Я молился на Соловках. Мне было явлено несомненное чудо. Того, что там со мной случилось во время молитвы, не могло быть ни при каких обстоятельствах. Я пришел в храм с тяжелейшим приступом астмы, с каким надо немедленно в больницу, чтоб не помереть в одночасье. Я был излечён в храме молитвой в считанные минуты. От приступа болезни, которая несколько лет подряд мучила меня и дважды, по крайней мере, ставила на грань жизни и смерти.
Через два часа после молитвы в Соловецком храме я шёл несколько километров под холодным дождём и ветром, потом грёб четыре часа (два из них – против ветра) на Соловецких озёрах, опять шёл, возвратом, эти долгие километры.
Ни разу не вынул из кармана мою «скорую помощь» – ингалятор, чтобы сделать облегчающий вдох лекарства.
Вот этого путешествия я бы никогда, никогда не мог совершить, так я думал.
И я там был счастлив, вместе с моим сыном, за здоровье которого молился – перед лицом соловецких святых и соловецких мучеников.
+ + +
И вам надо поехать туда, поплыть, полететь, пойти – ибо у каждого есть та боль, которую никак в жизни не победить, не изгнать иначе, чем молитвой.
Храни вас Бог.
Храни Господь Соловки – камень Белого моря.
+ + +
Шли мы от Соловков к Кеми на пароходике «Святитель Николай», и на полпути между Соловками и Кемью я позвонил дочери в Москву, и она спросила, белое ли оно, Белое море?
Я ответил: серебряное.
Море Белое – серебряный оклад Соловков.
+ + +
С Секирной горы видна вдалеке бывшая школа соловецких юнг. Там учились в войну Борис Штоколов, Валентин Пикуль. Сотни этих юнг – мотористы, радисты – погибли в войну. Штоколов и Пикуль жили долго, творили в полную грудь.
+ + +
То, что место это – Соловки – на земле необыкновенное, доказывают примеры новейшей истории. Пресс-секретарь Леха Валенсы, объездивший мир, поработавший в Штатах, во Франции, поездивший по СССР и по России, побывавший в крутом кипятке Карабаха, решил, после этого кровавого южного жара поехать на Соловки, на три дня, на север. Передохнуть. Прожил десять лет, как одну неделю. Знакомый мне американец, побывав на Соловках, собирает деньги для дочерей, чтобы они обязательно, обязательно съездили на Соловки. Без этого жизнь их не будет полной, настоящей, а будет обеднённой, он считает.
Дело не в этих людях, на которых – иностранцы ведь – по русской благоглупости ссылаюсь. Не будь этих примеров, я так же думал бы и чувствовал. Всякий, кто посетил острова, мечтает вновь там быть. Не знаю исключений. Не знаю, есть ли исключения.
О себе могу сказать, что месяц в каком-нибудь сказочном месте Италии легко поменял бы на три дня на Соловках. Минуту бы не раздумывал (для скептических умов прибавлю, что никакого соотносимого с итальянским комфорта, никаких развлечений, «тусовок», скачек и гуляний на Соловках нет). Там холодно, бывает ветрено почти всегда, часто дождливо. Всё это – беспогодье – никакого значения не имеет. Всякая капля дождя – как благо. Каждый солнечный луч не светит – озаряет. Приходит душевная сила.
+ + +
С Соловков видна всякая российская церковь. Каждая лампада перед иконой. Каждый молящийся. Я исповедовался в грехах, и я смутил молодого священника – мне показалось так. Священника, не Бога. Я не склонен сам себя прощать, но то греет душу, что там, на Соловках, он молится за меня.
+ + +
Отмечено множеством свидетельств, что на островах действует и укрепляет человеческие силы необыкновенная энергетика. Всякие мистики, эзотерики и прочие грешники тоже это чувствуют. На Заяцком острове из каменных лабиринтов, считают они, встают до неба энергетические столбы. Но Заяцкий остров – остров преимущественно языческий, этим лабиринтам четыре тысячи лет. Из православного там – одна церковь, крест на которую срубил Пётр Первый (крест, конечно, утрачен). Но энергетика веры и на этом острове несомненна. Как и везде на островах, мучились и умирали тут лагерные узники.
Нет у меня… воли? права? – писать об этих муках и жертвах и тем более рассказывать читателю «подробности» обо всём этом. Одно только предположение могу себе позволить: невинно сгубленные души парят, видно, над Соловками, не в силах уйти из этих мест в горние дали, не в силах покинуть юдоль страданий. Они – свидетели того, что нельзя оставить на земле забытым, они служат неутихающей памяти. Не отторгнуты Богом – но лишь на некое время оставлены служить. Дух этих тысяч и тысяч страдальцев – сияет и излучается на Соловки. За века, не только при Советской власти, страдали здесь многие Божьи дети.
И камни согреты, и лёд растоплен, и теплее Соловков нет места во всём Белом море. Это не душевный вскрик, а данные многолетних, уже вековых, наблюдений. Толково разъяснить «аномалию» учёные даже не пытаются.
+ + +
На Соловках никогда не было и нет змей и волков. На соседних островах есть. Естественного объяснения этого не существует.
+ + +
Я просто закрываю глаза, и вот что происходит в одну минуту: я вижу Ленинградский вокзал в Москве, карельские озёра за окном вагона, причал в Кеми, паломнический кораблик «Святитель Николай», бухту Благополучия, монастырскую церковь, алтарь, иконы. Я молюсь. Я на Соловках. И билет для этого мне не нужен теперь.
Утром перламутровый туман согревает Святое озеро. И мне не хочется открывать глаза и видеть свою Москву. Но я открываю их, я вижу вас. Я люблю вас.
+ + +
Поэт с несомненным, от Бога, творческим даром, говорит мне: «Я не верю в Бога».
Я только молчу в ответ, только молчу. Он не верит, он не ведает ещё себя, как вообще поэт не может, может быть, ведать себя, не может понимать, какой огонь в нём горит, какой свет светит. Я только молчу. Знаю иное.
Есенин бывал на Соловках, но ещё до СЛОНа – Соловецкого лагеря особого назначения. После этой поездки обвенчался.
+ + +
Конечно, очень важны впечатления, подробности, «картинки», путевые заметки и дневники. Но какая-то сила не разрешает мне этот облегчённый способ рассказа о Соловках. Что я тут могу прибавить к накопленным пластам, к тысячам страниц. Ведь оставлены свидетельства теми, кто не просто побывал здесь, но был и узником, и монахом, и художником, и соловецким жителем. Мне с ними в знаниях не тягаться. Единственное, что я по-настоящему знаю – это «мои Соловки». Несколько кратких дней, несколько бесконечных минут и вечных секунд. Скажу только, что с детства знал я это слово – Соловки. Дед мой мог сюда загреметь в коллективизацию. И вот, зная об этом, я не отворачивался даже детской душой от этого слова, расслышав неслышимый голос об иных, не лагерных Соловках. Близкий друг меня звал поехать на Соловки много лет, впервые – в 1983 году. Я был первым (в Советском Союзе) редактором книги соловецкого узника Олега Васильевича Волкова «Погружение во тьму». Она вышла первым изданием в Париже, и, казалось, никакой возможности издать её у нас в стране не было. Я пошёл к цензору, сказал, что я из этой книги убрал всё «антисоветское». Заколдовал эту очень умную женщину, присматривавшую за вольностями в книжном издательстве «Молодая гвардия». Книга вышла. Я только сто слов из неё исключил, и Олег Васильевич, когда узнал об этом, так и не нашёл, какие же сто слов были вычеркнуты. На Соловках я рассказал об этом экскурсоводу, негромко, после экскурсии. Он не знал, что Олег Васильевич, зарекавшийся когда-либо побывать на Соловках, всё-таки прибыл сюда. В музее есть на стенде несколько его слов о Соловках, может быть, и не главных. Может быть, после той поездки как-то утишилась его боль. А я – я не мог сюда не поехать. Был некий толчок в этот путь…
Был и путь.
+ + +
На Соловках нет ни бывших заключённых, ни бывших охранников. Только их души. Только современное население, монахи, трудники, паломники, музейные люди.
Я вот с сыном.
+ + +
На острове Анзер, у подножия горы Голгофы, у Голгофо-Распятского скита выросла берёза. Эта берёза - крест, идеально ровный. Вообще же на Соловках часты сильные, штормовые ветры, и березы здесь искручены, перевиты узлами. Не стоят они прямо, а выживают в ветрах. Называются они – танцующие берёзы. Но эта – на месте мук людских – белый крест.
И вот думаю: так трудно жить, так каждого гнут ветры, и каждый, может быть, и есть такая «танцующая берёза». Но в этом белом кресте – столько силы, такая святость. Такой знак всякому человеку.
Виктор Перегудов