Он мог бы стать священником, а судьба уготовила ему 16 лет колымских лагерей…
Прошлое всегда остается с нами. Если о нем забывают, то страна и народ лишаются своей истории. А без истории нет ни страны, ни народа. Одно беспамятство…
Книга воспоминаний бывшего узника советских лагерей Павла Калинниковича Галицкого, «рядового своей эпохи», в числе многих других мемуаров представляет собой явление уникальное. Во-первых, читателя способна потрясти личность самого автора. К сегодняшнему дню он, живой и здравствующий, уже вступил в 97-й год своей жизни и, по всем признакам, остается единственным свидетелем и жертвой того страшного лихолетья. Этому обстоятельству поражается и сам Павел Галицкий: «Давно я вышел из лагеря, давно реабилитирован. За 35 лет побывал во многих уголках страны. В поезде, самолете встречался с разными людьми-попутчиками, и, разговаривая, часто касались мы событий 1937-1938 годов. Собеседники поражались, что я выжил: им приходилось чаще слышать о посмертно реабилитированных, а тут — живой!».
Во-вторых, книга «Этого забыть нельзя» (Нестор-История. Санкт-Петербург. 2007), написанная языком простым, не претендующим на литературные изыски, как раз и трогает своей искренностью, правдивостью, стремлением исподволь ввести нас в самую гущу событий. «Иди и смотри!» — взывает он по-библейски, как бы предлагая читателю самому поразмыслить над увиденным, над причинами-следствиями, над подлинной ценой страданий, над покаянием, которое было бы способно их искупить…
А третье, что придает этим запискам особый смысл, — П. К. Галицкий родом из семьи потомственных православных священников: его отец окончил семинарию, духовную академию, мать тоже происходила из семьи священнослужителей. Разметавшая всё революция резко изменила жизненный путь будущего служителя культа — ведь все его старшие братья по семейной традиции уже учились в семинарии. А Павлу выпала стезя газетного работника, а затем — волею судеб — магаданского зека-горняка.
Может, это происхождение, духовное воспитание в семье как раз и помогли ему проявить в лагерях поистине христианский стоицизм и силу духа, которые так и не смогли одолеть специально созданные здесь жесточайшие условия существования. Бериевская формула «Растереть в лагерную пыль!» несла не только «физический смысл», но и непременное нравственное унижение, подразумевала вытравливание из зеков их человеческих качеств. И оказалось, что физические страдания — а они были ужасны! — стали не самой главной лагерной мукой.
Вот сцена, когда автор воспоминаний оказался свидетелем «избиения беззащитного доходяги»: «Били ногами, кулаками, чем попало… Бедняга сумел вырваться и бросился бежать к палатке, весь в крови, и скрылся в ней. Несколько преследователей забежали в палатку, и оттуда слышен был глухой шум ударов… Низ палатки зашевелился, и показалась окровавленная голова — спасаясь, доходяга выполз наружу. Но его здесь поджидали: один из честняг (уголовников — В. Н.), здоровый, упитанный (он ведь не голодал), с силой опустил дубину с руку толщиной, на показавшуюся голову. Человек дернулся всем телом и затих, лишь конвульсии пробегали по избитому телу. Все остались довольны — и блатные, и начальники… Через несколько дней возле кухни я увидел того похитителя паек: он спокойно ел баланду. До чего живуч человек!»
Хуже, пишет автор, когда лагерная система и «моральное угнетение выпотрашивали, превращали лагерника в полуживого человека, безразличного, морально убитого». В этом смысле книга П. К. Галицкого — поистине песнь человеческой стойкости, несгибаемости. Не выделяя себя, он проводит перед нами людей этой породы — не только зеков, но и тех, кто был призван допрашивать, пытать, изобличать, охранять; показывает, какому риску подвергали они себя, чтобы помочь безвинно страдающим сохранить надежду и веру.
При чтении книги особенно низко хочется склонить голову перед теми, кто через все эти муки до конца сумел, как хоругвь, пронести свое человеческое достоинство, неистребимую силу духа.
«Люди духовного звания даже в лагерях отличались особой нравственной стойкостью, — пишет П. К. Галицкий. — Со мной сидел пожилой священник. Высокий, ухоженный, аккуратный, он даже в арестантских условиях делал усилия, чтобы всегда быть в форме. Гладкие, длинные волосы, немятая ряса — полный диссонанс с нами, стриженными „в лесенку“, одетыми кто во что. Он сел в 1925 году не то за скрытый при изъятии серебряный крест, не то за резкую проповедь…» Подумать только: человек держался (с тех пор!), чтобы быть для всех высоким примером…
В своих воспоминаниях П. К. Галицкий развенчивает легенду, ход которой, по-видимому, дал в своих стихах-песнях незабвенный Владимир Высоцкий. Помните у него? — «А у лагерных ворот, что крест-накрест заколочены, надпись «Все ушли на фронт!» (красиво — ничего не скажешь…) Или о тех же штрафных батальонах, которые формировались якобы из сплошных зеков. Но вот что пишет по этому поводу — безусловно, со знанием дела! — Павел Калинникович: «Но на фронт никого не брали, многие об этом мечтали, но даже договорникам не разрешалось. Этапники рассказывали, что на материке в центральной части брали бытовиков в штрафбаты, а „контриков“ либо вывозили подальше, либо уничтожали» (подчеркнуто мною — В. Н.).
Автор этой рецензии слышал, что во время войны проводилось нечто вроде эксперимента с «патриотически-настроенными» уголовниками из дальних сиблагерей. Так вот, они даже до фронта не доехали — разнесли по пути все станционные буфеты, разбежались, и для поимки их пришлось проводить чуть ли не войсковую операцию. Так на самом деле обстояли дела с воспетым романтиками-писателями «патриотизмом» уголовного мира.
Кто-то назвал Магаданский край «планетой». И Павел Галицкий красочно изображает, чем был для страны этот край. Гиблым местом и советским «Клондайком», где добывалось золото; богатейшей частью земли нашей и местом, где мерли от голода. Приводимые автором факты «колымской жизни» поражают: как зеки работали на оборону, становились горняками, а американцы во время войны приезжали «инспектировать» Магадан на предмет золотодобычи — хватит ли у русских «желтого металла», чтобы рассчитаться по «ленд-лизу»; и как лагеря к их приезду словно по мановению волшебной палочки превращались в благоустроенные (без вышек) поселки «вольных золотишников»; как с годами отлаживалась здесь «исправительно-трудовая система» и какие новости доходили сюда до войны, во время нее и после. Магаданский край стал для автора книги и школой жизни, и своего рода политическим университетом, «зачетная книжка» которого остается востребованной и по сегодняшний день. Чтобы память не исчезла. Чтобы история не повторилась. Чтобы сегодня мы становились умнее, чем вчера, а завтра умнее, чем сегодня.