколебима — этот текст должен звучать. Я разложила по всем местам (народу было около трех тысяч человек) пресс-релиз, рассказывающий, кому посвящена встреча.
Коллекция имела большой успех, нас потом пригласили в Китай. В Китае вообще все, что связано с революцией, собирают. Коллекция с дефиле была показана в Харбине и в Пекине. С большим успехом. Ездила моя дочь. Как она рассказывала: по всему городу развешан твой фейс. А так как мы с ней похожи, никто не понял, что это была не я.
И вот бес нам отомстил. Если бы мне кто-то об этом рассказывал, я бы не поверила. Мы ложимся с мужем спать, и сначала начинает трясти Гену, поднимая его над постелью сантиметров на двадцать! Я это вижу. В ужасе. Трясутся руки, ноги, голова, как будто человека положили на какую-то пыточную, потом с силой бросают на кровать. Берутся за меня. И так каждую ночь. Мы не спали вообще. Он говорит: «Если бы я не видел тебя, я бы просто не поверил». Так продолжалось неделю сразу после показа. Мы измучились полностью. Это было невыносимо.
Я ему говорю: «Слышала, что в Боровске есть старец. Поехали, даже если там огромные очереди. У нас выхода нет. Нам нужна духовная помощь. Я не могу больше не спать и жить дальше без духовника». Приехали к половине пятого. Там огромная очередь. Батюшка принимает с пяти. Открылись ворота, мы зашли первыми. Мы просто всю ночь в машине сидели и не спали. Стоим. Подходит Дмитрий, помощник схиархимандрита Власия. У него значок с ликом Царя. Я на этот значок смотрю. Он спрашивает: «У кого там проект по Царю? Выйдите из очереди».
Гена меня толкает:
— Это тебя.
— Да ладно.
— Это тебя!
Я выхожу.
Говорит:
— Ты с мужем или одна?
— С мужем.
— Первыми пойдете.
Мы были в конец уже измученные. А нам не спать ночь — это было хорошо, потому что невозможно спать. Мы заходим. Батюшка говорит:
— Сейчас, сейчас, сейчас. Я все знаю. А как ты хотела? А как ты выступила? Ты думаешь, это все просто? Это не просто. Ишь ты, там посмотрело в интернете десять тысяч и еще будут смотреть люди и задумаются. А ты думала. Иди сюда под мою епитрахиль. Накрываю вас духовным тазом и сидите потом тихо.
Надарил нам кучу подарков. Прочитал какую-то молитву над нашими головами. Я даже, если честно, не понимала уже ничего, словно это не на земле было. Мы вышли, сели в машину и заснули минут на пятнадцать. И как будто мы проспали всю ночь. И, наверное, это был следующий духовный пятый этаж. Потому что потом Дмитрий, увидев нас в очереди, приглашал сразу к батюшке. И батюшка предсказал Гене, что у него будет онкология, но мы просто не поняли. Он сказал:
— Знаешь, Гена? У меня вот онкология. Вот я живу. Ты знаешь, ничего. Вот на Афоне, матерь Божия Всецарица, я около нее прожил месяц и у меня ремиссия. Тебе надо на Афон съездить. И вообще здесь есть в Москве тоже чудотворная икона Всецарица, от нее вообще не уходите.
Гена говорит: «К чему он начал про свои болезни говорить, к чему мне Всецарица»? А потом оказалось, что у Гены онкология. И это был мой шестой этаж.
Дальше был ковид. Во время ковида Господь дал мне проект. Предприятие наше закрылось. Я не понимала, что это Промысл Божий. Хотя было огромное предприятие: пять магазинов, около ста сотрудников, огромный офис на полторы тысячи метров, показы, международное признание. И на пике популярности Господь закрывает мой бренд. На пике. Потому что женщины приходили, в примерочную просто не шли. Они знали, что эта вещь сядет, покупали все новое. И для всех была загадка.
Но мы не знали, что Гена встал уже на финишную прямую. В это время открывается конкурс на Главный храм Вооруженных Сил. Еще жив был отец Власий. Я приезжаю к нему. Говорю, что я в этом конкурсе решила зачем-то поучаствовать, но там так тяжело, там мне страшно, и так далее. Он на меня посмотрел и сказал: «Конечно, только ты сможешь сделать это. Я тебя благословляю. И Патриарху сделай облачение в русском стиле. Его одевают неправильно — как католика». Я говорю: «Как же я могу, я никогда не занималась церковным облачением. И с точки зрения бизнеса мне мало интересно». Он говорит:
— Тебе-то, может быть, мало интересно, но по своей судьбе ты должна это сделать.
— Понимаете, это такое…
Гена говорит:
— Я ей не разрешаю. Там договор заставят подписывать. Сто двадцать тысяч за просрочку.
Он так рукой на него сделал:
— Гена, она все это сделает досрочно.
— Как? У нее ни мастеров, ничего.
— Все у нее есть. Она все это сделает без проблем!
А мне Гена не разрешал этот проект делать категорически. Он боялся. И все подружки говорили:
— Тебя посадят.
— Почему?
— Ты не отчитаешься.
— Но я честный человек, я не возьму ни копейки народных денег.
— Привяжутся…
В общем, все кто во что горазд. Я стала рисовать с Божией помощью. Гена смотрел. Мой ценитель. Я нарисовала орнамент, который сочетал и православие, и там были вплетены и листья дуба, и листья лавра. И когда это показали главнокомандующему, он сказал:
— Это то, что нужно! Кто автор?
— Елена Шипилова.
— На канале «Звезда» она вела передачу нашу? — А я вела 15 передач. — Так это наш человек. Можно доверять. Ее же уже проверяли, прежде чем взять на этот канал?
— Да. Биография идеально чистая.
— Конечно, пусть делает этот проект.
И Софрино отстранили. Все были просто удивлены, что Софрино отстранили. И во время ковида мы к отцу Власию ездили на Пасху. У меня был пропуск. И пропуск был на передвижения по Москве.
Я делала этот проект. Во время его выполнения я стала другим человеком по организации, по проникновению в русскую культуру, по проникновению в тот удивительный мир церковных облачений. Восемь месяцев готовила этот проект совершенно бесплатно, без договора. Но я понимала, что даже если я не подпишу договор, то приобрету намного больше. Я изучу истоки. Мне дали рекомендацию, и я поехала в Эрмитаж, в Питер, и целую неделю работала в запасниках. Там я видела облачения священников, сделанные еще при Иоанне Грозном, видела старинные капитасмы— занавесы удивительной красоты. Видела на чаши покровцы, вышитые руками. И, конечно, за эту неделю я стала другим человеком. Как тогда, после посещения во Франции Модного дома Пьера Кардена. У меня изменилось мое виденье русской культуры, истоки которой в древней византийской культуре. Я увидела определенный язык художников, при помощи которого они говорили с верующими людьми — при помощи вышивки, как они кресты представляли на покровцах, устремленными в небо. Работая в запаснике музея, я удивительным образом ощутила изменение моей личности, в сторону теперь уже творческого православия. Поняла, что я не смогла бы выполнить этот проект, работая промышленным художником. Тут нужны искусствоведческие, пусть начальные, знания. Дома у меня уже тяжело болел муж, а я работала, рисовала эскизы с надеждой получить этот проект. И несмотря на трудности, Гена помогал мне во всем и поддерживал меня всячески. Он тоже работал над своими проектами, закрывая глаза на болезнь. Это было одно из самых счастливых времен моей жизни.
Было очень много проблем, терний, но в итоге в день Спиридона Тримифунтского — это святой нашей семьи, мы были несколько раз около его мощей — мне позвонили прямо сразу после причастия, сказали: «Приезжайте подписывать договор». Это было опять же от Господа.
Господь все время управляет моей жизнью. Я подписала договор, стала работать и сделала работу достойно. И Патриарх наградил меня грамотой за заслуги перед Отечеством в построении Главного храма Вооруженных Сил Российской Федерации.
Облачение, которое я ему сделала, как предсказал батюшка Власий, было в русском стиле. За основу я взяла фрески Андрея Рублева, его водяные знаки. Это было тоже чудо. Руководитель моего проекта протоирей Леонид Калинин сказал однажды: «Я летел в Америку принимать новые фрески одного из храмов, смотрел твои эскизы, и они доставляли мне огромную радость, мы попали с тобой правильно, это будет по-настоящему произведение искусства, фрески Андрея Рублева в таком сине-сером цвете». Уже смылся цвет. И мне надо было этот цвет восстановить и сделать. Я очень молилась об этом Святому Духу, я сделала цветные водяные знаки. И эта работа, конечно, была уже новым моим этажом.
Ушел ко Господу от ковида отец Власий, но дальше я стала сильнее. Я научилась жить без «духовной няньки». Но Господь перед уходом моего мужа ко Господу дал совершенно чудным образом знакомство с митрополитом Никоном Астраханским. Это оказалась неординарная личность. Я попросила его о духовном окормлении. Он с большим юмором человек, ответил мне неоднозначно, стал перечислять мне моих духовников и говорит: «Ну куда я пойду? Я еще мальчишка. Вот постарше буду, тебя возьму. — А он 1965 года рождения. — Я куда? Я как их всех увижу, трепещу». С юмором так. Но я все равно считаю его своим духовным руководителем. И в самые трудные моменты моей жизни я с ним делюсь. Он меня вразумляет, скажу откровенно. Вразумляет жестко. Ставит мне мозги на место и говорит: «Любые испытания, которые тебе дает Господь, на пользу».
У меня с троицкой плащаницей были большие искушения, большие сомнения. Несколько месяцев я изучала, как ее реставрировать. Мы подбирали нити, чтобы они были древние, нам их из Петербурга прислали. На мне лежит сбор денег на плащаницу. Это вообще, я бы сказала, Господь дал мне для смирения, чтобы у людей просить денег и объяснять им, почему они должны с ними расстаться. С Божией помощью я собрала половину и даже от этого счастлива, что могу дать мастерам предоплату.
Был момент, я не выдержала и написала митрополиту Никону, что готова отказаться, что я не справляюсь с испытаниями, с искушениями, которые на меня свалились и в отношении людей. Я очень многих людей потеряла, и предательство за моей спиной произошло, пусть не очень длительно знакомого человека, но мне близкого.
Я сказала митрополиту: «Владыко, я не могу больше: клевета и чего только нет». А он все как-то спокойно, спокойно выслушал и говорит мне: «Значит, нужное дело для Бога. Если бы у тебя не было искушений, испытаний, значит, это не угодно Богу, и значит, рогатым все равно. Вспомни, как у тебя было про Царя. Тебя трясло. Скажи спасибо, что еще таз о. Власия остался».
И добавляет:
— Так бы тебе еще по башке дали. Скажи спасибо, что по башке не дают. Тебя не бьют?
— Нет.
— И слава Богу!
— А что, бить должны?
— А ты как хотела?
— Это Господь во гробе, а ты взялась Его спасать. И ты хочешь, чтобы тебя не били?
— Ну, это уж слишком.
— Не бьют, тазом накрытая, и так с тазом и ходи. На этом все. Вопрос закрыт. Чтобы больше не ныла, шла вперед, а Господь все управит.
И мозги он мне вправил очень четко, очень жестко и я перестала на кого-либо обижаться, перестала кому-либо претензии предъявлять. И даже когда ко мне подходят со словами «а вы так, а вы не так», я отвечаю спокойно, уравновешенно: «Все будет. У меня срок до Пасхи, на Страстную. Вот, все будет на Страстную». Я обещаю одно, что я сохраню святыню, сохраню всю святость и что будет сделана работа глубоко профессионально, потому что два года я работала над облачением храма Вооруженных Сил, плюс восемь месяцев была подготовка — я получила колоссальный опыт и понимание, как работать с церковными облачениями.
Я считаю, что владыка Никон — это мой самый верхний этаж. А дальше — небо и Господь. Когда Он меня призовет? Я не знаю. Главное — быть готовой. Я где-то прочла, что нас забирает Господь на высшей точке духовности, надо быть готовым и надо ощущать свою смерть радостью, что Господь тебя призывает к Себе и что ты уже готов идти к Нему. Этот большой урок преподнес мне своей смертью мой муж, впоследствии монах Геннадий. Тем, как он готовился к смерти, с какой радостью, с какой подготовкой, с какой ответственностью. Когда ему дали монашеское правило, митрополит
Никон ему позвонил, он отвечает:
— Это я читаю уже, где-то год.
— Ах, так? Значит, полную Псалтирь каждый день.
Он вообще нас жестко всегда на место ставит.
— Владыка, ну это слишком.
— А ты хвалишься. Ну, выбирай одно: или Псалтирь полную читаешь за день, или Евангелие. Что ты выберешь.
— Владыка, помилуй.
— А, помилуй, ну, завтра отчитаешься, сколько ты глав прочел.
Гена вставал в три ночи. Ложился спать в десять и вставал в три. Дальше у него начиналось монашеское молитвенное правило. Я понимала, что его безпокоить в это время нельзя. Он сидел в кресле возле лампы, стоять уже не мог. Молился. Он очень ответственно относился к тому, что Господь должен его призвать. Это был большой урок, потому что когда приехали врачи и спросили, почему вы не отправляете его в больницу, почему вы отказались от обезболивающих, Гена поднял на них глаза и сказал: «А у меня ничего не болит. Прошу освободить помещение. Вы мне мешаете молиться. Я монах». Сказал твердым голосом, хотя уже очень тихим, у него силы были на исходе.
Я видела, что он восходит на Голгофу, что у него страшные боли. Но он понимал, что нельзя принимать уколы, потому что это наркотики. Говорил: «Они отключат мне голову, и я засну. Это неправильно. И даже если я буду без движения, помни, что я все равно читаю Иисусову молитву». Потом он уже не говорил, не двигался, но способность перебирать двумя пальцами четки Господь ему оставил. Он говорил глазами. Я спрашиваю:
— Гена, ты взошел на Голгофу?
— Да, — ответ взглядом.
— Я не спрашиваю, больно ли тебе. Ты молишься?
— Да, — ответ взглядом.
За несколько часов до смерти его причастил местный батюшка. Слава Богу, доехал до нас. И умер он в свои именины. Ему дал имя митрополит Никон. Геннадия Костромского. Я спросила:
— Батюшка, а ты скрываешь, ты видящий, — сказала я безцеремонно.
Он засмеялся, говорит:
— Это абсолютно Промысл Божий с твоим мужем. Я вообще ни при чем. Назвал его в честь своего отца Геннадия. У моего папы был день рождения, когда постригали твоего мужа в монахи. Как я мог еще его назвать? Это, несомненно, Господь ему выбрал имя. И вообще вся его жизнь и путь монашеский совершались по Промыслу Божиему. Когда он сказал мне, что правило монашеское читает уже год, я был поражен, потому что впервые с этим столкнулся. Я обычно совершаю вначале иноческий постриг. Далее — следующие ступени монашества. Когда меня упрекают, что он перешагнул через положенные ступени, я отвечаю: так он монахом был уже давно. Каждый день вставал в три ночи, как оказалось, на протяжении трех лет, и молился. У него было серьезное молитвенное правило.
И вот теперь Гена — это мой последний этаж, это мой образец духовного восхождения. Он был простой человек, как он про себя говорил, простой американец, живший 15 лет в Америке. Вернулся в Россию, потому что там нет духовности. В его семье было две монахини: бабушка и тетя, которые пострадали во время репрессий и сидели в тюрьме. Наверное, их молитвами Геннадий стал монахом.
Вот и все.
— Спасибо Вам большое, Елена Александровна, за интересный рассказ. Хотелось бы еще о многом поговорить, в том числе, о Вашей работе в военном госпитале, но это уже в следующий раз.
Беседовал Андрей ПЕЧЕРСКИЙ
Фото: личный блог дизайнера Елены Шипиловой
Фото: личный блог дизайнера Елены Шипиловой