№ 03 (141), 2006 год.

 23 марта 1907 г. умер государственный деятель Константин Петрович Победоносцев (род. 21 мая 1827 г.).
 «К его имени в течение слишком четверти века приковывалось внимание современников, оно не сходило со столбцов нашей печати, одни его ненавидели и проклинали, другие славословили, перед ним преклонялись и его благословляли: одни в нем видели ангела-спасителя России, другие – ее злого гения. Безразлично к нему никто не относился». Так откликнулся на смерть Победоносцева «Исторический вестник». Однако в наше время о его позиции и деятельности во благо России знают немногие; большинство довольствуется той неправдой, которой заклеймили Константина Петровича революционеры и либералы – «ретроград», «мракобес» и проч. Между тем Победоносцев – один из немногих разумных людей прошлого века, кто понимал, что происходит в мире и что грозит России, если она изменит Божьему пути и будет подражать Западу. Приведем небольшой отрывок из его знаменитой статьи «Великая ложь нашего времени» (1896) о последствиях парламентаризма для многонационального государства.
 «…Эти плачевные результаты всего явственнее обнаруживаются там, где население государственной территории не имеет цельного состава, но заключает в себе разнородные национальности. Национализм в наше время можно назвать пробным камнем, на котором обнаруживается лживость и непрактичность парламентского правления. Примечательно, что начало национальности выступило вперед и стало движущею и раздражающею силой в ходе событий именно с того времени, как пришло в соприкосновение с новейшими формами демократии.
 Довольно трудно определить существо этой новой силы и тех целей, к каким она стремится; но несомненно, что в ней – источник великой и сложной борьбы, которая предстоит еще в истории человечества и неведомо к какому приведет исходу. Мы видим теперь, что каждым отдельным племенем, принадлежащим к составу разноплеменного государства, овладевает страстное чувство нетерпимости к государственному учреждению, соединяющему его в общий строй с другими племенами, и желание иметь свое самостоятельное управление, со своею, нередко мнимою, культурой. И это происходит не с теми только племенами, которые имели свою историю и, в прошедшем своем, отдельную политическую жизнь и культуру, – но и с теми, которые никогда не жили особой политической жизнью.
 Монархия неограниченная успевала устранять или примирять все подобные требования и порывы – и не одной только силой, но и уравнением прав и отношений под одной властью. Но демократия не может с ними справиться, и инстинкты национализма служат для нее разъедающим элементом: каждое племя из своей местности высылает представителей – не государственной и народной идеи, но представителей племенных инстинктов, племенного раздражения, племенной ненависти – и к господствующему племени, и к другим племенам, и к связующему все части государства учреждению. Какой нестройный вид получает в подобном составе народное представительство и парламентское правление – очевидным тому примером служит в наши дни австрийский парламент.
 Провидение сохранило нашу Россию от подобного бедствия при ее разноплеменном составе. Страшно и подумать, что возникло бы у нас, когда бы судьба послала нам роковой дар – всероссийского парламента! Да не будет».
 Увы, ныне живущим в России и на территориях, некогда входящих в Российскую Империю, дано убедиться в истинности сказанного Победоносцевым более 100 лет назад и познать те бедствия, которые постигли наш народ от псевдодемократического российского парламентаризма.

 «Ко спасению путевождь», напечатанной в январе 1950 г. в парижской газете «Слово Церкви»: «Семья. Только в ней Царь был «дома». Если жизнь Николая II не есть история России, то она есть история его Семьи, от него неотрывной. И трагически переплелась история этой Семьи с историей России.
 Задолго до катастрофы возникла эта трагедия. Предметом клеветы стала Царская Семья, и столь плотно охватил ее злостный навет, что буквально вся Россия стала жертвой ядовитой «дезинформации». Не будь ее, нельзя представить себе той легкости, с какой страна пошла на поводу революции, отшатнувшись от своего Царя.
 Жестокой ценой была восстановлена правда – превращением Царской Семьи в поднадзорных арестантов. До последнего дня была исследована жизнь Царской Семьи, и до последнего уголка обнажена она, поставленная под стеклянный колпак назойливейшего наблюдения. И что же увидели первыми пылающие злобой, предвкушающие радость безстыдного разоблачения семейно-интимной нечистоты и национально-политического двурушничества семьи «Николая Кровавого» деятели и ставленники революции? Сияющую духовную красоту.
 То, что происходит обычно с выдающимися людьми через десятки лет после их смерти, когда историки, роясь в архивах, раскрывают правду их подлинного жизненного бытия, случилось при жизни Царя. Все стало достоянием гласности, все стало предметом надзора и исследования предвзято-подозрительных наблюдений.
 И что же открылось глазам этих наблюдателей? Патриархальная православная семья, находящая полное счастье в совместности своего существования в условиях, казалось бы, тягчайшего гнета. Жила она, эта богохранимая Семья, полной жизнью семейного счастья, неся бремя царской власти. Той же полной жизнью, еще более полной, ибо изолированной от внешних впечатлений, продолжала она жить с той же любовной заботой друг о друге, с той же пламенеющей думой о России, с той же преданностью ей в унизительных условиях плена. Смысл жизни был в чем? В исполнении заповедей Божиих. Опора обреталась где? В молитве, в сознании над собой промыслительной руки Божией. Быть может, единственной семьей на всем пространстве Русской земли, обуреваемой нечестивой революцией, – единственной семьей, испытывающей полный душевный покой и безмятежное семейное счастье, была поднадзорная Царская Семья; так велик был заряд ее духовных сил, так чиста была ее совесть, так близок ей был Бог. То была подлинно «домашняя церковь».
 Перед этой неизреченной красотой духовно-нравственного облика Царской Семьи склонилась не одна глава из сонма лукавствующих, ее окружавших. То было чудо, быть может, не меньшее, чем то, когда дикие звери, выпущенные для растерзания мучеников, лизали им руки…
 Еще, может быть, труднее иногда, даже для людей, не настроенных заведомо враждебно против Царя, заочно склониться пред величием духовно-нравственного облика Царя и его Семьи. Это тоже чудо. И это чудо – в действии.
 Мученическая кончина Царя и его Семьи не есть искупительная жертва за их грехи. Не случайно Господом нам показана с такой безпримерной наглядностью духовная чистота и высота царских мучеников. Господь зовет нас к большему, чем к привычному и обычному негодованию против большевицкого террора, одной из жертв которого пала Царская Семья.
 Отец Иоанн Кронштадтский мог в свое время делить русское общество на два лагеря по признаку отношения к Толстому, который в глазах молитвенника земли Русской был явным предтечею антихриста. Сейчас, быть может, наиболее ярким признаком расщепления русского общества на два духовно разноокрашенных лагеря, при всех в иных отношениях возможностях сближения, – это то, как мы относимся к Царской Семье. Просто ли это жертва террора среди многих иных или чувствуется здесь нечто качественно иное?
 О, если бы покаянно могла склониться пред духовной красотой умученной Царской Семьи вся Россия! Это означало бы воскресение России к новой, светлой жизни, это означало бы наступление конца того страшного кошмара, который висит над миром, застилая Солнце Правды. Об этом можно молиться. Но за себя-то отвечает каждый. И едва ли есть вопрос личной совести, имеющий такое неизмеримо великое значение общественное, как вопрос отношения каждого из нас к Царской Семье, как оценка каждым из нас высоты ее духовно-нравственного подвига.
 Трудно представить степень безысходной тягостности нашего душевного состояния, силу мрака, покрывшего всю Россию и нас с нею и в ней, если бы эта Россия не стояла сейчас перед нами воплощенная в облике последнего Царя, окруженного своей Семьей, в этом светоносном облике не просто христиан-подвижников, сумевших в страданиях, им выпавших, просветить свой дух, а царственных возглавителей России, по историческому, человеческому и Божественному праву ее представляющих и от ее имени и к миру обращенных и к Богу устремленных.
 Такая смерть, ими принятая, как венец их жизни, помогает нам жить. Больше того – она и учит нас жить. Ведь вопрос о том, жива ли Россия, есть, в сущности, вопрос о том, живет ли в нас как живоносный источник нашей деятельности облик Царя-Мученика, воплотившего историческую Россию и себя со своею Семьей в жертву за нее принесшего. Неотделим святой облик этот от пореволюционной России: как ее «ко спасению путевождь» слился он с нею».