И все это безусловно важно, но все же главные причины, по которым современная русская литература год за годом сдает свои позиции, скрыты более глубоко, и невозможно постигнуть их без анализа того, как искривление духовного информационного пространства приводит к смещению нравственных координат и в результате дезорганизации человека как творения Божия.
1.
Откровенная официальная ложь, распространяемая в СМИ, как показывает и современный, и советский опыт, достаточно безопасна для души человека, поскольку тут же включается защитный механизм иронии и равнодушия к подобной пропаганде. Другое дело – ложь, опирающаяся на незыблемые духовные авторитеты, ложь, льстящая человеку, ложь, поощряющая человеческую гордыню.
Вот простой пример.
Кажется, еще в шестидесятые годы прошлого века наша передовая интеллигенция открыла для себя слова Антона Павловича Чехова о выдавливании «из себя по каплям раба» и трансформировала их в лозунг, в девиз подлинно-интеллигентного поведения.
Образ самого Антона Павловича как бы обеспечивал безусловную правоту этих слов, защищал провозглашенный лозунг от каких-либо сомнений и недоумений.
Как вы помните, разговоры о рабе, которого надо по капле выдавливать из себя, активизировались два десятилетия назад, как раз накануне 1991 года, когда, как считается, и была сделана всероссийская попытка коллективно «выдавить из себя раба».
Прежде чем говорить, чем завершилось это предприятие, напомним, что развернутые в лозунг слова А.П. Чехова взяты из его письма к Алексею Сергеевичу Суворину от 7 января 1889 года.
Менее известно, что слова эти достаточно беспардонно вырваны из контекста. В этом письме Антон Павлович советовал Суворину написать рассказ «о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям… дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и Богу и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества, — напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая»...
А предшествовали этому размышления Чехова о том, что такое чувство личной свободы и для чего это чувство необходимо писателю.
«Нужна, — писал Чехов, — возмужалость — это раз; во-вторых, необходимо чувство личной свободы, а это чувство стало разгораться во мне только недавно. Раньше его у меня не было; его заменяли с успехом мое легкомыслие, небрежность и неуважение к делу»…
Как мы видим, Чехов, во-первых, ставил возмужалость человека прежде чувства личной свободы, во-вторых, он четко определял, что это чувство должно заменить прежнее «легкомыслие, небрежность и неуважение к делу», ну а самое главное, процесс выдавливания из себя по каплям раба Чехов предлагал Суворину провести только, как художественное исследование, и определял лишь завязку — проснувшись в одно прекрасное утро герой рассказа чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая — но само развитие повествования и финал оставлял открытыми.
Алексей Сергеевич Суворин, кажется, так и не воспользовался сосватанным ему сюжетом, но в новейшей истории нашей страны это попыталась сделать за него продвинутая советская интеллигенция и номенклатурное диссидентство. И сейчас, двадцать лет спустя, мы видим, к чему привело обретение после августовских пертурбаций ничем не ограниченной личной свободы.
Увы…
Похоже, что выдавленным из человека оказался не тот воспитанный на чинопочитании, на поклонении чужим мыслям, лицемеривший и Богу и людям без всякой надобности раб, о котором писал А.П. Чехов, а раб Божий — человек, стремящийся жить по Божественному закону с его евангельскими заповедями, пусть и искаженно, но сохранявшимися и проповедуемыми и в советскую пору, хотя, разумеется, тогда и делалось все, чтобы — вспомните об изъятии первой евангельской заповеди — исказить их начальный смысл.
Недавно я был в Мурманске, где архиепископ Мурманский и Мончегорский Симон подарил мне свою книгу «Смирение и прелесть», в которой он приводит чрезвычайно интересное исследование того, как менялся и продолжает меняеться в мирской практике оценочный смысл важнейших понятий нравственного состояния человека. Слово «прелесть», например, этимологически производное от слова «лесть», обозначавшего хитрость и обман, прижившись в современном мирском обиходе, используется исключительно в положительном смысле, как очарование, обаяние, привлекательность, пленительность. Ну, а слово «смирение» употребляется в узком (отсутствие гордости, готовность к подчинению), а иногда и отрицательном смысле или вообще исчезает из обиходных словарей.
Страшно, что переосмысление важнейших категорий христианской аскетики, разрушение их психологической устойчивости и достоверности уводит современного человека на ложные пути…
Впрочем, сейчас мы и сами видим, к чему привело усиленно внедряемое СМИ чувство личной не ограниченной ничем свободы. Современная российская действительность насквозь пронизана практически неконтролируемым и не регулируемым личным и групповым эгоизмом. Создание назначенческого капитализма и непобедимой коррупции, сведение экономики страны к нефтяной трубе и распилу бюджета, превращение идеологической работы в шельмование патриотизма и откровенную русофобию, проникающую теперь уже и в сознание рядового русского обывателя, — эти последствия невиданного в мире эксперимента по коллективному выдавливанию из себя раба Божия становятся сейчас реальностью.
О последствиях, которые еще ожидают нашу страну, жутковато и думать, и тут уже не столько об увеличении ВВП надо думать, сколько о том, чтобы совместными усилиями попытаться восстановить разрушенные в обществе нравственные ориентиры.
2.
Я не принадлежу к числу людей, объясняющих катастрофу 1991 года исключительно происками западных спецслужб и работой пятой колонны внутри самого СССР. Разумеется, и происки спецслужб имели место, и пятая колонна, составленная, как мы уже говорили, из продвинутой советской интеллигенции и номенклатурного диссидентства, работала весьма целеустремленно, но существовали и другие объективные причины, которые мешали противостоять надвигающемуся разрушению.
Еще в XIX веке великий знаток русского языка, составитель «Толкового словаря», Владимир Иванович Даль печалился, что мы перестали понимать смысл народных пословиц, потому что стараниями наших классиков сильные и краткие обороты речи оказались вытесненными из письменного языка, чтобы сблизить его, для большего удобства переводов, с языками западными.
Насколько актуальна была эта мысль в XIX веке, показывает пример Николая Семеновича Лескова, юбилей которого мы праздновали (вернее не праздновали) в начале нынешнего года.
Владимир Маяковский говорил, дескать, Лесков рядом с Толстым был виден в большой телескоп. В принципе это так, но дело тут не только в величине Л.Н. Толстого, а еще и в слепоте критиков, в той странной, выработанной в передовом обществе глухоте на самые главные русские проблемы.
Невозможно найти писателя — и Л.Н. Толстой тут не исключение, — который мог бы сравниться с Лесковым тем глубинным знанием народной русской жизни, той красотой русского языка, тем обилием положительных народных характеров, которые мы находим на страницах лесковских произведений.
Поэтому-то вопрос о том, почему «передовому» человеку надо в большой телескоп рассматривать великого русского гения, чтобы все-таки различить его, не так уж и прост. Еще труднее понять, почему весь творческий путь писателя, составляющего гордость России, протекал в атмосфере травли. «Я как столб, на который уже и люди и собаки мочатся» (письмо Н.С. Лескова П. К. Щебельскому от 18 января 1876 г.). Вопрос этот перерастает рамки биографии писателя и становится русским вопросом. И ответ на него — это ответ на вопросы, которые стоят и перед современным русским обществом.
Разрыв Николая Семеновича Лескова с «передовым» русским обществом только усилился после публикации его романа «Некуда», в котором писатель сатирически изобразил быт коммуны нигилистов.
3.
Как мог стать не нашим в России ее едва ли не самый русский писатель?
Объяснение этого парадокса содержится в словах Вл. Даля, говорившего, что стараниями наших классиков русский язык оказался более приспособленным для переводов с западных языков, чем для выражения собственных национальных мыслей. Наверное, тут и следует искать объяснение, почему Лесков оставался «не нашим» и для радикалов, и для консерваторов.
4.
Мысль Даля, что русский язык оказался более приспособленным для переводов с западных языков, чем для выражения собственных национальных мыслей, достаточно точно указывает на истоки нашего 1991 года.
Конечно же, не в наших скорбных для русской славы десятилетиях и даже не в советскую эпоху следует искать корни наших нынешних бед, но очевидно и другое. Мы видим, что с каждой сменой общественной формации в нашей стране, превращенной в страну революций, происходит не возвращение ее на свой национальный путь, а еще большее уклонение на ложную, ведущую к погибели дорогу.
И если в советскую эпоху, в минуту наивысшей опасности, руководитель страны, забывая о лживой марксистско-ленинской фразеологии, мог перейти – вспомните знаменитое: братья и сестры! – на усвоенный еще в семинарии язык спасения, то произойдет ли такое с нынешними руководителями, которые не стесняются признаваться, что они скачивают себе Гоголя из Интернета — не известно.
Не известно и то, сумеем ли мы сами услышать сейчас адресованные нам спасительные слова…
В современной прозе, ориентированной, так сказать, на русско-букеровскую тусовку, проблема современного состояния страны разрешается сейчас в поэтике садистского гуманизма, столь характерного для этого литературного направления: Россия, слава Богу, умирает, и поэтому не мешайте ей умирать.
Увы… Когда современный человек берется выдавливать из себя раба в условиях не стесняемой никакими нравственными ограничениями свободы, он действительно выдавливает из себя раба Божия, человека, полностью доверяющего Богу, и в подчинении своем Ему видящему наилучшее средство к совершенствованию, потом неизбежно выдавливает из себя и гражданина своей страны. И что от него тогда остается?
Для Федора Михайловича Достоевского, например, юбилей которого мы тоже отмечали в 2011 году, православие было светом, освещающим тот страшный материал человеческих душ, с которым он работал. Для нынешних писателей и православие, и русский патриотизм зачастую становятся только материалом, в котором они реализуют свои сумрачные идеи…
5.
Тут самое время вспомнить еще об одном юбилее этого года — трехсотлетнем юбилее Михаила Васильевича Ломоносова.
Когда Вл. Даль говорил о стараниях классиков, приспособивших русский язык для удобства переводов с языков западных, он как раз Михаила Васильевича Ломоносова и имел в ввиду.
«Со времен Ломоносова, — писал он, — с первой растяжки и натяжки языка нашего по римской и германской колодке продолжают труд этот с насилием и все более удаляются от истинного духа языка».
Поразительно, но невозможно найти ни одной страны в мире, где само понятие патриотизма подвергалось бы такому злобному и беспощадному шельмованию, как у нас в России...
Нечистоплотные телевизионные затейщики этого порою прикрываются чуть ли не державными идеями. Дескать, если не сдерживать рост русского патриотизма, то что станет с целостностью Российской Федерации, населенной великим множеством больших и малых народов.
При этом они забывают, что само понятие русского патриотизма распространяется на все народы, населяющие нашу страну.
Причем касается это не только коренных народов, с которыми русские люди связаны историческим, духовным и кровным родством, но и народов, появившихся в нашей стране всего несколько столетий назад. Представители этих народов, не теряя своих национальных особенностей, в русскости реализуются порою гораздо полнее и глубже, чем замыкаясь внутри своей национальности.
Но сейчас для нас важно другое…
Поразительно, но и самим своим немецким, неправославным происхождением Владимир Иванович Даль обличает бесстыдство аргументации шельмователей русского патриотизма.
6
К сожалению, литература наша переживает сейчас системный кризис, обусловленный утратой русским читателем веры в возможность современного писателя прорвать глухое безъязыкое отчаяние современной жизни.
Но это не освобождает нас, так или иначе причастных к созданию литературных произведений от обязанности прилагать все силы для преодоления хаоса, захлестывающего страну, для воссоздания в общественном сознании системы нравственных координат, ограничивающих личный эгоизм и своеволие.
И если попытаться вообразить, что А.П. Чехов писал бы свое письмо не 7 января 1889 года, а столетие спустя, легко допустить, что он посоветовал бы своему адресату написать рассказ о человеке, очарованном лукавыми голосами и принявшемуся капля за каплей выдавливать из себя все, что ограничивает его личную свободу. И вот в одно прекрасное утро этот человек видит себя никому не нужным посреди огромной разоренной страны. И человек этот понимает, что не о выдавливании из себя раба следовало бы думать, а о той величайшей свободе быть православным человеком, быть рабом Божиим, быть патриотом своего Отечества, которое так и было выстроено за тысячелетие его православной истории, что спасение собственной души и спасение своей Родины всегда совпадали.
Вполне можно допустить, что великий мастер художественной литературы А.П. Чехов именно этот совет и дал бы сейчас своим коллегам-литераторам. И уж без всякого допущения, совершенно определенно можно утверждать, что реализованная в художественном тексте эта история и стала бы событием в современной литературе.
Ноябрь, 2011
Санкт-Петербург – Ракитное,
келья отца Серафима (Тяпочкина)
Николай КОНЯЕВ