Публикуемый ниже отрывок о старце Николае Гурьянове мы взяли из книги "Остров божественной любви", составленной Л.А. Ильюниной; она вышла недавно в Санкт-Петербурге. Эта содержательная книга знакомит нас с новыми и новыми подробностями жизни и служения великого столпа русского старчества, каким был для нашей Церкви и для всех нас отец Николай.
По словам старца, записанным духовными чадами, причиной его ареста было смелое слово защиты веры и поруганных святынь. В конце двадцатых годов в городе, получившем имя главного революционера, стали разрушать храмы. Николай Гурьянов однажды оказался свидетелем этого святотатства и не мог смолчать: "Что вы делаете? Ведь это храм, святыня! Если вы не уважаете святого, поберегите хотя бы памятник истории и культуры и подумайте о Божием наказании, которое за это будет!"
Студента Гурьянова вскоре исключили из института. Это был 1929 год - начало особо яростной борьбы с "религиозной пропагандой". С 1929 по 1934 год Николай служил псаломщиком в Церкви во имя святителя Николая в селе Ремда Середкинского района Псковской (тогда Ленинградской) области на родной Гдовщине и преподавал математику, физику и биологию в школе. Те пожелания, которые он когда-то высказал своей любимой учительнице, он сам стал исполнять на поприще учительского служения. И в 1934 году Николая Алексеевича арестовали. Начались мытарства: питерские "Кресты", потом еще три тюрьмы, лагерь.
По словам старца, неизвестный архиерей, встреченный им в тюрьме, сказал про него: "Сорвали цветок и втаптывают его в грязь…"
"Так было с нашей Святой Русской Православной Церковью, - говорил батюшка, всегда со слезами вспоминая страдания миллионов людей, - ее распинали". Теперь эти муки народа получили название "Русская Голгофа".
О тех страшных годах батюшка рассказывал только самым близким: "Люди исчезали и пропадали. Расставаясь, мы не знали, увидимся ли потом. Мои драгоценные духовные друзья! Все прошло! Я долго плакал о них, о самых дорогих, потом слез не стало… Мог только внутренне кричать от боли… Ночью уводили по доносам, кругом неизвестность и темнота… Страх всех опутал, как липкая паутина, страх. Если бы не Господь, человеку бы невозможно вынести такое… Сколько духовенства умучено, архиереев истинных, которые знали, что такое крест, и шли на крест… Как они плакали, что все не сберегли Царя! На моем пути жизни я имел благодатных друзей… Идешь по снегу, нельзя ни приостановиться, ни упасть… Дорожка такая узкая, ноги в колодках. Повсюду брошенные трупы заключенные лежали непогребенными до весны, потом рыли им всем одну могилу. Кто-то еще жив. "Хлеба, дайте хлеба…" - тянут руки". Батюшка протягивал ладонь, показывая, как это было, приоткрывал ее и говорил: "А хлеба-то нет!" Потом плакал и долго молчал, молился.
Он помнил всех умученных, помнил их страдания, молился за всех, показывал фотографии духовных друзей. И потому на всю жизнь в глазах старца застыла немая скорбь, даже когда он мирно разговаривал с паломниками, когда разрешал себя фотографировать - его глаза были печальны.
Сам батюшка прошел в лагере через страшные страдания - несколько раз был на краю смерти. Однажды его придавило вагонеткой, в другой раз уронили на ноги тяжелый рельс и покалечили ступни. С тех пор, как говорил батюшка, ноги его едва держали. А сколько батюшка потом на этих больных ногах выстоял литургий, сколько принял людей, часами стоя у калитки своего домика! Самым страшным испытанием, подобным тому, которое претерпели мученики Севастийские, было долгое стояние в ледяной воде. Эту пытку пережил только великий молитвенник избранник Божий Николай, все остальные страдальцы скончались. Батюшка открыл духовным чадам, что его "согревала молитва Иисусова" и он не чувствовал холода. Он часто говорил: "Я холод люблю и не чувствую его". Батюшка всегда ходил легко одетый в любой мороз, никогда не кутался.
Не любил батюшка прилюдно рассказывать о лагерных испытаниях, потому что сердце разрывалось от воспоминаний о человеческих страданиях. Но в стихах, написанных как Реквием по умершем, он выразил чувства многих лагерников - их муку тяжкую и молитвенный вопль. Стихотворение он назвал "В тридцатых годах ХХ века" и дал ему подзаголовок: "Автобиография".
К Тебе, О Мать Святая,
Я, бедный раб грехов,
Со скорбью и слезами
Прошел под Твой Покров.
…
Изгнали меня люди
Из России вон,
Оставил мать родную,
Друзей и Отчий дом.
Я выслан в даль иную,
Там много лет отбыть -
Мне дали вольну ссылку:
Где хочешь, можно быть.
Теперь всего лишен я,
Посаженный в тюрьму,
Досада, горе, голод,
Теперь уж не могу.
Решетка, стены толсты -
Все надоело мне,
И день за днем жду воли,
Но не дождаться мне.
Увы! Я вновь в изгнаньи,
В стране снегов и льда,
Где с людом обреченным
Покорный раб труда.
В Полярье путь железный
Готовим проложить,
Облегчить жизнь крещеным -
Страну обогатить.
Физически устали,
В зарях недуг слепит,
От скудости питанья
Нас смерть косой разит.
Прошу, Святая Дева,
В несении Креста,
Для славы Божьей Церкви
Спаси, спаси меня!
Стихотворение это оказалось пророческим. Батюшка действительно стал "славой Божьей Церкви"!
А в лагере, по словам старца, он был "всегда горячий в вере, что бы ни делали. В лагерях, в тюрьмах - всегда радовался, что с Богом. И знаете, даже резко говорил: "Как вы смеете хулить Христа и все святое! Покайтесь! Бог за это накажет!" Батюшка говорил, что ему были открыты будущие военные испытания, которые, по словам многих подвижников, явились наказанием за отступничество народа от Бога.