— Дорогой Владимир Николаевич! В преддверии твоего знаменательного юбилея, 80-летия со дня рождения, хотелось бы побеседовать с тобой, дорогой мой друг, вспомнить различные эпизоды из твоей и моей жизни и поделиться воспоминаниями с нашими читателями.
Я хотел начать с того, как мы впервые встретились. Это был 1991 год. Как раз я планировал подготовить специальный выпуск газеты «Правда», который назывался «Храм Христа Спасителя», и ты написал маленькую, но очень емкую заметку. Я ее разместил прямо под изображением Храма Христа Спасителя.
— Да, я тебе очень благодарен. На первой полосе. Я очень хорошо помню этот номер, легендарный уже. А потом газета твоя, в которой, спасибо тебе, я участвую. Она делает доброе дело до сих пор. Слава Богу!
— Мне, прежде всего, хотелось бы задать такой вопрос: ты один из немногих мне знакомых писателей, которые не просто пишут книги, но еще и активно участвуют в православной жизни.
И, конечно, Великорецкий крестный ход, и самые первые поездки связаны именно с тобой, потому что я вспоминаю, как мы ночевали с тобой в одном доме на берегу реки Великой и какие разговоры мы там вели.
— Да, хорошее было время.
— Действительно, было время хорошее. А поскольку ты как раз из тех самых Вятских краев, мне и хотелось, чтобы ты вспомнил, может быть, какой-нибудь яркий эпизод из своей молодости, какой-нибудь эпизод из Великорецкого крестного хода. Ведь возрождению крестных ходов, Великорецкого в том числе, Россия, по-моему, обязана именно тебе. Ведь ты же помогал возрождать это.
— Крестному ходу много столетий. Он прерывался только дважды: еще до революции, когда не пошли, и снег выпал летом. И, по-моему, в хрущевское время. В 1961 году его запретили, но потом уже все равно пошли летом. И уже всегда ходили, до 30–40 человек. Когда мы пошли, милиция еще разгоняла идущих паломников, даже в 1988 году. А уже с 1989 года пошло все больше людей и дошло до 30–40 тысяч. Со всей страны, из-за границы люди приезжают.
Вообще, это школа. Школа молитвы и школа православия. Для меня в этой жизни, конечно, было очень много значительного, но одно из самых значительных событий, это, конечно, Великорецкий крестный ход. Двадцать лет я ходил. Это радость огромная. Мы седые, и все равно мы вспоминаем всегда, как мы шли, как ночевали, как работали в Горохово. Одним словом, я много писал о нем. «Крестный ход» — первая была повесть. Но она такая путевая немножко, очерковая работа. Потом была «Великорецкая купель» — это уже повесть художественная. А потом уже были заметки каждый год или просто воспоминания. Или, например, чем я сейчас горжусь: именно наша великорецкая бригада, конечно, совместно с Глазовской епархией Удмуртской митрополии устанавливала крест на истоке нашей реки Вятки. Меня владыка Виктор Глазовский повез на исток реки Камы. В Удмуртии две великие реки начинаются: Вятка и Кама. Они недалеко друг от друга, но потом они текут по разным местам: Кама уходит к востоку, а Вятка — к западу. А затем они встречаются. И вот мы поехали на исток Камы. Там такая красота! Там все обделано камнем, часовенка стоит, крест прекрасный поклонный. Они хотят там еще купель сделать.
Так вот, я ему и говорю: «Владыка святый, как мне за мою родную Вятку-реку обидно. Она в болотах, бедняжка, и там я сам пока не был, но видел съемку: языческие символы какие-то и Баба Яга над истоком, всякие мифологические существа. И как бы хорошо там крест тоже установить». И вот владыка, дай Бог ему доброго здоровья, где-то в мае мне позвонил и говорит: «Приезжайте, у нас все готово: и крест готов, и люди, которые хотят приехать, готовы». Я тогда своим бригадникам позвонил, мы собрались в Балезино и потом приехали в Яр и пошли. В основном люди шли пешком, а меня пожалели, мои годы. Мы с Александром Чирковым, тоже наш крестоходец, ехали на дрезине. Приехали на место, от которого уже не было никакой дороги, и мы пошли последние полтора-два километра по болоту. Много было хорошего. Я видел мальчика, потом написал рассказ «Мальчик и камень». Отец Валерий руководил по благословению владыки. И говорит: «Там же все болота, надо брать камни». Мы шли, нас было ровно 50 человек, мы постоянно 50-й покаянный псалом читали. И мальчик вдруг берет камень, а все брали камни, но он взял большой. Я говорю: «Мальчик, возьми что-нибудь полегче». Он говорит: «Нет-нет, дедушка, я донесу». И причем, ты знаешь, он дотащил этот камень, этот милый мальчишечка. Для меня он как символ будущей России, которая жива.
И вот мы установили крест. Здесь исток реки, но само это место уж больно было не по-православному обустроено. Там это место защищали удмурты, но Вы знаете, мы совершенно там ничего не навредили. Там было чудовище какое-то мифологическое, и из пасти этого чудовища, из его огромного рта вытекала наша родная, любимая Вятка. Мы его спокойно откатили в сторону. Там были еще лесовички, мы их оставили. А Бабу Ягу, которая над источником парила, конечно, мы ее свергли. Мы с ней ничего не делали, просто положили в сторонку. А потом в интернете и везде было: вот писатель, называется православным, возглавил варварский ход. И даже сделали монтаж. Я говорю, как перед Богом, я в руках топор там не держал, и вдруг в кадре я с топором рублю это чудовище. Не знаю, но то, что мы установили крест, это большая, огромная радость. Все-таки это место православное. Оно от Бога нам дано. Источник, из земли извлеченный Господом Богом. И, конечно, такие места отмечаются всегда крестом. Ну, а если говорить о языческих символах, о мифологии, то и Стефан Пермский, и Трифон Вятский, все они свергали идолов. И даже рубили и сжигали. Мы, по крайней мере, не рубили и не сжигали. Просто положили в сторонку.
А что касается Великорецкого крестного хода, я могу бесконечно о нем рассказывать. Как мы в Горохово созидали купель для братьев и для сестер, как устанавливали опять же крест. Много чего хорошего было сделано. Я не то, что хвалюсь этим, я просто рад, что участвовал в этом.
Это первое, что я могу сказать о влиянии событий православной жизни на мою жизнь. И, конечно, это Святая Земля. В ней я был двенадцать раз, слава Тебе Господи! Писал тоже много о ней, и благодаря этому много писал художественного, освященного православным светом Фаворским, писал книги.
Это очень серьезный юбилей — 80 лет, но я не чувствую себя стариком. Чувствую, наоборот, какое-то помолодение души. Вспомним, что старый, то и малый — хорошая пословица. Очень даже хорошая. Я не впадаю в детство, а я ощущаю молодость души. Как в Псалтири у Давида: поскольку наш внешний человек тлеет, постольку наш внутренний обновляется. И вот это обновление я очень чувствую. Я, конечно, пошел бы с мальчишками играть в футбол, банку там пинать консервную, но уже тело не пускает. Это естественно, это все нормально совершенно. Помолодение души, это когда ты идешь уже ко второму своему рождению, в жизнь вечную. Ведь нет смерти у Господа — есть рождение в жизнь вечную, и поэтому даже слово смерть не надо употреблять. Просто конец земной жизни. А уж что мы там заработаем, это уже, как говорится, дай Бог нам нужное заработать в этой жизни.
— Полностью с тобой согласен. И с твоим выражением, что душа не стареет. В последние годы постоянно езжу на Святую Гору Афон, и именно там я молодею душой. А ты ведь тоже там бывал?
— Конечно, и там я бывал много раз. В нас всегда живёт благодарность монахам Афона за молитвы о спасении мира и России. Вспоминаю с радостью своё участие в делегации православных Зарайска. Они привезли в дар Святой Горе икону Новомучеников Русской Церкви. Всегда читаю твои материалы с Афона. Очень хорошие.
А на горе Моисея ты был — на Синае?
— Нет, к сожалению, не был.
— Ну, ничего, ты молодой, еще побываешь. Я там четыре раза был, восходил на гору Моисея. Это тоже каждый раз незабываемо. Один раз шел лунной ночью яркой, а один раз шел уже было новолуние, темно, с фонариками. Но и так, и так поднимаешься. Это тяжело подниматься, трудно. Но когда приходишь, когда рассвет начинается, как все сразу засияет.
— Володя, хотелось бы на такую тему порассуждать. В последние годы, в последние месяцы как-то обозначилось уныние среди православных людей. Потому что эта обстановка, связанная и с болезнями, и с трудностями жизни людей, видимо, влияет.
— Знаешь, мы же православные, почему же православные впадают в уныние? Уныние — грех. Мы не имеем права унывать. Мы с Господом. Чего нам еще бояться? Мы в России, которая наиболее близка ко Христу. Это же счастье огромное. Зачем нам унывать? Нет, все хорошо. Очень жалко, что нас только на малое хватило. Вот смотри, пожалуйста, ведь все-таки был какой подъем: 600-летие Куликовской битвы. С каким размахом это было отпраздновано! А тысячелетие Крещения? Какой был подъем! И конечно, враги нашего спасения испугались этого и во многом и ввергли нас в эту демократию, о которой так правильно сказал Иоанн Кронштадтский, что демократия только в аду. Ведь вообще возрождение было, Андрей, несомненно, было. Шли в монахи, возрождали. Сколько было выездов на уборку полей Куликова и Бородинского, вечера, церкви переполнены, полно деточек. Но ненадолго нас хватило. Ну всего-навсего прошло тридцать лет, и мы уже заунывали. Ну как так? Мы же не имеем права. Усердия уже нет в службе, в семинарию уже плоховато набирают, в монастыри монахами стать не рвутся. Конечно, это печально, но нельзя от этого унывать все равно. Есть понятие такое: не бойся, малое стадо, сказал нам Спаситель. И вот это малое стадо, твердое Христово, оно есть, несомненно. И поэтому твердость Христова есть. Вот я и сегодня, и каждое воскресение на службе. Когда деточки идут ко причастию, какая радость, какая отрада! Какие лица светлые, ясные! Все равно жива Россия, есть малое стадо Христово. Оно есть и в искусстве, и в литературе. Оно есть всюду. То есть люди, преданные Христу, любящие Россию и не изменяющие ей. А если кто-то унывает, что делать. Что мы можем ему сказать? Я помню, у Твардовского в стихотворении, когда бойцы выходят из окружения в болоте, нет боеприпасов, кончилось продовольствие. И вот они выходят, и там командир: «Он одну политбеседу повторял: не унывай!» Вот не унывай. Это и к нам относится. У нас в детстве была лихая частушка: «Запевай, не унывай, не унывать родился!»
— Мне очень дорог Александр Трифонович еще и потому, что он был дружен с моим отцом, покойным Николаем Печерским. Это мои детские воспоминания. Мы тогда жили в Иркутске.
И он приезжал к папе в гости, когда был штурм Ангары, строительство Иркутской и Братской ГЭС. Это тоже наша история. Славные были времена, когда строились эти сибирские электростанции. Они на этой почве подружились. Конечно, эти времена прошли через нашу жизнь, и они никогда не забудутся. Также, как и возрождение нашей православной веры. А сейчас этот период стараются забыть или даже зачеркнуть.
— Стараются обгадить все время. Большевики старались обгадить царские времена, свои возвеличить. Теперешние демократы стараются уже обгадить коммунистические времена. Но ведь, смотри. Мне идеология Маркса, Энгельса глубоко отвратна, но то, что было завоевано при советской власти, как же мы этим распорядились? Мы школу потеряли. Наша советская школа была лучшая в мире. Что мы сейчас имеем? Детей, каких-то ЕГЭ-недоумков, учителей, которые загнаны чудовищными условиями труда и оплаты, и школу, в которую дети не хотят идти. Ведь в наше время мы шли в школу, как в дом родной. Какие были учителя, какое единение школы и родителей! Теперь в школу-то не попадет родитель. Я у детей знал всех учителей. А сейчас меня никто бы и не пустил в школу — охранник не пустил бы.
Одним словом, мы потеряли школу, потеряли.
Вот, были пионеры. Если не нравится, давайте назовем по-другому, но надо же организовывать детей. Также и комсомол. Конечно, дело неплохое — эти волонтеры. Но это не заменяет того единения, ощущения единения и любовь к Родине. Вот главное, что воспитывалось в школе — любовь к Родине. Какие встречи с ветеранами, какие походы, какая помощь старикам — одним словом, все было в стране более тепло и душевно. А теперь мы разбежались. С одной стороны, разбежались по национальным квартирам, и стали все дружно ненавидеть москалей, как будто мы всех их не выкормили, не вырастили. Вот уж, действительно, вспомнишь народную пословицу: «не вспоивши, не вскормивши, врага не наживёшь». У нас служили западенцы — украинцы, мы пришли, они говорят: «У-у, москали». А я про себя думаю: надо же, вот я вятский, а уже москаль. Меня это даже как-то воодушевляло, что надо же, я уже и москаль. И что они добились? Вот я сейчас гляжу в окно, и там метет тротуар или казах, или киргиз, узбек, может быть. Так что это грустно, что мы это все потеряли. Времена Твардовского были созидательные во многом. Поднимала нашу страну любовь к ней. Главное, чего страшится враг нашего спасения, — что мы будем любить Отечество, друг друга, могилы. Вот этой любви-то и боятся.
— Я в связи с этим еще хотел вспомнить один эпизод, связанный с твоим близким другом Валентином Григорьевичем Распутиным. Когда мы жили в Иркутске, отец был корреспондентом «Правды», а Валентин тогда еще был корреспондентом местной комсомольской газеты. Они в то время подружились, и мой папа сосватал ему дочку своего друга, известного иркутского писателя Молчанова-Сибирского. — Это для меня новость!
— Да, это папа мой их познакомил. И потом мы поддерживали теплые отношения. Здесь даже, в Москве.
— Спасибо твоему папе, потому что жена Светлана Ивановна была замечательная подруга жизни у Валентина Григорьевича. И мастерица необыкновенная, сильная характером. Но вот надо же, как хорошо это узнать.
— Я с Валентином Григорьевичем в последний раз беседовал довольно давно, но это тоже для «Руси Державной». Он очень многие вещи широко осмыслял именно по-православному. Ты, как близкий друг, поделись, пожалуйста, этими воспоминаниями.
— Да, конечно. Я был в 1980 году при его крещении. При крещении мы только и были-то вдвоем: Ренита Андреевна Григорьева — режиссер и я. Крестил архимандрит Исаакий в городе Ельце. Потом, кстати, в городе Ельце и венчался Валентин со Светланой. Это огромная, конечно, страница радостных воспоминаний. Потом мы как раз ездили вместе с ним в Оптину пустынь, еще там было ПТУ, школа механизации.
Распутин и свои деньги отдавал, и извлекал их из предпринимателей для строительства храма в Усть-Уде. Последние его работы — «Видение», «В непогоду» — писались, такое ощущение, около икон. Вспомним и то, что сын перестрадавшей героини рассказа «Дочь Ивана, мать Ивана» уезжает с друзьями на возрождение храма. Это же читателям примеры для подражания.
Прямая заслуга Валентина Григорьевича и в том, что Оптину вернули раньше других. Он как раз говорил с Примаковым, когда был членом Президентского совета. Потом, кажется, многие либералы над ним издевались: вот он, такой-сякой, пошел в Президентский совет. Но ведь он там очень много сделал доброго. Так же говорили: вот Белов пошел в депутаты Верховного Совета, но ведь там он тоже многое сделал. Вспомним его выступления в защиту крестьян, в защиту земли. Поэтому у них вхождение во власть не было таким, как у многих теперешних депутатов. Какие гигантские зарплаты у них. И как издеваются они над народом. Учитель получает 16–20 тысяч, а депутат получает 400–500–600 тысяч. Вот они и заботятся о нашем народе очень хорошо, оригинально. Не будем никого упрекать, как будто мы завидуем. Ничего мы не завидуем. Лучше уж мы вспомним великих, прекрасных людей, которые были с нами во все эти времена трудные.
— Сегодня нашему писателю русскому тоже непросто приходится. Ты об этом лучше меня знаешь.
— Конечно, слово гонорар забыто, книжек у меня давно не было. Причем я не могу сердиться на издателей, потому что они находятся в тяжелейших условиях. Вот наше издательство «Вече» очень хорошее, главный редактор Дмитриев Сергей Николаевич. Им же очень тяжело. Как изворачиваются, как стараются издать. Хотя это издательство как-то заметило правительство, выделило им какие-то дивиденды. А как тяжело журналам. Ведь когда я был главным редактором «Москвы», тираж был у нас 850 тысяч, а у «Нового мира» вообще был полтора миллиона тираж. А теперь журнал «Москва», какой тираж? Там вообще очень хороший редактор Вячеслав Артемов, но ведь он тоже беспомощен, когда ни денег, ничего, и типографии дорогие. А у меня жена 30 лет была редактором прекраснейшего журнала «Литература в школе» и приложения «Уроки литературы», то есть два журнала в месяц выпускала, двадцать четыре в год. Журнал был убит в прямом смысле. И что? Кому только ни писала, ко мне обращалась. Мы обратились к Зюганову. Как раз только коммунистическая партия и помогла журналу чуть-чуть. Но все равно это слезы, когда дают 100 экземпляров, это же все слезы. Так и убили журнал. Сейчас это примитивный реферативный сборник. Жалко. Много пропало. Многое. Упали тиражи по вертикали. Когда я приезжал на запад в те годы, спрашивали: «А какие у вас тиражи?» Я говорил: «Ну вот, у меня «Живая вода» вышла тиражом три миллиона в «Роман-газете», а теперь «Живая вода» у меня — вышла 800 экземпляров в том же «Вече». Как? Это же слезы. Жаловаться не будем. — Я помню, ты мне как-то сказал: «Ну что наши тиражи? Вот у них какие тиражи?» Имеется в виду телевидение, которое уже затмило все и настолько приносит вреда, особенно молодежи.
— Конечно, конечно. Зрительный образ действует, конечно, быстрее. Это тактика, а стратегия — это, конечно, книги. Нечитающий человек глупее читающего. За читающим человеком будущее все равно. А эти сейчас ЕГЭ-дети, которые выходят из школы на радость либералам, они, конечно, не двинут Россию вперед.
— «Нет нам времени унывать», — недаром преподобный Серафим говорил. Я думаю, что все равно за Россией будущее.
— Конечно!
Я вообще счастливый человек, потому что я русский, я православный. У меня нет запасной родины, у меня нет двойного гражданства. Что еще надо для счастья? Потому нельзя же, чтобы было желудочное мышление. Когда и то плохо, и это плохо, и другое плохо. Но если я человек, видевший предельное состояние голода, нищеты, я вижу, что мы живем прекрасно. То есть надо встряхнуться? Так что ли получается? Надо встряхнуть, чтобы люди стали дорожить куском хлеба? Для меня нелюбовь к Родине — это моральное преступление. Как не любить место земного шара, в котором появился на свет, где начал говорить, где у тебя была первая любовь, первые слезы, первая царапина, первые победы, радости, где ты в землю ляжешь. Как это не любить такую землю? Ведь жизнь-то мгновенна. Вот я вчера мальчишкой, ребенком был, а сегодня старик. Все. У всех так будет. Я уже даже в шутку друзьям говорю: «Не волнуйтесь, вы скоро меня догоните». Потому что у меня уже друзей-то в сверстниках не осталось. Это горе понимать. Вот, я сижу на секретариате в Союзе писателей, оглядываюсь в зал, думаю, Господи Боже мой, я же самый старый тут! То есть, нет, самый взрослый. И когда человек говорит: «Мне вот 64 года». Я говорю: «Да ты еще дитя!» Я помню, когда был на 95-летии у Сергея Михалкова и стали говорить о двух писателях, одному из которых было 90, а другому 85. И Сергей Владимирович: «Да что вы про этих мальчишек говорите?» Так что всегда есть, куда расти.
Мы сейчас как раз находимся в том положении, когда шло наступление Гитлера, в первые месяцы накат такой страшный был, это было самая сильная армия мира, вооруженная до зубов, испытанная, львы, конечно. Но интересно, что мы и тогда знали, что победим. Ведь это невероятно, что это в народе. Гитлер рассчитывал, что у нас были страшные репрессии священников, крестьян лучших. Все было: кого посадили, кого расстреляли, книги богослужебные были уничтожены. И тогда Гитлер рассчитывал, что вот все обрадуются, что будем свергать большевиков и все, успех обеспечен. Но народ встал. Даже дети раскулаченных шли добровольцами в армию. Как это понять чужому уму? Невозможно понять. Как мы победили, никому невозможно понять. Но мы победили, потому что это была, во-первых, сохранившаяся любовь к Отечеству и был православный стержень, когда относились к святыням, как к своему драгоценному достоянию. И поэтому мы победили. Победили любовью к Отчеству.
— Все впереди. Будем надеяться на это, дорогой мой друг!
Беседовал Андрей ПЕЧЕРСКИЙ
Нашему доброму другу и автору Владимиру Николаевичу Крупину в эти дни поступают отовсюду поздравления с юбилеем. Наша редакция и многочисленные читатели газеты присоединяются к ним. Желаем дорогому Владимиру Николаевичу крепкого здоровья, многая и благая лета, новых и новых творческих свершений!