Горожане в деревне

Очерк в двух частях

Часть первая

Война миров

Город и деревня. Эти два антипода, всегда невидимо боровшиеся между собой на протяжении тысячелетий, а проще говоря, всей человеческой истории, родились практически одновременно. Если откроем Библию, то увидим, что первая деревня, её прообраз, возникла в виде поселения изгнанных из рая, но раскаивающихся в своём поступке первочеловеков Адама и Евы (Быт. 3:23, 24). А вот город основал их потомок, проклятый Богом за убийство брата, Каин (Быт.4:17). Основал из страха быть убитым потомками Авеля, и поэтому огородил своё поселение. «Боящийся, — по словам апостола, — несовершенен в любви», а значит, и неспособен на истинное покаяние. В этом, наверное, и кроется первопричина противостояния города и деревни. Кающиеся грешники, «в поте лица» своего добывающие хлеб свой (Быт.3:19) от плодов земли, и не могли жить вместе с потомками того, кому «земля не станет более давать силы своей» (Быт.4:11).

С тех пор антагонизм между городом и деревней (нас интересует прежде всего русская деревня) только ширился и нарастал. Город всё активнее, непрошеным гостем, вторгался в жизнь деревни, навязывая ей свои порядки и законы. Борьба шла с переменным успехом примерно до середины XIX века, когда началась капитализация России, и отток крестьян в растущие города заметно усилился. Деревня ещё сопротивлялась, отвечая своей природной живучестью, общинным строем, более крепкими семьями и устоями, привязанностью к земле, но грянули война, революция, коллективизация. Крестьянство было объявлено мелкобуржуазным пасынком революции, всего лишь несознательным союзником пролетариата и должно было за это расплачиваться. «… Расколоть деревню на два непримиримых лагеря… разжечь там гражданскую войну…», — требовал один из палачей России и организатор убийства царской семьи Янкель Свердлов. И её стали ломать через колено и гнуть в бараний рог заезжие комиссары продотрядов и доморощенные активисты: комбедовцы и комсомольцы. Расшатывали её устои, попирали обычаи и нравы, глумились и оскверняли святыни, изгоняя Дух, которым издавна стояла деревня. В отблесках пожарищ разграбленных домовладений потянулись на север обозы высылаемых «народной» властью семей «врагов народа» — кулаков с подкулачниками да попов-мироедов. А вслед им полетели на землю срываемые с храмов и церквей кресты и купола. (Увы! И здесь не обошлось без влияния Города. Многие крестьяне, развращённые «просвещённой» городской интеллигенцией, соблазнившись такой «свободой», приняли участие в грабежах, поджогах, насилии и разорении чужого имения). В 20-е, 30-е годы некогда богатые, плодородные губернии Поволжья и Украины постиг организованный властью страшный голодомор, а затем крестьянство взнуздали железным мундштуком индустриализации. Когда выжившая несмотря ни на что, обескровленная колоссальными потерями в Великой Отечественной войне, настрадавшаяся вволю русская деревня всё-таки попыталась подняться, «родная» партия объявила ей «последний и решительный бой»: обложила дополнительными налогами, разорила оставшиеся церкви, объявив «неперспективными» тысячи деревень, фактически лишив их права на существование. Остальным жителям села было объявлено, что по уровню жизни они скоро догонят горожан, и тогда произойдёт та самая долгожданная «смычка» села и города, «о которой так долго говорили большевики». Надо только пару пятилеток подождать…

На волне грянувшей перестройки про деревню в Кремле, похоже, всё-таки вспомнили. Начать решили с дорог. Во многие деревни Нечерноземья, едва обозначенные на крупномасштабных картах, потянулись тогда ниточки асфальтированных дорог. Но было уже поздно. Участвуя в этой стройке, с болью вспоминаю ужас, охвативший меня при виде умирающей вятской древни, в которую мы, продираясь сквозь буреломы и чащобы, протянули наконец асфальтированную дорогу. Ожидали увидеть здесь благодарных жителей, угощающих нас по традиции молоком да ягодами, а встречали нас истлевшие дома-мертвецы, покосившиеся заборы, заросшие бурьяном поля да выползшие на шум машин из своих развалюх подслеповатые старухи с клюками — последние хранительницы деревни.

Трагедия русской деревни требует, конечно, отдельного многотомного исследования, большинство томов которого уже написаны нашими замечательными прозаиками и поэтами: Валентином Распутиным, Василием Беловым, Виктором Астафьевым, Владимиром Солоухиным, Николаем Носовым, Василием Шукшиным, Николаем Рубцовым, Николаем Мельниковым….

Дмитрий Бранец — не фермер,
а хозяин

Однако, думаю, что не ошибусь, если скажу, что погубил русскую деревню Город, поражённый в самое сердце гордыней, желающий любой ценой устроения для себя Комфортного и Цивилизованного Общества (прообраз рая на Земле, Нового Вавилона), при котором деревне отводится роль резервации или в лучшем случае зоной дачного строительства.

Конечно, глупо было бы утверждать, что все горожане — люди сплошь коварные и эгоистичные, а жители села напротив, безвинные агнцы, отданные на заклание. За тысячелетия всё перемешалось. Духовная жизнь сегодня быстрее возрождается в крупных городах, где открываются храмы и монастыри, а вот деревня испытывает в этом большие трудности. Но именно деревня с её неизменным укладом и бытом, неторопливостью и приближенностью к земле, из которой «мы взяты и в которую возвратимся» (Быт. 3:19), по-прежнему остаётся нашей общей Родиной. Перефразируя фразу известного историка, скажу: поскреби хорошенько любого горожанина — найдёшь выходца из деревни. О чём и говорят наши фамилии Кузнецовы, Плотниковы, Лаптевы, Пастуховы, Косаревы, Бондаревы, Мельниковы, Збруевы…

Нет-нет да и посетит мысль, что Россия стоит, пока жива деревня. Ведь если где и живёт русский дух, то, скорее всего, не в шумных городах, хотя и вблизи храмов и монастырей, но в скрытой от посторонних глаз, зетерявшейся в стороне от больших дорог деревеньке, где есть небольшая сельская церквушка. Поэтому так необходимо, чтобы русская деревня жила. Но ей самой, наверное, уже не подняться. Слишком обескровлена, истощена она физически, духовно, морально. Один из путей спасения деревни — возвращение в неё горожан.

Хранитель села

Дмитрий Бранец — директор известного в перестроечные годы коммерческого банка — безвылазно живёт теперь в чудесном местечке, которое называлось до революции Николо-Царевна. Бывает же такое — поверил серьёзный, деловой человек, успешный московский бизнесмен в реальность объявленного государством возрождения фермерского движения: взял крупный кредит, да и махнул сюда, в Переславль-Залесский район Ярославской области, налаживать фермерское хозяйство. Однако начало 90-х годов — тяжелейшее время не только для новаторов села, но и для всей страны. Фермера из Дмитрия не получилось. Практически все его экономические проекты рухнули. Казалось бы, распродавай, дурень, по остаточной цене землю, инвентарь и возвращайся! Глядишь, ещё успеешь вскочить на подножку уходящего скоростного экспресса под названием «удача». Ан нет. Не оставил Дмитрий полюбившийся ему край, ставшей родной землю. Объясняет он это так:

— Сюда я приехал человеком неверующим с большими амбициями. Строил планы наполеоновские, думал, что деньги здесь решают всё. Однако сам Господь смирил меня, поставив в жёсткие условия. Когда всё пошло прахом, деньги закончились, а приехавшие со мной специалисты стали разбегаться, невольно стали появляться тяжёлые мысли и у меня. Казалось, что я потерял всё. Но в это время я как раз познакомился с назначенным к нам в ближайшее село Дмитровское настоятелем храма отцом Дмитрием. Он помог мне на многое взглянуть другими глазами. Я воспрянул духом, воцерковился, стал читать Священное писание, духовную литературу, начал посещать храм, искать ответы на вопросы, изучать историю края…

Села, которое в советский период получило название Свободное, к моменту поселения здесь Дмитрия фактически не существовало. За год до него умерла последняя жительница, а ведь по переписи середины 50-х годов здесь было около 50 дворов. Причину такой быстрой гибели села он объясняет так:

— Стояла здесь Церковь Николая-угодника. В сталинские годы её хоть и закрыли, но не разрушали, использовали под склад. Целы были иконостас, купол, полы, сохранились фрески на стенах, колокольня. В хрущёвские времена приехали сюда комсомольцы-безбожники и тракторами при поддержке нескольких местных «активистов» начали всё крушить-ломать. Сорвали с храма купола и кресты, снесли колокольню, разломали полы и испоганили стены, вывезли иконостас. Кому и зачем было нужно это варварство? С тех пор и пробил час советского села Свободного. Один за другим стали чахнуть и помирать жители. Село уменьшалось, а кладбище росло.

Сегодня сельский погост незнакомому человеку не найти, всё заросло. Его местонахождение знает лишь Дмитрий. За алтарём изуродованного храма, среди вымахавшей в рост человека крапивы и кустов сирени виднеется лишь несколько надгробий и покосившихся крестов. С трудом можно прочитать имена живших здесь ещё совсем недавно людей.

От единственного хранителя села и смотрителя храма я узнал их удивительную историю. Когда в 1591 году в Угличе трагически скончался царевич Дмитрий и начались волнения, его мать Мария Нагая, последняя жена царя Ивана Грозного, решила укрыться в своём родовом имении Нагая Слобода. Её путь домой как раз и пролегал через эти места. Найдя утешение и приют у жителей здешней деревеньки, она пожелала, чтобы здесь поставили Церковь во имя Рождества Пресвятой Богородицы, оставив на строительство деньги. Со временем храм, очевидно, перестроили, посвятив его святителю Николаю. Так село получило своё название.

Ивану и Насте Петрашко хорошо в деревне

Сегодня село состоит из двух старых домов, в которых и живёт Дмитрий со своей спутницей жизни супругой Наталией. От остальных домов не осталось н и ч е г о! Нормальной дороги (до ближайшего села около 6 километров) и света в селе нет. Зато всего остального: простора, земли, свежего воздуха — сколько душа пожелает. Сегодня Дмитрий мыслит уже другими категориями, не как 17 лет назад:

— Пускай меня многие местные считают неудачником, со своими причудами и странностями. На это стараюсь не обращать внимания. Я понял, что в жизни главное, и нашёл то, что искал. Покой, тишину и мир. Ведь что ещё надо для человека, старающегося жить ради Бога? Наверное, так и жили наши предки, крестьяне. В этом их главное отличие от фермера. Тому нужна голая прибыль и его ферма — это не дом, а семейное предприятие, где всё подчинено бизнесу, а для Бога часто и места не остаётся. А мы вдвоём с Наталией ведём хозяйство: держим несколько коров, бычков, лошадь. Имеем огород. Есть у меня и трактор, на котором ездим в храм, в Дмитровское. Там же реализуем свою продукцию.

Часть своей продукции, например, замечательные сыры, он, к слову, просто раздаёт знакомым. Во славу Божию! В этом году решил Дмитрий поставить улей для пчёл, которые поселились в куполе израненной Церкви. «Пчела — тоже творение Божие и раз уж поселилась невдалеке от меня, пусть живёт, где положено. Раз Бог послал мне пчёл, значит, будет у нас и мёд», — рассуждает с крестьянской мудростью Дмитрий.

Некоторые местные действительно пеняют его за глаза, мол, живёт там столько лет, а ничего так и не построил, даже дом — живёт в развалюхе! Но, по-моему мнению, он живёт, уповая на самого Спасителя, помня Его слова: «Не собирайте себе сокровища на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут… Ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше… Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, не для тела вашего во что одеться. Душа, не больше ли пищи и тело одежды?» (Мф.6: 19,21,25). Много ли ему для себя и жены надо? Взрослые дети живут там, где им больше нравится — в городе. А новый дом? Дмитрий по благословению батюшки привез из леса две осиновых колоды. Для себя и супруги.

— Вот это и будет мой дом, — улыбаясь, он берётся за топор, чтобы начать строить своё последнее жилище — домовину.

Дмитрий — коренной горожанин, не случайно поселился здесь, на родине благоверного князя Александра Невского, преподобных Никиты Столпника, Дмитрия Прилуцкого, Даниила Переяславского; на земле, освящённой подвигами многих русских святых подвижников веры: князей Андрея Боголюбского, Андрея Смоленского, Дмитрия Донского и его супруги Евдокии (в иночестве Евфросинии), преподобных Сергия Радонежского и Корнилия Молчальника, святителей Петра митрополита Московского, архиепископа Луки Крымского. Ведя здесь, по сути, отшельнический, скитский образ жизни, он не спешит на пороге своего пятидесятилетия возвращаться в город. Уж больно не хочется ему на старости лет терять душевный мир и погружаться в суету города, содрогаясь, например, от одной мысли, что здесь только за свои похороны нужно выложить кругленькую сумму.

С необычайной лёгкостью на сердце и щемящим душу чувством грусти от необходимости расстаться, покидал я гостеприимный, затерянный в лесу дом Дмитрия и его супруги Наталии. (Окончание в следующем номере газеты)