А.В.Болотов личность незаурядная, даже среди известных фамилий, оказавшихся в эмиграции после 1917 года. Родился 3 октября 1866 года в Санкт-Петербурге, а скончался с именем Амвросий 13 февраля 1938 года, будучи иноком знаменитой русской обители Целителя Пантелеимона на Афоне. Бывший Пермский губернатор и афонский схимонах оставил нам воспоминания и творения, к которым постоянно хочется обращаться и перечитывать. Редакции нашей газеты уже рассказывала о книгах Болотова, выпущенных Институтом к памятной дате – 1000-летию русского присутствия на Святой Горе Афон. Это книга воспоминаний «Господин Великий Новгород» (2016 г.) и очерки «Афон и Почаев» (2015 г.)
Новая книга, подготовленная Институтом Русского Афона, повторяет авторское название «Грешные и святые. Воспоминание грешного человека». Напечатанная в Париже в 1924 году, она ни разу не переиздавалась в России. Составители дополнили новую книгу текстом дневника Болотова (с 1 января 1897 года по 8 октября 1904 года), хранящегося в Пермском государственном архиве.
Представляем читателям отрывки из воспоминаний А.В. Болотова, посвященные встречам (Высочайшим приемам) с государем-страстотерпцем Николаем II.
Губернаторство и дворец
Случилось мне быть на заводах Богословского округа, когда барон Медем делал там осмотр ингушам, которые в 1907 и 1908 годах оказывали администрации громадный услуги при поимке разбойников. И вот, милейший барон стал при мне говорить речь ингушам, напоминая им, что они получают большое вознаграждение, чтобы они это помнили, ценили и старались добросовестно исполнять свои обязанности. Так как по-русски они ничего не понимали, то переводчик им это перевел, и вижу, во втором ряду старый ингуш залопотал на своем наречии, а переводчик докладывал, что он желает генералу ответить. Ему разрешили, и затем переводчик говорит, что старик просить доложить генералу, что прослышав, что Белый Царь в опасности, они, как верные слуги Царя, выразили желание ему послужить, и приехали сюда не из-за жалования, а по долгу присяги. Бедный генерал имел сконфуженный вид и после этого случая говорил речи с осторожностью. Но, заканчивая воспоминания о своей губернаторской деятельности, перейду к самым мне дорогим воспоминаниям о Высочайших приемах и о тех счастливых минутах, которые я проводил в Царском кабинете.
Царский привет и ласковое слово искупали все и заставляли вполне забывать пошлые стороны петербургских канцелярий, тем более, что Государь был «un charmeur» и, когда хотел, очаровывал людей; особенно его глаза притягивали к нему всех. Будучи губернатором, конечно, каждый раз, как приезжал в Петербург, я не только считал своим долгом, но обязан был представляться Государю. Первый раз в жизни я представился Царю еще будучи Предводителем Дворянства в 1904 году, на станции Чудово, когда Государь возвращался из Новгорода, после прощания с полками 22-ой пехотной дивизии, отправлявшимися на Японскую войну. Местные крестьяне и волостные старшины подносили Царю хлеб-соль, и Флигель-адъютант, милейший добродушный, общительный и весьма обязательный человек, князь Николай Дмитриевич Оболенский сказал, что и мне необходимо представиться Государю. Хотя Царь и был весьма приветлив со мной, но разговор был незначительный.
Через год, в июле 1905 года, я представлялся в Александрии Императору в отдельной аудиенции, по случаю получения придворного звания. Несмотря на Ильин день и народное поверье, была чудная, ясная погода. Выйдя в Новом-Петергофе, были встречены на вокзале придворными лакеями и экипажами отвезены сперва в Большой Петергофский дворец, где ожидали часа приема, и только к назначенному часу нас повезли по красивому петергофскому парку мимо великолепных фонтанов в крошечный дворец Александрия, построенный при Императоре Александре III, на самом берегу Финского залива. Со мной в коляске ехал Константин Константинович фон Веймарн, с которым я с тех пор был в добрых отношениях, очень ценя его благородство, правдивость и прямоту. Раза два, уже подъезжая к Александрии, нас останавливала охрана, т. е. солдаты гвардейского сводного полка, которые спрашивали наши фамилии, проверяя по листу наши личности…
Я был впервые в Александрии, и этот маленький но очень симпатичный дворец меня поразил скромностью своих размеров. Внизу были дежурные комнаты и крошечная передняя, в среднем этаже небольшая, светлая, уютная и красиво обставленная гостиная с массой гортензий, кажется особенно любимых Государем; рядом с гостиной тоже небольшой и весьма простой, царский кабинет, окнами на море, а направо от гостиной и Царского кабинета - довольно большая, высокая, вся отделанная темным дубом, столовая, где накрывали стол к завтраку на двенадцать приборов…
Государь был в морской белой тужурке, а слева от входа был развешен тоже белый, летний морской сюртук с аксельбантами. Государь быль очень любезен, в отличном расположении духа, вспоминал поездку в Новгород, очень интересовался новгородской стариной и выражал желание там вновь побывать. Словом, беседа была чрезвычайно проста; совершенно забывал, что находишься наедине с Монархом величайшей в мире Империи. Неоднократно во время аудиенции Государь левой рукой разглаживал усы, вытягивая при этом шею и поворачивая головой.
Императрица Александра Федоровна принимала в узеньком кабинете, соединенным перекинутый через подъезд стеклянным коридором. Перед приемом, гофмейстер Государыни, очень любезный граф Василий Александрович Гендриков, меня спросил: «Вам все равно говорить с Ее Величеством по-русски или по-французски?» И каждый раз, как я Ей представлялся, разговор велся по-французски.
Императрица была в сером платье с чудными знаменитыми жемчугами, имела очень красивый и величественный вид. Содержание разговора я уже не помню, но помнится, что Государыня интересовалась урожаем: «la recolte est-elle bonne cette annee», спросила она…
Следующие приемы были таковыми же, в особенности последний прием меня как губернатора в мае 1909 года был очень трогателен, по знакомству Царя с моей скромной деятельностью. Прием совпал как раз с ознакомлением Государя с моим всеподданнейшим отчетом, который губернаторы представляют ежегодно Царю, и отчет Его заинтересовал; кроме того, я поднес Государю два альбома; один видов Соликамска, как самого старого из Пермских городов, где замечательный собор времен Грозного Царя и сохранился дом воеводы с подземным ходом, а также виды села Нырова Чердынского уезда, место заточения боярина Романова, Михаила Никитича, родного дяди Царя Михаила Федоровича; и другой альбом живописных видов дикой, но красивой реки Чусовой, по которой когда-то поднимался Ермак Тимофеевич в своем походе на завоевание Сибири. Государь сознался, что и не знал о заточении в Нырове своего предка, и очень заинтересовался, когда я доложил, что местное население почитает его святым.
Вообще приемы в Царском селе были торжественные и самый дворец более напоминал царское обиталище, чем прелестная, но скромная Александрия. Уже в передней представлявшихся встречали скороходы, своими нарядами, шитыми золотом, полукафтанами и головными уборами, со страусовыми перьями, свидетельствовавшие еще о былой, давнишней роскоши русского Императорского Двора…
Высочайший выход… и молебен по случаю объявления войны произвели на меня очень отрадное впечатление, а особенно картина многотысячной и коленопреклоненной толпы народа на Дворцовой площади, поющей народный гимн, была несомненно величественна и трогательна. И кто бы мог предполагать, что конец Монархии так близок…
1923 г. Кишинев — Сибиу. (Трансильвания).
Святые и грешные
И вот теперь, с грустью вспоминая все это, хочется забыться, найти ответы на томящие душу мучительные вопросы и найти успокоение в исторической седине веков. Но, если вдуматься, когда же на Руси жилось спокойно и хорошо? Разве только после освобождения крестьян, вся Россия тогда помолодела под влиянием великих реформ Царя-Освободителя и начинала воскресать. И то при Александре II жилось хорошо после 1862 до 1878 года, а, наоборот, после освободительной войны, внутренние смуты и частые покушения на Государя и связанные с ними значительные стеснения омрачали последние годы ЕГО славного царствования. Первые два года при Императоре Александре III было тревожного с весны 1881-го года наступило успокоение, и Россия процветала под Могучим Скипетром Царя-Миротворца и первые годы царствования Николая II-го мир и тишина еще продолжались в России. Но ведь это все, в сравнении с историей Российского Государства, так сказать, капля в море, а обернитесь в далекое, древнее прошлое: то удельные распри и вечные неурядицы; татарская неволя и татарские набеги, продолжавшиеся до Царя Бориса Годунова и даже бывавшие еще вначале царствования Романовых; потом самозванцы и лихолетье, затем разбойники и бунты, и войны, войны — без конца.
Петр могучей рукой сдвинул Россию и над ней начинала всходить Великая Заря. Но только сомкнулись его грозные очи, пошли опять раздоры, споры и ссоры и борьба за престол и за власть, за положение и богатство, словом, борьба без конца…
Александр I… до сих пор неизвестно, когда он умер и где он умер.
По поводу легенды о таинственном его исчезновении из Таганрога и появлении позднее в Сибири под именем Феодора Кузьмича, будучи в 1917 году на Валааме, мне пришлось слышать от милого Григория Львовича Милорадовича нижеследующее и этот рассказ, мне сообщенный при свидетеле, оставлю на совести, ныне покойного, Григория Львовича.
Года за три до великой войны была образована комиссия, под председательством Великого Князя Николая Михайловича, долгие годы занимавшаяся вопросом о выяснении кто же именно был старец Феодор Кузьмич. И членом этой комиссии от Министерства Иностранных Дел был Милорадович. Подробности его рассказа я, к сожалению, уже не помню, но суть мне твердо врезалась в голове. Комиссия установила, что Император Николай I был в постоянной переписке со старцем Феодором Кузьмичом, и переписка велась секретным шифром, ключ к которому, после долгих розысков, был найден в одном из секретнейших фамильных хранилищ. Кроме того, опросом многих лиц был установлен факт, что старцу Феодору Кузьмичу было заранее известно местопребывание Императора. Так однажды, молодую девушку, просившую о помиловании брата, он направил в Киев, сказав когда именно там будет Государь, и объяснил ей что она должна стать на колени при проезде Царя по Крещатику и, положив прошение себе на голову, сказать Государю, что она послана Феодором Кузьмичом.
Точно также было установлено, что не только в этом случае, но и все ходатайства Феодора Кузьмича постоянно уважались Императором Николаем I. Кроме того опросом некоторых жителей города Томска и знавших, если не семью старца, то его современников, была установлена тождественность или, по крайней мере, большое сходство Феодора Кузьмича с Александром I: те же больные ноги, то же стремление быть окруженным молодыми лицами.
Затем был еще следующий очень любопытный факт: покойный главный начальник тюремного управления Михаил Николаевич Галкин-Врасский, человек весьма уважаемый и почтенный, долго путешествовавший по Сибири для подробного ознакомления с местами заключения и ссылки, убедился в глубоком уважении, которым была окружена личность покойного старца Феодора Кузьмича и, при своем докладе Императору Александру III, сказал, что как в Томске, так и в других городах Западной Сибири Феодора Кузьмича почитают за Императора Александра I.
Александр III внимательно выслушал и молча указал Галкину на стену над письменным столом, где висели фамильные портреты и среди них портрет старца Феодора Кузьмича.
Результаты трудов и исследования комиссии были подробно доложены Императору Николаю II, и предстояло решить, объявить ли это всенародно, и тогда тело старца перенести из Томска в Царскую усыпальницу, т.е. в Петропавловский собор, и вырыть погребенного там неизвестного солдата, или оставить все это втуне, не меняя официальных данных, что Александр I скончался в 1825 году в Таганроге. Государь предпочел последнее и, по поручению комиссии Великий Князь Николай Михайлович изложи в вкратце для печати данные, добытые комиссией, и по желанию Государя, сделал заключение…
В 1920 году большевиками были вскрыты все Императорские гробницы и потревожены царские останки и, по напечатанным ими сведениям, гроб Императора Александра I оказался пустым…
И хочется мне, новгородцу, найти разгадку, найти ответ на мои душевные переживания и сомнения на мою безысходную печаль в новгородской истории, но и там туманно и жестоко: Новгородское раздоры и казни, покорение Новгорода и кровь, кровь…
Взываю я тогда к святителям, за что же все эти страдания, к чему все эти грехи? И только из старины новгородских веков встает передо мной одно сказание, которое, может быть, хотя немного объяснить нам всем причину страданий и царских, и наших.
В 12 веке (если не ошибаюсь,) жил и подвизался около Новгорода, Преподобный Варлаамий Хутынский; это было во времена новгородских раздоров, когда в Новгороде царствовало вече, когда Софийская сторона вечно спорила с Торговой стороной, а виновных зачастую казнили на самом Волховском мосту. Однажды Преподобный Варлаамий шел по мосту как раз в то время, когда новгородцы вели на казнь отъявленного вора и разбойника. И Преподобный стал их упрашивать отпустить ему этого вора. И как новгородцы ни убеждали Преподобного, что осужденный пропащий человек, Варлаамий все же настойчиво просил их отпустить вора и отдать ему. И во внимание к просьбе Преподобного, которого новгородцы и при жизни глубоко чтили и уважали, вора отпустили. Проходит затем некоторое время, опять Преподобный Варлаамий случился на мосту, когда вновь вели на казнь, но уже почтенного человека, павшего лишь жертвой новгородских распрей и тогдашней политической борьбы.
И осужденный, чувствуя свою невинность и несправедливость жестокого и сурового приговора, стал умолять Преподобного его спасти и избавить от мученической казни. Но Варлаамий молчал и, как будто не обращая внимания на его просьбу, продолжал свой путь. Тогда некоторые люди, сопровождавшие осужденного, удивленные молчанием и безучастием Преподобного к судьбе осужденного, сказали святому: «как, еще недавно ты спас от смерти отъявленного негодяя, а этого хорошего человека не хочешь спасти, не хочешь заступиться за него?»
И Преподобный Варлаамий ответил: «Да я заступился за вора, потому что он был не готов к смерти, а надо было очистить его от грехов и приготовить к вечной жизни. А этот человек чистый, он всей своей жизнью заслужил вечную жизнь и приготовился к ней. Его спасать не для чего, ибо счастье там, на небе, а не на грешной земле».
Это простое, но мудрое сказание поведала мне недавно одна чудная, искренняя русская женщина, одна из тех одухотворенных женщин, стремящихся к правде, болевших и болеющих душой за наши неурядицы. И в своем благородном, чистом, сердечном порыве, к искании блага для родины, она была своевременно не понята и даже осуждена. Зная ее благородство и скромность, я ее не назову. Бог видит ее душу и знает ее сердце, и я ее, светскую, прежде богатую женщину, а теперь с удивительным христианским смирением, кротостью и стойкостью переносящую свои бедствия, причисляю к чистым, душевным людям и на ней закончу свои воспоминания. Не в страдании и лишениях святость, а в смирении, терпении и умении безропотно их переносить.
Будем же верить, что и страдания не только этой русской женщины, но и всех невинных мучеников, погибших за время революции, а также и страдания, и убиение Царской Семьи нужны были не для них, но нужны были для спасения и очищения греховной России и для нашего общего просветления, увы, до сих пор еще не наступившего.
Мрак застилает не только Россию, мрак застилает Европу, бьющуюся как бы в предсмертных судорогах и пока не могущую и не умеющую выйти из того водоворота, в котором она находится с начала великой войны. Мы опять накануне великих событий, но все же чует мое сердце, что начинается просвет на востоке, и из всех грядущих событий первой и обновленной выйдет наша многострадальная Россия. Ex oriente lux!
Сибиу (Германштадт) Трансильвания, 1923.