Акушор
Подробности этой удивительной, так поразившей меня истории, правда, подчас очень противоречивые и путаные, мне довелось узнать совсем неожиданно – во время поездки на празднование 60-летия Победы в Великий Новгород. Главное мероприятие проходило возле деревни Мясной Бор, где в 1942 году через узкую горловину немецкого окружения отчаянно, обливаясь кровью, пытались пробиться бойцы героической 2-й Ударной армии. Съехались сюда ветераны из многих мест.
Звучали речи, гремел салют при захоронении найденных поисковиками останков «неизвестных солдат» – на 11 гробах лежали их простреленные, проржавевшие каски. Одна из них особенно бросилась мне в глаза: светились в ней три кучно расположенные пробоины – такое возможно было лишь из пулемета, в упор.
А потом в ходе «праздника со слезами на глазах» было застолье за сколоченными по-партизански столами. Тут раздавшийся по соседству услышал я знакомый мне, смолянину, белорусский говорок:
– …Да никакой он был не Протасов, а Протасеня, наш, витебский. Еще отрядом Макаёнка командовал, когда убило его.
– Так то недолго было, потом еще кто-то был, а тебя в другой отряд перевели. Меня вскорости ранили тогда.
– Только вот Петруся-Акушора с его Дружком до сих пор жалко.
– Все началось с Шуневки, а самого парня я еще раньше немного знал. Был он из деревни Старыца, куда мою тетку еще по молодости замуж выдали.
Разговор наш начался, и мы вскоре присели в сторонке. Об истории той и о Шуневке я и раньше слышал. Часто бывая в Белоруссии, не раз общался со старым партизаном Мефодием Бобриком из деревни Небышино, тем самым, который еще до войны насмешил всех односельчан (а кто в деревне не любит добродушно позубоскалить?), построив возле хаты своей на взгорке погреб из огромных валунов. «Небось, оборону здесь собрался держать?» – ехидно вопрошали соседи. Смех смехом, да так оно и получилось – только наоборот: немцы оборудовали в нем пулеметное гнездо, а Мефодию вместе с отрядом пришлось штурмовать его со стороны речушки Пони. «Только как подступиться к своему подвалу, я лучше всех знал, – улыбался он, рассказывая о таком курьезе, – перещелкал их там». – И показывал мне на граните отметины от своих партизанских пуль. Многое узнал от него и о Шуневке.
А все началось вот с чего.
Жила в деревне Старыца со своим 15-летним сыном еще довоенная вдова Марыля Макариха. Правда, так ее почти никто и не называл – в деревне ведь чаше всего именуют по кличкам. Вот и ее – Акушорка да Акушорка, через «о» непременно. Был у нее дар от природы: и людей разными травами при хворях отхаживала, и при трудных отелах-окотах на помощь спешила, а если какой селянке рожать приспичит, то пока еще тот «фершал» из района приедет, Макариха и здесь доспеет. Бывало, приедет кто из роддома, а на руках у нее уже малыш умытый, ухоженный. И дивом было, что детишки у Акушорки той почти не кричали – так, ревнёт для виду, впервые хватив воздуха, а потом «агу» да «агу». Рука, видать, была у нее легкая. Пошел по ее стопам и сын Петрусь. Научился собаке или кошке сломанную лапу в лубок оплести, травами овцу отпоить, если животом замаялась, а то и при родах животине помочь. И во всех делах таких сопровождал его любимый пес Тузик. Был настолько добрейшим и безобидным, что, встретившись с ним на деревенской улице, любая овца или коза обязательно с ним обнюхается, в его песью морду своей потычется; даже кошки были с Тузиком в «приятельских отношениях». А уж когда Акушор (иначе Петруся уже никто и не звал) помогал какой твари, то и песик его был непременно при деле – то прижмется к страждущему, то ласково лизнет его…
А потом пришла большая беда. Немцы, вступившие в Старыцу, первым делом решили избавиться от собак: уж больно громким и злым лаем встречали они незваных гостей. Тогда по всей деревне раздались короткие автоматные очереди, жалобные песьи взвизги. «Тузик, а ну прячься!» – велела Макариха, и он, умница, все понял: живо сиганул через дырку в плетне и, пробежав через луговину, укрылся в ольховнике.
Вступивший в подворье солдат быстро оглядел все вокруг и строго спросил: «Матка, во ист дайн хунд? Где тфой собак?» – «Какая такая собака? – затараторила Макариха. – Нет у нас никакой собаки! Никс!»
«Ай-йай! Не ест хорошо обманывайт германский золдат!» – Взгляд его скользнул по будке, по дыре в плетне, по едва заметному росяному следу, что вел к кругловине деревьев. Туда и шагнул гитлеровец.Прострочил в кустаз автомат, и словно разорвал душу стон Тузика. С самодовольной ухмылкой немец вернулся во двор.
Не учли простодушные белорусы, что придет к ним сметливый немец-крестьянин. Представитель того самого класса, на солидарность которого наши политики столь наивно рассчитывали. А это был просто «солдат фюрера».
С воем бросилась на него Макариха, прямо в морду его плевком угодила. И тогда снова резанула короткая очередь. Дальше у Петруся было все будто в тумане – помнил, как бросился к лому, что стоял у сарая, как одумался – «что с деревней после такого сделают», как потом соседи помогали ему с похоронами…
А вскоре нашел Петрусь дорогу в партизанский отряд. Про Макариху там многие знали – в округе к ней ведь со всех сторон обращались.
– Лекарства от твоего горя нет, – сказал ему тогда Командир (так будем его называть). И перехватив взгляд парня на стоящий в углу землянки карабин, добавил: – Разве что это? Справишься?
С тех пор стал Петрусь отважным разведчиком, на самые трудные задания вызывался. Бывало, и по лечебной части бойцам помогал. Но был всегда замкнут, неразговорчив.
Потом наступил второй акт нашей драмы.
Автор этих строк, бывая у друзей на Витебщине, не раз посещал Шуневку. При подъезде к ней видишь прежде всего стандартный знак ГАИ с названием деревни… А самой-то деревни нет! Вдоль дороги – одни «отпечатки» домов с обозначением крылечек и палисадников. Далее колодец, имеющий вид памятника.
Товарищи по несчастью
На рассвете 23 мая 1943 года ее окружили немцы-каратели. Смело, ничего не боясь: знали, что остались здесь лишь старики, женщины, дети. Оставшийся в живых свидетель видел из-за дальних кустов, что здесь творилось. Взрослых гитлеровцы заперли и сожгли в сарае, а детей, визжащих от ужаса, солдаты, многие из которых были наверняка отцами семейства, за ноги, как лягушат, тащили к колодцу и в него бросали. Теперь эта тень деревни – мемориал. Воздела руки к небесам в страшном отчаянии женщина, сверху – колокол. На стенде список всех здесь мученически убиенных. Самой младшей – около годика.
Не успел прийти на помощь расположенный в этих местах партизанский отряд. Еще дымились развалины, и лишь одно живое существо нашлось здесь. У колодца, положив на лапы голову, страшно исхудавший, с облезлой шерстью лежал пес. И никого сюда не подпускал. А когда кто-то из ребят предложил ему кусок трофейной немецкой колбасы, злобно оскалился. «Ишь, фрицевский запах почуял, – заметил кто-то и, как бы выражая общую мысль, добавил: – Хозяин его здесь лежит, вот что я вам скажу».
А Акушор, тяжело вздохнув, молча присел рядом с собакой. Долго что-то говорил ей тихо и ободряюще-ласково. Пока не прибежал Стёпка, его постоянный напарник по разведке. «Пойдем, дружок», – сказал Петрусь, и, к удивлению парня, собака покорно поплелась за ним. Только сейчас заметили ребята, что пес ранен в заднюю ногу. И уже на ближайшем привале, до которого Дружок едва дотащился (эту кличку Петрусь уже мысленно за ним закрепил), удалось осмотреть его рану. Ничего страшного не было. Пуля на излете, выпущенная скорее всего из пистолета, застряла в мышце, близко к суставу, почему и причиняла животному сильную боль.
Когда Командир дал сигнал к движению, Петрусь взвалил себе собаку на плечи, а Стёпка забрал у него карабин. И хотя Командир строго-настрого приказывал всем личное оружие всегда держать при себе, на этот раз он сделал вид, что не заметил нарушения.
Когда прибыли в расположение, Петрусь взялся за дело. Йод, ножницы, иголка с нитками у него всегда были, как и моток стиранных-перестиранных бинтов – с ними в отряде было туго. С помощью Стёпки, которому доверено было держать песью ногу, он аккуратно выстриг шерсть вокруг раны, промыл ее, продезинфицировал, а потом резким взмахом остро отточенной финки, растянув мышцу, мгновенно вскрыл входное отверстие. И пуля сама скатилась ему в руку. Затем несколько стежков, новая обработка пореза, и вскоре Дружок уже мирно спал, подвернув ловко перевязанную лапу. А когда проснулся, то, к общему удовольствию, съел сразу две миски партизанского супа.
С тех пор Петрусь и Дружок стали неразлучны. Тот его даже на задания провожал – до того места, до которого ему разрешалось. Там же и ждал его. Зато когда Петрусь возвращался другим путем, то сам приходил уже с другой стороны встречать Дружка. Тот прямо-таки изнемогал от восторга: вот, мол, как здорово хозяин его разыграл!
Дружок и Малинка
Наступил день, когда Петрусь проявил себя и как настоящий Акушор. Была в лесном отряде приблудившаяся к нему коровенка Зорька. Тогда немало было таких из «эвакуированных», разбежавшихся под бомбежками по перелескам. За ней ухаживали, а Командир радовался – лишний стакан молока всегда благо для раненого. Но вскоре молоко у Зорьки иссякать стало – стельной она оказалась! К осени того же 43-го года настала ей пора разрешаться от бремени. Да только не заладилось что-то. Расстелил Петрусь плащ-палатку в малиннике, велел нагреть воды и в помощники себе призвал Стёпку. Дружок и там был при нем неотлучен. Долго он там колдовал, долго слышали ребята тяжелые хрипы Зорьки… А потом выбрались они оттуда все: Петрусь со Стёпкой, сама Зорька, а уж за нею показались очаровательный теленок со звездочкой на лбу и торжествующий Дружок. Даже немногословный Командир тогда расчувствовался – ласково провел новорожденного по лобику: «Наш, партизанский. Вырастим – молочком будет подкармливать!»
А потом взглянул на Петруся: «В малине, говоришь, принял телочку? Вот и быть ей Малинкой!» Кличка всем очень понравилась, и с тех пор каждый норовил ее побаловать: подойдет, погладит, каким-нибудь лакомством угостит. «Только с нашим поваром Филькой незадача вышла, – вспомнил один из моих новгородских знакомцев. – Был он парень вроде хороший, только, как говорится, малость «с придурью». Вот и стал перед отрядом выставляться. Делает вид, что нож точит, да на Малинку косится: угощу, мол, вас скоро телятинкой. Ну и «угостил» – дал ему тогда Акушор наш хорошую зуботычину, а Дружок сразу же его невзлюбил, на десяток шагов к Малинке не подпускал, а сам так и спал рядом со своей любимицей. На то, как вместе резвились на поляне пес и телушка, порой весь отряд собирался… И светлели у людей лица, уходила усталость».
Последний бой
Но вскоре вступил отряд в полосу неудач. Были у него три скрытые лесные базы. И партизаны постоянно маневрировали, меняли дислокацию. Однако каждый раз немцы его нащупывали, донимали бомбежкой. Поговаривали, что удалось им внедрить предателя. Так случилось, что однажды под утро они ударили с двух сторон. Отбиться, хотя и не без потерь, тогда получилось, но отряд оказался прижатым к болоту. Тут немцы и стрельбу прекратили – поняли: выходит, что никуда партизанам не деться. «Что делать будем? – обратился к бойцам Командир. – Дела наши совсем не круглые». Долго длилось молчание, а потом поднялся с пня местный дедок Кузьмич: «Помнится мне, что через топи эти ладили мы перед войной гать. Чтоб торф вывозить – была такая установка райкома, на это молодежь тогда по-ударному привлекали. Почти закончили, а потом какая-то новая директива вышла. Здесь где-то должна проходить, – убежденно закончил он. – Искать надо».
Группу поиска гати создали тут же. Во главе Кузьмича поставили, ну и Петрусь с Дружком, понятное дело, при ней же. Долго вышагивали по топям, промеряли шестами прогалы. Да все без толку. А дедок знай свое твердит: «Здесь должна быть!» Только присели отдышаться на сухом пригорке, как подивился Петрусь – Дружок исчез! Зовет, а он не появляется. Что-то не так! Но вдруг выскакивает он из-за зарослей камыша и молча тянет туда Петруся за штанину. Все так и ахнули – за теми камышами настил-то и начинается. Сообразил, выходит, Дружок, что надобно партизанам.
Всю ночь скрытно перебирался отряд на ту сторону, за которой начинались обширные Лепельские леса. Немцы считали, что пробиться сюда невозможно, поэтому и ограничились на этом направлении одним наблюдательным постом. Его легко сняли, но пулеметчик успел-таки дать не прицельно длинную очередь. В Петруся угодила одна из пуль…
Он истекал кровью, и поделать с этим было ничего нельзя. Его, уже умирающего, несли на плащ-палатке товарищи. А рядом, низко опустив голову и тихо скуля, плелся Дружок…
Потом на светлой полянке отрыли могилу. Скупые, по обстановке, слова сказал Командир. Был беззвучный салют: чтоб не выдать местонахождение отряда, приказано было лишь щёлкнуть курками. Кто-то соорудил обелиск со звездочкой и надписью химическим карандашом…
Дружок как лег возле погребения, так и не тронулся с места, сколько его ни звали. Лишь тихо, как-то не по-собачьи, стонал. И всем стало понятно, что смерть своего второго любимого хозяина он уже не вынесет. Наконец велел Командир оставить ему еды и трогаться дальше – отряд звала война. И каждый боец считал своим долгом нежно погладить всеобщего любимца.
…Отряду довелось еще воевать в других краях. Мало кто выжил.
А слухи о Дружке были. Кто-то якобы видел его в другом отряде – тоже при разведчиках. А уже годы спустя прошел и такой слух: будто собиравшие в тех местах чернику наткнулись на могильный бугорок с подгнившим деревянным столбиком и стершейся надписью на покоробленной звездочке. Рядом в траве еще различимы были останки собаки.
Подивились люди, помолчали да и пошли с корзинками дальше.
Валентин НИКОЛАЕВ