5.
17 апреля 1996 года в газете «Комсомольская правда» были напечатаны дневники, изъятые у убитого чеченского бандита…
«Русские собаки воевать не умеют. Солдаты щенки. Командиры - тупые свиньи. Мы их рэжим. Мы - волки. Рэжим их поганое стадо…
Сегодня убил первого русского. Он кричал. Я ему все обрезал. Пусть его Бог теперь все приделает…
Денег не привезли. Еда нет. Шамиль злой. Нада больше убивать.
Меняли трупы русских на боезапас. Взяли патрона и гранаты. Мало.
Сайхан ругался. Русские разбили село. В дом попал снаряд. Много пропало добра. У него было много. Взял в Грозном у русских. Все пропало.
Нас воевал спецназ. Еле ушли…
Ночью ходили на пост. Привели с собой пять русских. Хотели обменять на деньги. Убили ножом…»
Мы привели эти дневники, чтобы показать, в руках каких выродков оказались преданные своими командирами восемнадцатилетние русские мальчики.
Сто дней плена…
С 13 февраля по 23 мая…
«Женя три с половиной месяца находился в плену, – рассказывает Любовь Васильевна Родионова. – Я знаю, он ждал, он надеялся, что его не оставят, его просто не могут оставить, что его освободят и что все это кончится, только он оказался никому не нужен. К сожалению, и не он один. Плен испокон веков считался самым страшным, что может случиться с человеком. Плен – это неволя, это издевательства. Жизнь показала, что чеченский плен – это самое страшное, самое нечеловеческое, изуверское, что вообще может быть на свете».
Проста и обыкновенна короткая биография Евгения Родионова.
Рос он крепким и здоровым ребенком. В школе учился хорошо, когда закончил девятый класс, пошел работать...
Его мать, Любовь Васильевна, перебирает события короткой жизни сына и как бы пытается различить то, что отличало Евгения от других сверстников.
Она рассказывает о чувстве опасности, которое не покидало ее долгое время после того, как родился Евгений. Потом все забылось и вспомнилось через девятнадцать лет.
Она рассказывает, что хотя и рос мальчик здоровым и крепким, но он долго не начинал ходить, и, забеспокоившись, Любовь Васильевна решила его крестить. Через месяц после этого Евгений пошел, пошел твердо, уверенно, не спеша.
Удивляла и его наблюдательность. Евгений обращал внимание на то, на что никогда никто не обратил бы внимание.
«Я помню, – говорит Любовь Васильевна, – я взяла его с собой в лес, было жаркое хорошее лето. Лес у нас был рядом. Он стоял на тропинке среди высокого папоротника. Я спряталась, и думала, что сейчас он начнет меня искать, проявит какое-то беспокойство. Тишина. Потом я выглянула, и с удивлением обнаружила, что мой ребенок даже забыл, что рядом мама, – он так увлеченно разглядывал папоротник, по которому ползали разные букашечки, и с такой радостью на все это смотрел; и потом, по жизни, каждую травинку он как-то видел особенно. Мне это не дано. Я могу идти по тропинке и машинально срывать растущую на обочине траву, листики, веточки, не замечая этого. Он никогда этого не делал, всегда говорил: «Мама, тебе руки надо завязать».
Очень скоро Любовь Васильевна обнаружила, что при всей тихости, незаметности сын обладает достаточно твердым характером.
В одиннадцать лет он вернулся с летних каникул с крестиком на шее.
– Женя, что это? – спросила Любовь Васильевна.
– Это крестик. Я ходил с бабушкой в церковь перед школой, так что причастился, исповедался, и это мне дали.
– Женя, сними, ты что, над тобой будут смеяться.
Сын промолчал, но крестика не снял.
Не снял он креста и тогда, когда его истязали озверевшие чеченские бандиты.
Иногда, когда заходит разговор о новом мученике за Христа воине Евгении, приходится слышать, дескать, Ельцин, разумеется, сволочь, а чеченцы – звери… Но зачем, спрашивается, Евгений Родионов пожертвовал своей молодой жизнью, чего он добился этим, что хотел доказать? Может быть, разумнее было бы пойти на компромисс?
Эти рассуждения свидетельствуют только о болезни, поразившей наше общество, о том духовном опустошении, которое вызывает она в людях, когда самые главные национальные мысли оказываются не выраженными в нем…
Во-первых, ничего бы не достиг Евгений Родионов, совершив предательство. На том краю, где оказались наша страна и наш народ, гибельны любые компромиссы.
Ну а во-вторых – и это самое главное! – совершенный подвиг никогда не бывает напрасным… Может быть, никто, ни генералы, ни подразделения прекрасно обученного спецназа, не сделал на этой войне для России больше, чем солдат Евгений Родионов…
Его предало московское правительство, пославшее необученных мальчишек на эту войну.
Его предали нерадивые командиры, пославшие его прямо в руки чеченских бандитов.
Только он не предал никого.
И это самое простое и самое необходимое, что необходимо понять нам. Мы не можем предавать нашу Родину. Это как самая главная буква азбуки, без которой нам не записать ничего… И этому Евгений Родионов учит всех нас…
Он переступил и через свой страх, и через свои обиды, и одержал победу, которая дается труднее всего… Он одержал победу, которую должен одержать над собой каждый человек, если желает спасения и своей Родины, и своего собственного...
Девятнадцатилетний Евгений Родионов прошел через немыслимые мучения, но не отрекся от православной веры, а утвердил ее своей мученической кончиной. Он доказал, что еще живо православие, что еще и сейчас, после стольких десятилетий свирепого атеизма, после стольких лет безудержного демократического разврата, способна Россия, как и в прежние времена, рождать исповедников и мучеников за Христа, и значит, она непобедима, как бы ни предавали ее…
На сотый день плена Евгения Руслан Хайхороев потребовал, чтобы он, если хочет остаться в живых, снял с себя нательный крест и согласился принять мусульманство.
Евгений отказался снять крест, и озверевший бандит отпилил ему голову.
В тот день, 23 мая Евгению исполнилось девятнадцать лет. На день рождения Хайхороев и отрезал голову не сдавшемуся пленнику. Это – какая изуверски страшная задумка! – был его подарок…
Но, как известно, Бог поругаем не бывает… 23 мая в том, 1996 году выпало на Вознесение Господне.
6.
А мать Евгения – Любовь Васильевна Родионова продолжала свое восхождение кругами чеченского ада…
«Я приехала туда зимой, в зимнем пальто и сапогах… Наступило лето… А мне надеть нечего… Я ведь не могла поехать домой, переодеться… И я не одна была такая… Таких матерей много было тогда в Чечне… О нас, как о людях, там не думали не только боевики, но и наши… Никто не спросил, ну как ты там, мать?.. Как ты живешь там?..»
Я слушал Любовь Васильевну и постепенно возникало такое ощущение, что, как ни страшен был ее путь, он был попущен ей, чтобы увидеть то, чему противостоял ее сын… И разве тут о противостоянии чеченским бандитам разговор?
15 апреля 1996 года, как известно, в преддверии выборов Бориса Ельцина, начался «поэтапный вывод воск из Чечни». Видимо, это мероприятие кремлевских имиджмейкеров и имел в виду чеченский бандит, когда записывал в дневнике: «Аллах велик… Сайхан сказал, что скоро будет хорошо. Скоро мы купим всех начальников. Они не дадут своим солдатам воевать, и мы всех убьем».
А в ночь на 22 апреля в районе села Гехи-Чу во время ракетного обстрела был убит президент самопровозглашенной республики Ичкерия Джахар Дудаев.
И все это – сейчас это уже ясно любому! – напрямую сопрягалось с кампанией – Голосуй или проиграешь! – выборов Ельцина на второй срок.
– Я поеду в Чечню, но когда – это секрет! – сказал Ельцин, выступая в Ярославле. – Вы, что же, хотите, чтобы я сказал и там подготовились, да? Вот сам подготовлюсь и поеду.
Охрана Ельцина сумела найти тогда воистину гениальное по своей подловатой хитроумности решение… 27 мая в Москву на переговоры с Ельциным прилетели Зелимхан Яндарбиев, Ахмед Закаев и другие чеченские политики и боевики. Оставив их в Москве, как заложников, Ельцин вылетел в Грозный, чтобы там, на броне бэтээра (фирменный знак президентских имиджмейкеров!), подписать указ, сокращавший солдатам провоевавшим в Чечне шесть месяцев, службу в армии до полутора лет.
Ни Евгений Родионов, ни Александр Железнов, ни Андрей Трусов, ни Игорь Яковлев под этот указ президента не подпадали. Они уже были убиты…
Впрочем, ведь и не ради их спасения приезжал Ельцин в Чечню. На выборах 16 июля ему удалось, как сосчитала избирательная комиссия, опередить на два с половиной процента Геннадия Зюганова. Третье место занял Александр Лебедь, который уже через день был назначен Ельциным секретарем Совета безопасности.
Крутые-крутые закрутились тогда дела.
По Кремлю с коробками из-под ксероксов, набитыми долларами, бегали никоновы, чубайсы и прочие «птенцы гнезда Бориса», в газетах высчитывали, сколько должно весить полмиллиона долларов… Оказалось, немного. Чуть меньше пяти килограммов. Так что у помощников президента не такая уж и тяжелая работа была.
И все равно Ельцина выбрали, и Лебедь отправился в Чечню подписывать печально знаменитую Хасавюртовскую капитуляцию.
– Вы вдумайтесь, Николай Михайлович… – рассказывает Любовь Васильевна Родионова. – Я простая русская женщина. Я никогда не стояла на коленях перед боевиками. Я понимала… Что стой на коленях, валяйся в пыли, волосы на себе рви, тебе все равно никто не поможет… И доставлять им радость любоваться моим унижением я не хотела… А перед Лебедем я встала на колени. В присутствии восьмидесяти матерей и офицеров, я руки ему целовала. Я в ужасе понимала, что он сейчас уводит войска, а я-то остаюсь… На кого?! На кого он меня бросает… У меня уже к тому времени был сломан Ширвани Басаевым позвонок. Боль невыносимая. Я уже кашляла… Я уже везде была, и у меня никакой известности не было… Я погибала от неизвестности… И вот он меня бросает, и всех матерей, которые искали тогда своих мальчиков… Я его просила: «Александр Иванович, миленький, включи в хасавюртовский договор пункт о пленных. Пусть они вернут нам наших детей, живых, мертвых, но вернут… Почему они затребовали полторы тысячи своих и всех им вернули с Крестов, какие сроки у них были, у киллеров, у заказных убийц?.. И им всех вернули, согласно этому договору… А про наших пленных ребят он ни строчки не включил в договор… Потребуй от них, просила я, пусть вернут. Пожалей ты нас, Александр Иванович… И вот он поднял меня с колен и сказал: «Ты не волнуйся… Мы выведем войска. И они вам ваших детей приведут сами. Но сейчас мы не можем настаивать. Мы сейчас с Ельциным рады любой договор заключить…»
А потом, три года спустя, он приехал в Подольск получать золотую медаль как лучший пушкинист России. Вы помните этот позор нашей продажной, подлой интеллигенции, которая вручала ему эту медаль. Я поехала. Я ударила его, и ни один раз… Я хотела, чтобы ему за всех наших матерей, которых он в Чечне бросил, досталось.
На меня его охранники набросились. И вот один из них сказал мне страшные слова:
– Сколько, – говорит, – тебе за это заплатили?
И я ему ответила…
– Ты спроси у своего хозяина, сколько ему заплатили, что он зад чеченцам подставил. А мне заплатили… Да… Я до сих пор хлебаю слезы и кровь…
Сейчас говорят, что тогда удалось остановить войну, сохранить жизнь солдат…
Это ложь.
Вспомним еще одну запись из дневника убитого чеченского бандита:
«Аллах велик. Он помогает своим маджахедам. Солдат заставили уйти. Нам привезли деньги, еду и боезапас. Снова убивали неверных псов…»
И они убивали.
В Москве и Волгодонске, в Дагестане и Ставрополье…
Как говорит Любовь Васильевна, когда Лебедь заключал хасавюртовские соглашения, было такое ощущение, что все садятся на плот и стараются уплыть, бросая раненых, убитых, родных, матерей, только чтобы спастись самим. Ничего страшнее, чем то бегство из Чечни, она не видела…
7.
«Если б я не была там, если б я не понимала разумом своим, что все это бред, причем бред совершенно нездоровых и нерусских людей, то я бы, может быть, и поверила… – говорит Любовь Васильевна Родионова. – Но я все видела своими глазами. Нам не от кого и незачем было убегать. Все было наше. Грозный был наш. Наше командование само в августе позволило полевым командирам войти в Грозный.
– А вы тогда были там…
– Да, конечно… Это офицеры менялись. Они приезжали на два-три месяца, а я десять месяцев провела, день в день. Я прилетала сюда на четыре дня, чтобы продать квартиру, и снова назад...
– Какую квартиру?
– Эту… Она была заложена… И осталась она у меня только потому, что в газете «Завтра» дали объявление, и люди приносили по десять, по двадцать рублей… Еще монастырь Иоанна Богослова помог… А речь шла о четырех тысячах долларов… В принципе это было очень дешево. Можно сказать, что чеченцы меня пожалели…
Страшными кругами чеченского ада прошла мать Евгения Родионова в поисках могилы сына.
У нее сохранилась фотография, на которой ей удалось в селении Горском сняться в группе людей, окруживших Хаттаба. Как это удалось ей, Любовь Васильевна не понимает и сама, но эта фотография и стала для нее пропуском в Чечне.
Но и с этим пропуском бандиты взяли Любовь Васильевну в заложницы. Вместе с отцом солдата Сережи – Александром она попала в плен к брату Басаева – Ширвани…
– Вас взяли в плен!?
– Ну они сказали, что мы фээсбэшники… А какие мы фээсбэшники?.. Нас же все знали там… Мы ходили там столько месяцев. Ну вот сломали ребра, позвонок… Почки отбили… А Сашу расстреляли. У него трое своих детей в Йошкар-Оле, а Сережа был приемным… И вот все остались сиротами…
И мы забрать тело Саши смогли только два месяца спустя.
Только 21 сентября на скачках, устроенных чеченцами в честь победы над русскими, Любовь Васильевна узнала от Руслана Хайхороева, что ее сын убит.
Победитель был по-чеченски великодушен.
Теперь чеченский джигит потребовал с несчастной женщины деньги за тело замученного им солдата. Любовь Васильевна заложила свою квартиру в подмосковном поселке, привезла Хайхороеву в Бамут деньги, и он показал воронку, где были закопаны убитые им русские ребята.
При свете фар раскопали могилу и стали извлекать тела…
На краю этой могилы-воронки Любовь Васильевна сказала, что если не будет крестика на солдате, то это не он. Он никогда не снимал крестика…
И вот из ямы раздался крик – крестик! Когда подняли из воронки обезглавленное тело Евгения, увидели крестик, который прижимал к груди мертвыми руками Евгений…
Этот крест Евгения Родионова хранится теперь в Церкви в Пыжах…
– Вот Женя в Новороссийске… – перебирая фотографии, говорит Любовь Васильевна. – Это он с компанией друзей… Смотрите, кто с крестиком… Он крестик не снимал никогда… А вот фотография Евгения в Калининграде… А потом он таким стал…
Голос ее срывается.
Мне и самому нелегко смотреть на эту фотографию.
Страшная фотография…
Пустырь… Вдалеке какой-то барак… На пустой земле пустыря на коленях стоит Любовь Васильевна… Перед нею четыре обернутых в целлофан пакета. Это то, что выкупила Любовь Васильевна у боевиков, продав свою квартиру… В пакетах тела ее сына и трех его товарищей…
– Это в Бамуте? – спрашиваю я, чтобы что-то спросить.
– Нет… – отвечает Любовь Васильевна. – В Бамуте нельзя было фотографировать… Ночь была… В час ночи привезли… Это утром в Ханкале…
Еще, когда тело Евгения подняли из воронки, – это тогда и увидели! – выяснилось, что у него отрезана голова.
6 ноября Любовь Васильевна снова ездила из Ростова-на-Дону в Бамут за его головой…
– Заведующий лабораторией Владимир Владимирович Щербаков провожал меня... – рассказывает она. – Не езди… – говорил он. – Ну куда ты поедешь? Ну похорони то, что есть… – А как похоронишь без головы?
Но удалось Любови Васильевне и голову сына освободить из чеченского плена. После немыслимых мытарств привезла она останки Евгения в родной поселок…
Гроб стоял в комнате, и всю ночь Любовь Васильевна сидела возле сына, который, как и обещал ей при последней встрече, вернулся домой на полгода раньше…
21 ноября, на День Архангела Михаила, тело Евгения Родионова было предано земле на поселковом кладбище.
Я был здесь, ходил навестить могилку нового мученика за Христа Евгения Родионова. И хотя и невелико кладбище, а пришлось спросить:
– Где могилка Евгения Родионова?
– Это который из Чечни?
– Да… Тот, который мученик…
– Оттуда все мученики… Это туда… На той стороне кладбища…
Только теперь и понял я, почему не нашел могилу сам.
Я высматривал одиночную, а тут в оградке было две могилы…
На одной надпись – «Родионов Евгений Александрович – 23. V. 1977 – 23. V.1996», а на другой – «Родионов Александр Константинович – 5. VII. 1949 – 28. XI. 1996».
Отец и сын…
Отец Евгения – Александр Константинович Родионов умер через неделю после похорон сына. Ему было всего сорок семь лет.
Чеченская нелюдь знала, что делала…
Зверства ее подчинены совершенно точному расчету.
Но, опровергая и попирая все эти нечеловеческие расчеты, встает на кладбище в подмосковном поселке крест между могилами сына и отца.
Один на двоих…
8.
Через три года и три месяца после убийства Евгения Родионова в бандитской разборке был зарезан Руслан Хайхороев. Статья в газете об этом происшествии называлась «Одним бандитом стало меньше».
Любовь Васильевна тогда снова побывала в Бамуте, в пионерлагере, где в подвале у Хайхороева сидел Евгений Родионов. Посадила рябинки на том месте, где убили ребят. Поставила изгородь…
Что еще могла сделать мать?
– Я точно знаю, что Женя меня любил… – говорит она. – Без этой его любви мне стало холодно, пусто и одиноко…
Сейчас Любовь Васильевна работает сторожем, перешла в сторожа, поскольку эта работа дает возможность накопить дней для поездок...
Как-то так получилось, что поездки эти стали ее основным занятием.
Неделями, день за днем, собирает Любовь Васильевна подарки для ребят, воюющих в Чечне, а потом везет их на далекие пограничные заставы…
– Я возвращаюсь никакая… – рассказывает она. – Ну вот смотрите… Сборы эти… Особенно в последние дни нервотрёпка… Потом погрузка. Самолет три часа… А дальше в вертолет все перегружаешь. Летишь в горы. А это ужасные горы. Высоко… Ущелья без дна… Потом прилетаешь на заставу. И дальше, то ли это будет «КамАЗ», то ли бэтээр, то ли танк, через перевал… Но все это проходит, когда я вижу, как радуются солдаты, как они рады мне. Я чувствую себя моложе рядом с ними… Господь дал мне тяжелый крест, но и награду дал… Награду делать то, что другим не дано… Тепло людское возить… Да, это тяжело… Но ведь ты знаешь, что тебя ждут, тебе и слова благодарности достаются…
Когда приезжаешь туда и там говорят, что встречайте вертолет, мама Женина едет, подарки везет… Меня там никто и не знает по имени и по отчеству… Меня все в армии знают, как маму Жени Родионова… Николай Михайлович, что может быть выше? А представьте себе, что я лежу на диване, и я только плачу.
Мне говорят, что я – мать святого. А я была матерью солдата… Мне хочется жить, чтобы Жене за меня не было стыдно… Мне хочется, чтобы, когда попаду туда, Женя меня встретил…
А для этого что надо делать?
Надо делать, а не знать. Надо любить, а не рассуждать о любви…
Я хочу, чтобы все поняли, что эта война происходит не в Америке… И двенадцать тысяч искалеченных ребятишек – они тоже не в Америке… Они тоже здесь, по госпиталям… И им помогать надо…
Я к чудесам, Николай Михайлович, отношусь очень осторожно…
У меня своеобразное общение с Женей… Накануне его дня рождения я спросила, дай мне знать, как тебе там… И вот 23 мая в этом году этот знак… Такие кресты белые встали на небе… Их даже фотографировали… И все почему-то так возрадовались… А я не знаю… Я и радоваться-то уже давно не умею… И эту радугу триста человек у нас на кладбище наблюдало… Сорок минут… И когда Жене было двадцать лет, такая же радуга была…
Я вот что заметила… Он сейчас столько людей соединяет… Вот мне написали, что на Бойконуре создали православную общину Евгения Родионова, на Алтае, на погранзаставе в поселке Окташ, освятили Свято-Евгеньевский Храм… У меня такое ощущение, что там, где людям трудно, там и Женя… И какие люди встречаются хорошие… Я когда с отцом Евстафием у вас, в Петербурге, познакомилась, подумала, что бывает ощущение – родной по крови… А это еще роднее. Он родной по духу…
Это не монолог… Это списанные с магнитофонной ленты реплики Любови Васильевны, которые почему-то совершенно не хочется разбавлять никакими пояснениями.
Это говорит мать Евгения Родионова.
Мать нового мученика за Христа - воина Евгения… Это не звание и не должность. Это – судьба.
Уже прощаясь, я спросил у Любови Васильевны про крестики, о которых писали в журнале «Русский дом».
– Тысячами туда крестики вожу… – сказала Любовь Васильевна.
– И что, столько солдат крестится?..
– Ну я ведь не крещу… Мы просто раздаем крестики. Спрашиваешь, может, кто-то крещен, но потерял крестик, или вообще не носит почему-то… Вот таким и даем… Но солдаты, – Любовь Васильевна улыбнулась, – почему-то хотят, чтобы я сама им крестики на шею надела…
– И много вы крестов надели?
– Я же говорю, тысячи…
9.
В десятках храмов в различных городах России довелось мне видеть портреты мученика за Христа воина Евгения…
И вот этот, иконописный образ его…
Облаченный в пятнистый камуфляж, в полный рост, встал мученик воин Евгений по левую сторону от Царских Врат. По правую сторону – царь-мученик Николай II.
Полтора столетия назад великий знаток русского языка В.И. Даль так объяснял слово «совесть»: «Нравственное сознание, нравственное чутьё или чувство в человеке; внутреннее сознание добра и зла; тайник души, в котором отзывается одобрение или осуждение каждого поступка; чувство, побуждающее к истине и добру, отвращающее ото лжи и зла; невольная любовь к добру и к истине; прирожденная правда в различной степени развития».
Пожалуй, никто сейчас так глубоко и точно не определит главную потерю, совершившуюся в нашем обществе. В этих словах В.И. Даля - все то, что мы пытаемся и не можем или боимся сказать, то, о чем порою мы и забываем думать сегодня.
И как тут не вспомнить о других словах В.И. Даля…
Он печалился, что мы перестали понимать смысл народных пословиц, потому что сильные и краткие обороты речи оказались вытесненными из письменного языка, чтобы сблизить его для большей сподручности переводов с языками западными.
«Со времен Ломоносова, – писал великий знаток русского языка, – с первой растяжки и натяжки языка нашего по римской и германской колодке, продолжают труд этот с насилием и все более удаляются от истинного духа языка».
Мысль Даля, что русский язык стараниями классиков оказался более приспособленным для переводов с западных языков, чем для выражения собственных национальных мыслей, особенно актуальна в наши дни, когда объем невыраженных национальных мыслей достиг той критической массы, которая разрушает последние нравственные ориентиры.
Я спрашивал потом у присутствовавших тогда в Храме Петра и Павла, что почувствовали они в тот момент, когда вошла Любовь Васильевна Родионова, и никто толком не мог описать пережитое ощущение. Необыкновенное сходство лица живой женщины и лика на северной двери иконостаса у одних вызвало ощущение ужаса, у других – восторга, но и ужас этот, и восторг совершенно не походили на те ужасы и восторги, которые приходилось испытывать в обыденной жизни. Они были наполнены очищающим трепетом. Словно отблеск преображенского света коснулся тогда прихожан…
Эта встреча Любови Васильевны Родионовой с сыном, стоящим на северных вратах иконостаса, и есть, наверное, та национальная мысль, которая совершается в каждом из нас по Божией воле, и которая одна-единственная и способна преобразить нашу жизнь.
Смотришь на образ воина Евгения и думаешь, что бессильными перед ним оказались семьдесят лет советского атеизма и десятилетие демократического разврата, что хватило у него духовных сил, чтобы перешагнуть через разверзшуюся в истории Святой Руси пропасть и встать рядом с царем-мучеником.
В одном ряду стоят они посреди не до конца отреставрированного Храма Петра и Павла в Знаменке, и это соседство их с руинами тоже знаменательно. Для того и встали они здесь, чтобы помочь нам поднять до сих пор еще лежащие в руинах храмы наших душ.