Эту драгоценную возможность публикации статей журнала любезно предоставил нам и благословил игумен монастыря священноархимандрит Евлогий.
Чудесная помощь Из писем с войны
24-го ноября я получил из России пакетик. Там были две иконки: одна явление Божией Матери русскому отряду в августовских лесах, а другая Рождество Господа нашего Иисуса Христа и душеполезные листики, которые я раздал солдатам. Я очень был рад, что удостоился получить иконки эти, я дал себе слово всегда носить их при себе как благословение св. Афонской Горы. Сердце мое чуяло, что сии иконки будут всегда мне помогать в трудное для меня время.
30 ноября 1915 года я дежурил по госпиталю и не заметил, как оступился правой ногой; в ступне стал чувствовать сильную боль; думал, что пройдет, но нет, боль с каждой минутой все усиливалась. Я обратился к дежурному доктору, который приказал снять сапог, я с трудом снял сапог. Доктор осмотрел и говорит, что нога подвернулась, связки порвались и есть кровоподтеки. Сделал мне согревающий компресс, я спросил у него, а сколько времени может эта болезнь продлиться? Он говорит, что самое меньшее – это неделя или полторы, а то может и 3 недели. Я уже после сделанного мне компресса не мог сам идти, и меня другой солдат довел до помещения, и боль еще хуже прежнего усилилась.
В это время, вечером, к нам пришла смена слабосильная, а мы обязаны были идти в строй 19 человек, в том числе и я. Я стал горевать и жалеть, что не могу вместе идти с товарищами, так как я хромой. И вот вечером, ложась спать, я достал образок “Явления Божией Матери” и стал молиться, прося помощи у Божией Матери. Я говорил: “Пресвятая Владычица, явившаяся нам, помоги мне, грешному, Своею милостью избавь меня от моей болезни, дабы я не отстал от своих товарищей”. Затем читал молитву: “Под Твою милость прибегаем, Богородице Дево”. Уснул, видел сон какой-то, но, к сожалению, забыл. Когда проснулся, встаю и чувствую, что боль моя стала много легче и я, смеясь, говорю товарищам, что доктор говорил, что я буду 7-10 дней болеть, а вот Бог даст, я сегодня же буду ходить. Я действительно встал с постели, и ходил уже без костылей на двор. Придя туда, я все повязки развязал, скинул туфлю и обул сапог и стал ходить. Какова была моя радость, и описать не могу. Я не отстал от своих товарищей и вместе с ними отправился в маршевый батальон.
Фельдфебель Николай Р.
Явление Божией Матери русским воинам
Протопресвитеру военно-морского духовенства о. Г.И. Шавельскому поступил рапорт от священника N пехотнаго полка Иоанна Терлецкаго о явлении Божией Матери русским воинам.
О. Терлецкий сообщил об этом явлении следующее: “Недавно заходил ко мне в помещение батальонный командир капитан Г.Д. Филончик и, увидя на стене икону Божией Матери, именуемую “Тихвинской”, спрашивает: “Какое это изображение Божией Матери?” Я назвал.
Тогда он разсказал, что когда он со своим полком в феврале по ночам копал редут, то на облаках ясно видел точно такой же лик Божией Матери и подумал: “Вот Кто нас здесь защищает!” Но он не знал, как именуется эта икона, точно ли Тихвинская.
“Надо сказать, – добавляет о. Терлецкий, – что место это, где батальон капитана Филончика строил редут, находится под перекрестным артиллерийским и пулеметным огнем. И, несмотря на это, а также на лунныя ночи, редут был устроен, и у нас никто не пострадал. Когда я, – говорил о. Терлецкий, – потом посмотрел этот редут и расположение позиций, занимаемых неприятелем, то увидел, что только под небесным покровительством Заступницы рода христианскаго и можно было без потерь устроить здесь укрепление”.
Афонская летопись
Жизнь на Афоне во время войны
Жизнь на Афоне во время войны
Пошел третий год безпримерной в истории борьбы народов. Русское иночество Св. горы, тесно связанное со свой родиной, глубоко переживает все печали и радости великой России. В обычное время приток живой новой силы для монашества, а также все средства к существованию получались из отечества. С объявлением войны и закрытием Дарданеллы – все это прекратилось. Больших запасов ни у кого не было, а потому вскоре открылась нужда, как в предметах первой необходимости, так и в деньгах, на которыя можно было бы купить кое-что в Греции. Некоторыя русския обители в виду крайней нужды обратились к своему Правительству с просьбою о субсидии, другия делали займы в греческих монастырях и на полученныя деньги производили закупки хлеба в Александрии, с английского разрешения. Однако, в последнее время чувствуется нужда почти во всем; цены, как и везде, увеличились в несколько раз против нормальных. Особенно трудновато бывает отцам пустынникам, существующим милостынею русских обителей и скитов. Несмотря на все лишения, иноки с надеждою смотрят в будущее: они твердо верят, что Господь не допустит торжествовать злу на земле, и что пробьет, наконец, час возмездия жестокому врагу.
Они близко принимают к сердцу скорби и радости своей родины. Все сведения о ходе военных событий (телеграммы русскаго солунскаго консула, переводы из греческих газет) быстро делаются достоянием почти всех монахов. О победах радуются, служат благодарственные молебны, а о неудачах скорбят, плачут и молятся о даровании успеха родному воинству и “народам в союзе сущим”. При таких условиях проходит жизнь русских насельников Св. горы в текущем году. Впрочем, был и жуткий момент для афонцев. Это было то время, когда полчища немцев и болгар разгромили Сербию и двигались к Солуню. Долетавший до Св. горы гул отдаленной пушечной канонады немало безпокоил иноков. Правда, он как-то не мирился с видимою действительностью Афонской жизни. Среди зеленеющей, цветущей природы Афона, когда глаз отдыхал на синей, слегка волнующей морской поверхности залива, трудно было представить, что недалеко, там за горой, откуда доносятся грозные звуки, идет смертельный бой, и с каждым доносившимся выстрелом уносятся в вечность десятки молодых жизней. Но факт был налицо и… тревога за свое будущее не покидала афонцев.
Но, слава Богу, это скоро миновало, дальнейшия события показали невозможность для врага взять неприступныя позиции наших союзников. Перестали показываться и подводныя немецкия лодки, которыя раньше часто видали иноки. Не вызывали страха и пролетавшие над Афоном аэропланы и дирижабли.
С прибытием русских войск в Солунский район Святогорския обители (русския) поспешили выразить им свое приветствие и поднести в благословение св. иконы. Все военнообязанные иноки, которые не имели возможности явиться на родину в начале войны, отправились в Солунь для вступления в ряды армии.
Еще ранее была организована дружина братьев милосердия для Сербскаго фронта. Участие русскаго иночества в этой титанической борьбе выразилось вне Афона устройством лазаретов (нашим монастырем содержатся на свои средства лазареты на 70 человек при подворьях в Одессе и Москве), и крупными денежными пожертвованиями на нужды войны. Кроме того афонцами было издано и напечатано много назидательных листовок и брошюр для безплатной раздачи в армии.
Последние слова
Из дневника православного христианина
Из дневника православного христианина
В Петроград прибыл с театра военных действий полковой священник С-ский. Батюшка на войне провел девять месяцев. На его руках умирали солдаты и офицеры. Он видел душевныя и телесныя муки умирающих. Он видел тяжело раненых, которым оставалось жить всего лишь несколько часов, но в их тускнеющих глазах еще теплилась надежда на спасение. Перед его глазами происходила отчаянная борьба между жизнью и смертью. Но вот раз ему пришлось столкнуться с умирающим солдатом-добровольцем и услышать его последния слова. В них не было ни просьбы, ни жалобы, а что-то такое необъяснимое, грустное и тяжкое. “Точно огненными буквами запечатлелись его простыя слова у меня на сердце”, - говорит батюшка. Первое время они преследовали его и не давали ему покоя. Вот разсказ священника.
В палатку полевого госпиталя внесли на носилках тяжело раненаго солдата.
Доктор безнадежно покачал головой и приступил к перевязке многочисленных ран. Наконец, раненаго обмыли, перевязали и привели в сознание, а затем осторожно уложили на походную кровать.
– Попросите священника, – распорядился доктор и снова принялся за новую работу.
Над изголовьем умирающего солдата тихо склонился священник и ласково посмотрел на бледное лицо раненаго.
Умирающий открыл глаза.
– Это я, сын мой, пришел утешить твою скорбь и облегчить твои ноющия раны.
Голос у батюшки был задушевный, слегка рокочущий и глубоко проникающий в душу солдата.
Умирающий, осилив боль, улыбнулся, но его улыбка была страшнее смерти. Столько в ней было страдания и душевной муки.
– Спасибо, батюшка, за доброе слово. Мне недолго осталось жить, – чуть слышно прошептал раненый.
В открытую палатку все время врывался рокочущий гул артиллерии и сухой треск далеких разрывов, – там еще продолжался кровопролитный бой.
– Наши отступили, батя, или нет? – снова заговорил раненый.
– Нет, сын мой, они двигаются вперед.
Священник снова посмотрел на тускнеющие глаза раненаго, в которых постепенно угасала жизнь, но еще где-то в уголках теплилась надежда. Батюшка понял, что эта надежда не на жизнь, а на что-то другое, непонятное ему.
После некотораго раздумья священник продолжал говорить:
– Сын мой, может быть, ты хочешь что-нибудь передать домой, то я исполню твое поручение.
На бледном лице умирающего снова заиграла страшная улыбка. Запекшиеся губы открылись, и из груди вырывались глухия слова.
– У меня нет дома… У меня есть родина, за которую я честно положил свой живот.
И раненый смолк, не издав ни стона, ни вздоха, только глаза попрежнему грустно смотрели на широкий простор видневшихся полей из палатки.
Батюшка почувствовал, что ему стало душно, и он быстро разстегнул воротник подрясника. Теперь он понимал, что перед ним лежит умирающий с нечеловеческой силой воли, перед которым он невольно преклонялся.
– Но, может быть, у тебя есть отец, мать или близкий человек, которому я бы мог передать твое последнее прощай! Быть может, у тебя на душе тяжкий грех, то его простит Всевышний.
Раненый не сразу ответил. Глубокия складки залегли на его лице.
– У меня нет ни отца, ни матери. Они давно умерли. Был близкий человек, но он уже покоится в общей могиле воинов. Но у меня на душе и на совести есть тяжкий грех.
Батюшка насторожился и ближе пододвинулся к раненому. Вздох облегчения вырвался у него из груди.
– Я отрекся от родного брата и не протянул ему руку помощи...
Еще глуше раздался голос умирающаго, точно он исходил из самых тайников души. Раненый молчал, видимо, собирался с силами продолжать свой разсказ.
– Это тяжкий грех, но милосердию Господню нет предела. Скажи мне, где твой брат, и я передам ему твои скорбныя слова.
– Он совершил преступление. Он там, далеко, откуда возвращаются стариками. Передай ему, что я умер, защищая родину… Передай ему мое последнее – “Прости”!
Умирающий начал бредить. Смерть уже витала у его изголовья. – Так же без стона, без ропота он испустил последнее дыхание. На бледном лице застыла улыбка и примирения и надежды.
Батюшка нагнулся к умирающему, закрыл его глаза и поцеловал в уже похолодевший лоб солдата.
Тихо вышел священник в поле, где уже догорали последние лучи заходящаго солнца. Поля были молчаливы, и, как казалось батюшке, над ними витала радость бытия. Ему не хотелось верить словам умершаго солдата, но они жгли его сердце и туманили голову.
Видение солдатика
Посещая Петропавловскую больницу, мне пришлось познакомиться с контуженным ратником 1 разряда Федором Буряковым. Обращал он на себя внимание своим знанием и любовию Священнаго Писания. Дело было под вечер. В палату забрело еще несколько человек раненых и больных с позиции. Разместились мы, как попало: кто на кровать, а кто на табуретку. И завязалась одна из тех искренних и горячих бесед, которая роднит дотоле чуждыя друг другу души и зажигает в сердцах святую радость. Сколько веры и любви к Богу и ко всей православной Церкви таится в этих простых сердцах! “Да что нонче за народ! В Бога не верят, да и святых не признают, а вот уж я в своей жизни попытал, что значит святые”, – с жаром перебил чьи-то слова Федор Буряков. Все глаза устремились на него, ожидая пояснения. Он не заставил себя просить, и начал свой разсказ. “Еще задолго до начала войны, когда никто и не думал, было мне видение в 3-й день св. Пасхи 1914 г. Только прочел я свое правило, как выучил и велел мне отец мой, и прилег на печь отдохнуть, а это было часу в 9 или 10, когда в церкви шла служба. Кругом ни стука. В сенях все тихо; вдруг открывается дверь в комнату. Я гляжу, и входит какой-то старец, а я про себя и думаю: наверно нищий какой-нибудь, который ночевал у нас: лицо-то мне уж как знакомое и жду, что он милостыню попросит, а он смотрит на меня и говорит: “Молодой человек, не ладно это вы делаете. В такое-то время легли, уж раз на службу в церковь не пошли, так хоть посидите, почитайте: вот ужо пойдете на войну, так дело Божье-то пригодится”. А я и спрашиваю: “почему вы, дедушка, знаете?” – “А вот, голубчик, сами увидите, когда откроется”. – “Неужели, дедушка, в мои годы возьмут?” – “Может, и в ваши годы на войну возьмут. Только вы не долго пробудете на позиции, ранены не будете, вернетесь обратно, и там через недолгое время и мир будет”. Как старец это сказал, так на глазах у меня и скрылся, потерялся невидимо, а и дверь не открылась. Я сейчас же встал, а дрожь меня так и пробила, и думаю о своем видении да о том, что лицо-то дедушкино было знакомое. Вдруг спохватился: да ведь это отец Серафим Саровский! Точно, как его на картинке рисуют!”
Разсказчик остановился. Его волнение передалось всем присутствующим. “Да”, - продолжал он, помолчав немного, “Вот и не верь после этого в святых! А ведь все так и исполнилось. Забрали меня, значит, в январе 1915 г., три месяца пробыл в Петрограде и три на позиции: пули, сколько их ни летало, меня не тронули. Бывало, шинель рвет, а тебя не тронет. Да вот, напоследок, контузило голову, прислали сюда обратно. Пока все исполнилось, как говорил старец, а там видно будет. Уж немец побежит, непременно побежит! Я вот думаю, что ему и останется-то только бежать, а тогда мы ему мир пропишем”, – пояснил с увлечением, с такой искренностью, уверенностью и любовию к родине, какое свойственно только простому сердцу русскаго человека.
Я не могу удержаться, чтобы не добавить несколько слов из биографии этого солдатика. Он уроженец Новгородской губ., Демьяновского уезда, Семеновской волости, деревни Госневщины.
В семье у них с благоговением хранится родовая старинная Библия, написанная на церковно-славянском языке, с совершенно пожелтелыми от времени листами. Родители его – люди верующие, и детей своих держали строго, в соблюдении заповедей Божиих. Отец почти никогда не пропускал раннюю обедню и не позволял до молитвы начинать работу. Когда, бывало, в деревню заходили нищие, то крестьяне на их просьбу о ночлеге указывали на домик Буряковых, говоря: “вон идите к тому домику, там завсегда нищим дают ночлег”. За неимением дочери взяли бедную девочку, воспитали ее, приучили к крестьянскому делу, снабдили, чем надо, и замуж выдали: теперь она настоящая хозяйка и, конечно, глубоко привязана к своим благодетелям.
Вот в какой обстановке вырос Федор Буряков. Он и сам говорит: “много значит, как родители поставят”.
Еще будучи мальчиком, он лишился слуха и получил чудесное исцеление в Ниловой пустыни. Из всего этого понятна его духовная зрелость. Много он нам разсказывал интереснаго: всего, конечно, не передать, но заканчивая, я приведу еще его сон. “Дело было на передовой позиции. Я лежал в окопе, а кругом целый рой пуль, снарядов. Думаю я о своем видении и тяжело стало на душе. Когда же Господь нам даст победу и мир? Только подумал и заснул. Приходит ко мне человек и говорит: “то, о чем спрашиваешь, сбудется тогда, когда слезы и молитвы дойдут до Господа Бога. Пока дошли до Господа Бога слезы только тридцати женщин, а надо три раза столько же, тогда и исполнится”. Этот сон много говорит моей душе, так как я глубоко убежден, что наше чистосердечное покаяние и слезы необходимы. Мы забыли Бога! Слишком далеко забрели от истины! Пора опомниться! Пора вернуться на истинный путь жизни и каяться о грехах, которые совершались в нашей среде, и Господь всемилостивый, Который не во век гневается, да простит нас и подаст нам славную победу над нашим врагом!”
Первые виновники всяких бед...
Всякий человек, обладающий тем или другим достоянием, умирая, оставляет его в наследство ближним своим. Святый священномученик Ермоген, патриарх Московский, обладавший великим богатством, богатством духа Христова, умирая, оставил это богатство нам, нерадивым его наследникам. Вот в чем заключается завещанное им нам наследие: “одно слово я говорил: облекитесь в оружие Божие, пост и молитвы. Кто грамотен, пусть вооружается псалмами, неграмотный – Иисусовой молитвой; кто разбойник – да отстанет от того; кто грабитель – да отторгнется того; кто лихоимец – да отрешится от всего; кто блудник – да отринет от себя скверну сию; и спасутся и обратятся к Богу, и исцелеют. Вот оно, оружие православия; вот сопротивление по вере; вот устав закона.”
Вот это-то лечебное средство против общественных бед и оставлено ныне в наследство святым угодником Божиим. Триста лет тому назад с амвона Успенскаго собора он возвестил всем русским людям:
все беды и несчастья в общественной и государственной жизни проистекают исключительно только от нас самих, от нашего невысокаго нравственнаго уровня. Мы обыкновенно всю вину нашего общественнаго неустроения возлагаем на других, на несовершенство наших учреждений, на недостаточность реформ и тому подобное, забывая, что первыми виновниками всяких бед является никто иной, как только мы сами.
Нужно твердо помнить, что не золотыя реформы сделают золотыя сердца, а золотыя сердца создадут золотыя реформы. Если мы, никто иной, а прежде всего мы сами обратимся к Богу, исправимся, то, по завету святителя Ермогена, спасемся и исцелимся.
Мы переживаем также тяжелое время. Беды со всех сторон наступают на нас, и поэтому пора и нам, чтобы исцелиться, облечься во оружие Божие, – воздержаться от наших скверн и стремиться исправиться и непрестанно молить Господа о прощении.