Строгий костюм, покрытая платком голова, всё более спокойный голос, мгновенный переход от «Бог поругаем не бывает» до «Бог молчанием предается». «Верующая...», – констатирует Александр (арт. Иван Шевелев), говоря о героине спектакля Саше (арт. Елена Некрасова). Но ведь и он крещён. «А крестик под рубашкой есть?» – строго останавливает Саша поток красноречия разговорившегося по дороге в храм спутника. Сценически всё решено просто: несколько шагов от похожего на переход к железнодорожным платформам строения в глубину сцены, к спроецированному на экран объемному изображению церковного убранства. Но в Сашиных словах: «Мы же идём за крестом!» – такое множество значений и смысловых глубин, а в последовавшем затем её монологе: «Разве можно нынче, вообще всегда, хоть на секунду быть без креста? Вдруг что случится, а вы без креста. Ужас представить!», столько тревоги за ближнего своего, что невозможно не почувствовать потом намоленную тишину, теплый свет свечей в пространстве, где он и она стоят лицом к иконостасу, а зрительного зала для них словно не существует. Но Александр отступит на мгновение к рампе, чтобы открыться притихшим зрителям, поведать о взволновавшем его.
Театр – не лучший жанр для сокровенного. И вот так, не сходя со сцены, к Богу не придёшь. Но и игры с такими словами, прописанными в монологах и репликах главных действующих лиц спектакля «Люби меня, как я тебя», быть не может – только проживание, «слияние неслиянного». Тем более что сказано уже: «Есть вещи святые, неприкосновенные», и проза Владимира Крупина, в данном случае его драматургия, иного прочтения не допускает. В спектакле этому следуют. «Это не пустые слова: жить любовью», – фраза из Сашиного письма Александру и конкретна, и всеобъемлюща: от любви к ближнему до Любви к Богу. Ведь Бог есть Любовь, и, приближаясь к Нему, мы становимся ближе друг к другу, а отдаляясь от Него, и от своих отдаляемся. Вот потому Саша испугалась за Александра и вела его в храм. Вот почему, услышав от него: «Или ты называешь меня на «ты», или я снимаю крестик», воскликнула: «Зачем вы так? Разве можно так говорить?» И повторила: «Мы же идем за крестом». Все еще будет. Гневная отповедь руководителя института по выработке идеологии в период демократии в России Эдуарда Федоровича (арт. Александр Тетерин) обреченной Америке, а заодно и тем, «кто торопится в НАТО, то еще куда-то», пасется на пустыре суверенитета и еще хорохорится, несмотря на внутренний испуг. Готовность компьютерщика Валеры (арт.В.Цаплин) «бросить вызов банковским защитам, грабануть новых нерусских за границей» в ответ на слова Эдика: «Дайте мне мешок золота – буду президентом». Но для Александра движущая сила – не слова, а то, что в душе, в сердце. «Са-ша, Са-ша», – стучат колеса вагонные, столбы мелькают и те: «Са-ша, Са-ша». В них-то как раз есть и движущая сила.
Может быть, потому и сценография постановки такова, что все рядом и прямо из подземного перехода – хоть в Кремль, хоть на перрон. А потом и школа, где работает Саша, открывает двери, и храм, в котором она любит бывать, наполняется молитвенной тишиной. «Вписан» в действие и зал заседаний, в котором англоязычной баптистке эмоционально доказана ущербность её выступления. А есть ещё некая контора, два представителя которой (арт. Ю. Мазуренко и К. Багин) время от времени наведываются в кабинет Эдуарда Федоровича, оставляя без внимания комнату, где живут Саша и её мама (засл. арт. РФ Г. Мельник). При этом сценическое пространство не выглядит загроможденным. Художник-постановщик Ксения Малайцева решает задачу компактно, компьютерное обеспечение художника по свету заслуженного работника культуры РФ Людмилы Еремеевой помогает в этом решении. Плюс ко всему музыкальное оформление заслуженного работника культуры Александра Афанасьева. И очень точное, выверенное режиссерское решение постановщика спектакля «Люби меня, как я тебя» заслуженного деятеля искусств РФ, лауреата Государственной премии РСФСР Евгения Степанцева с включением в действие пространства зрительного зала и публики, заполнившей это пространство...
Всё важно в этом лучшем из миров. Писать диссертацию на тему: «Как сделать, чтобы науки не разбегались каждая в свой тоннель, а потрудились сообща на идею возрождения России». Утверждать, что идея тяготеет к материальности, материя множится, а дух собирает. Утешаться мыслью, что, даже разглагольствуя о пирамидах бездуховного, угаре суверенитета и идеологии карлика в толпе, работаем на возвращение имперского сознания, на русский народ. Но от слов шефа и Валера может зажечься: «А давай, Федорыч, займемся...» Правда, тут же остынет, вспомнив пророчества: «Меня попрут, вас разгонят, поставят клеймо: эдиковец. А потом со всеми вместе будет сидеть на лавочке в ожидании поезда в сторону неба.
Почему неба? Так картинки на заднике сцены – Кремль в Москве, Дворцовую площадь в Петербурге, убранство храма, колокол вечевой, манифестация с кричащими лозунгами – сменила вот эта пронзительная синь, только на молчание откликающаяся. Давно ли на этой лавочке Марина (засл. арт. РФ С. Золотарева) так колоритно и емко толковала Александру о любви и политике. Давно ли отставной моряк (засл. арт. РФ Н. Третьяков) угощал его чайком и беседой, подмечая: «Министр обороны в штатском щеголяет...» А теперь тишина – и склоненные головы. Тем более что и министр другой, форму военную носит...
Значит, смелость не в том, чтобы играть дерзкие речи. А, может быть, в том, чтобы вынести на сцену светского театра вопросы, не менее важные, чем: «Есть ли душа нации?» или «У вас росли цены на нефть? Вы голодали по поводу электроэнергии?» Вот спросил Александр: «А в раю музыка есть?» – и услышал: «Там скорее тишина. Ведь язык будущего века – молчание». Вот обмолвился: «Она опять ушла», растерянно обращаясь к залу, Александр. И тут же, едва увидев её снова, уже ободрился: «Женщину надо любить! Что я и делаю...» А ей нельзя замуж, нельзя «в любовь» – врожденный порок сердца, врач-«новатор» лечил гормонами. И потом: «Видела таких верующих, такую любовь к Богу, что плакала – я-то зачем не так?» Но будет музыка слов: «Я притянул её, она не имела сил сопротивляться...» И всё отступит перед любовью, вытаявшей в таком пространстве, раздвинувшей такие границы, что уже понятно: без первого действия не было бы второго. Ведь именно историей о любви в двух действиях называют спектакль «Люби меня, как я тебя» в Кировском драмтеатре. Вот и компьютерный роман Эдуарда Федоровича с Юленькой во вполне реальный воплотился...
Саша больна, очень больна, но не угаснет, не уйдет за порог земной жизни, пока с Александра не спадет налет бравады: «Венчаться? Хоть сейчас. Видите: прилично одет, рубаха не последняя...», наносной иронии: «В монастырь вы не собираетесь? А я в мужской уйду, по соседству. Будем перезваниваться колоколами». Он ведь не сразу узнает о причинах ее внешней закрытости, граничащей с затворничеством, этого вот: «Мы будем с вами дружить». А она знает и терпеливо объясняет: «Та любовь по сравнению с нашей, как наша по сравнению с любовью Божией» или «Чем больше я с тобой, тем всё больше люблю и тем всё больше никого не осуждаю и всех люблю. Но это все подступы к любви Божией...»
Спектакли по произведениям Владимира Крупина можно увидеть и в других городах, но понятно желание Владимира Николаевича именно эту свою работу представить вятским зрителям, умеющим понимать и ценить духовную составляющую в драматургии и литературе. Тем более что вятская версия постановки отличается от показанных в других театрах вариантов, а финальная фраза вернувшегося с пасхального богослужения Александра: «Мне сказали... мне сказали в эту ночь Саши не стало на земле. Больше ничего не помню» – только повесть завершает. В спектакле же Кировского драмтеатра он будто очнулся, услышав Сашину интонацию в прочитанных ее мамой строках: «У меня всегда только одно: лишь бы ты жил, был бы здоров, чтоб с тобой ничего не случилось. Я ставлю свечку за тебя и ставлю свою рядом. Вот они горят, вот моя скорее, нет, ты догнал, обе тихо оседают, но им не дают догореть – старуха приходит, и гасит их, и кидает огарки вниз, ставит на наше место другие...»
А потом из небесной синевы – всё-таки ничего лишнего в оформлении спектакля нет, всё работает на сюжет – проступает Саша в легких, будто из облаков сотканных одеждах и произносит свой финальный монолог, в котором всё о любви и Любви, даже не привычное светскому уху признание: «Я – Христова Невеста...» Всё же, напомню, происходит в светском театре, который взял на себя смелость донести до зрителя, между прочим, тоже светского, ответы на куда более сложные вопросы, чем: «Есть ли душа нации?» или «У вас росли цены на нефть? Вы голодали по поводу электроэнергии?» Задающийся ими Эдуард Федорович развить тему может, подсказывая диссертанту: «Садись, молоти текст...» Но сам же озадачится: «Почему мы все живы?» Кто знает? Саша! «У Бога все живы, все и всегда», – говорит она из той небесной дали, которая из зрительного зала видится близью. И реплика Александра: «Вот стою и целую твой крестик» – воспринимается, как продолжение их диалога: «А в раю музыка есть?» – «Нет, скорее тишина. Ведь язык будущего века – молчание...» И зрители не покидают своих мест, ожидая, что и это еще не финал. Вот тогда Владимир Крупин, выйдя на вятскую сцену, чтобы поблагодарить всех, кто работал над спектаклем, благодарит и зрителей.
Николай Пересторонин
г. Вятка