Менее отчетливо предстают перед нами образы наших фронтовых контрразведчиков Если бы не книга Владимира Богомолова «В августе 1944...» и очень правдивый, захватывающий фильм по ней, то мы так и блуждали бы в потемках: так кто же это такие – люди, скрытно воюющие на линии фронта? Их появление в наших Вооруженных Силах имело свою драматическую предысторию. Когда 22 июня 1941 года гитлеровские войска вторглись в Советский Союз, на нашей земле уже приступили к работе тайно заброшенные сюда разведчики и диверсанты полка «Бранденбург» спецслужбы абвера. Отлично подготовленные профессионально, в красноармейской военной форме при хорошем знании русского языка, они были трудно отличимы от военнослужащих РККА. Группы абверовцев стали разрушать проводную связь между частями и соединениями, выходить в эфир с ложными приказами и распоряжениями военных и гражданских властей, взрывать мосты и другие объекты, расстреливать на дорогах советских военачальников и офицеров связи...
Ответственные за порядок в прифронтовой полосе «особисты» НКВД из ведомства Берии с этой задачей не справились: им куда проще было в мирные годы во времена репрессий изобличать без всякого для себя риска мнимых «вражеских шпионов и диверсантов». А тут такое... Не сразу разобралось в этом наше высшее руководство. Но всё-таки разобралось, и 14 апреля 1943 года по распоряжению лично Сталина был создан совершенно особый орган – Управление фронтовой контрразведки, подчиненное непосредственно народному комиссариату Обороны, а не службе, которую по инерции было принято называть «чекистской». Сам вождь назвал этот орган недвусмысленно жутковато – СМЕРШ: смерть шпионам! Положение стало немедленно налаживаться, и ребята-контрразведчики, рискующие в окопах жизнью наряду со всеми, снискали всеобщее уважение фронтовиков, оказывавших им всяческую поддержку, потому что, по общему признанию, занимались делом, а не выявляли «настроения» тех, кому предстоит идти в бой за Родину. Да и противник у смершевцев оказался нешуточный. В службу «Бранденбург» ведомство Канариса принимало агентов, неплохо обученных в специальных школах, глубоко постигших реалии советской жизни, не говоря уже о чисто языковой подготовке: зачастую они были потомками белоэмигрантов (оказывается, в их рядах подвизался даже сын князя Г.Е. Львова, первого председателя Временного правительства России в 1917 году, в последующем эмигрировавшего), детьми долго живших в нашей стране немецких специалистов; в иных случаях, при наличии у них языковых акцентов, выручали легенды – с биографиями прибалтийскими, западноукраинскими, польскими.
В свое время мне довелось близко сойтись с ветераном Великой Отечественной войны, соседом по даче Павлом Девяткиным, бывшим фронтовым разведчиком, от которого узнал столь много интересного, что захотелось им поделиться с читателями. Неожиданно для себя, вместо захватывающих рассказов о каких-то «тайнах профессии», потрясающих воображение операциях, над которыми только теперь и можно поднять завесу секретности, он повел речь вроде совсем о другом. Свелось это вот к чему.
Кто-то из великих сказал, что на войне нет ничего важнее … мелочей. Начиная с истории, когда «гуси спасли Рим», подняв гвалт при появлении вражеских лазутчиков, готовых, перебив стражу, открыть своему войску городские ворота. Когда из-за «мелочей», которых не мог предвидеть даже самый гениальный военный стратег, срывались подчас талантливо задуманные операции. Или, наоборот, когда из-за них же, этих вклинившихся в ход событий «мелочей» безнадежное предприятие вдруг оборачивалось неожиданным успехом: кто-то в донесении не там поставил запятую и тем самым в десять раз приуменьшил силы противника; или в полк, изготовившийся к наступлению, случайно завезли снаряды не тех калибров; а то бывало и совсем худо: из перехваченной шифрограммы контрразведчики узнавали о прибытии на станцию неприятельского дивизиона, не обратив внимания на то то, что имеет он трехзначный номер – а это уже не дивизион, а дивизия! Хотя по-немецки эти понятия пишутся и произносятся одинаково.
Из-за такого рода «мелочей» в битве под Москвой 1941 года произошел и такой казус. В донесении о немецком продвижении возникла путаница: было сообщено о взятии ими стратегически важного города Дедовска, хотя на самом деле гитлеровские войска захватили всего лишь малоизвестную деревушку Дедовку. По указанию Сталина в операции по «восстановлению положения на фронте» участвовали привлеченные с двух фронтов несколько корпусов и армий! Пока наконец не разобрались в этой нелепой слчайности. Вот о подобных «мелочах» и зашел у нас разговор с бывалым контрразведчиком.
Две пуговицы
– Перед самым началом войны, когда я еще не был в контрразведке, мне довелось служить в Брестском гарнизоне. И то, что произошло там в ночь накануне 22 июня 1941 года, возможно, определило всю мою дальнейшую военную судьбу, а скорее всего и вообще всю мою жизнь. Я в составе отделения был тогда старшим патруля на улицах Бреста. Обстановка в городе сложилась чрезвычайно тревожная. В воздухе, как пелось в песне, уже вовсю «пахло грозой». И слухи окутывали население самые зловещие, да и факты их вполне подтверждали. С той стороны границы непрерывно на город тянуло дымом – явно от работы танковых моторов; говорили о стрельбе с другого берега Буга по нашим пограничникам, о перебежчиках, которые приносили на наши заставы дурные вести. Но на всё это сверху поступали одни и те же убаюкивающие ответы: «Проявлять сдержанность», «не поддаваться на провокации»...
Несем, значит, нашу патрульную службу и видим, как со стороны вокзала в сторону патруля движется строй военнослужащих во главе с командиром в форме старшего лейтенанта. Будучи по званию капитаном, приказываю остановить команду для проверки документов. Они у командира в порядке: по распоряжению начальника станции группа возвращаются в свою часть после разгрузки вагонов. «Странно, – подумалось мне. – После разгрузки, а обмундирование у них новенькое, по бумаге значатся новобранцами, а у самих выправка, как у старослужащих». Но даже не это удивило меня – у всех поголовно на гимнастерках одинаково расстегнуты две верхние пуговицы, непривычная для наших строевиков одинаковая аккуратность... Незаметно, но внимательно всматриваюсь в лица бойцов. Что-то меня смущает. Каждому понятно, что среди нас, русских, есть лица похожие на любые иностранные. Все мы, говоря по-ученому, являемся на своем континенте индоевропейцами. При этом – с большим разнообразием во внешности. Но когда таких лиц одной нации выстраивается целый ряд, что-то в них ощущается чужое, не нашенское... «Да это же немцы!» – ударило вдруг мне в голову. При этом и во всей команде вдруг почувствовалась какая-то напряженность, будто каждый в отдельности к прыжку подготовился... На мое счастье именно в этот момент сюда на перекресток из боковой улицы вступила вооруженная рота наших пехотинцев во главе со знакомым мне старшим лейтенантом. Я дал ему знак, и он сразу понял, что ему делать...
Команда эта оказалась группой диверсантов, в преддверии нападения на нас запрятанная и доставленная на станцию в одном из последних железнодорожных составов в специально оборудованном поддоне товарного вагона. А в остальном – всё правда: следовали в комендатуру, чтобы ее в момент нападения взорвать, прервать связь с войсками и командованием округа...
На этой истории и определилась моя дальнейшая военная судьба. Начальство оценило мою наблюдательность, направило в контрразведку.
Верёвочка
– В марте 1943 года после разгрома немцев под Сталинградом наша дивизия Степного фронта уперлась в крепкую гитлеровскую оборону. Мы тоже основательно окопались, и началась своеобразная позиционная война. Я был тогда в составе группы СМЕРШ на переднем крае. И вот что показалось нам странным. Не успеют батареи нашего полка занять огневые позиции, как по ним начинает вести планомерный огонь немецкая артиллерия. Не ведут лишь по одной, которая, как и другие, тоже время от времени меняет позиции. «Ребята, надо к этой батарее внимательно присмотреться, – собрав нас, поделился своими соображениями наш капитан. – Не иначе как кто-то в ней окопался...»
В нее-то меня и определили в качестве замены раненого политрука. Стал основательно знакомиться с личным составом, в первую голову с офицерами. Всё чисто – народ проверенный, повоевавший, по документам ни малейших зацепок...Но вот однажды наши разведчики подарили нам целую коробку захваченных где-то по время поиска фрицевских сигарет. С куревом у нас тогда было неважно и народ потянулся к ярким, красивым пачкам, бойцы принялись неловко их распечатывать. А вот наш командир взвода связи лейтенант Н. (так его назову), о чем-то задумавшись, ловко вскрыл угол упаковки, щелкнул снизу пальцем, и сигарета сама оказалась у него во рту. В этот момент мы нечаянно встретились взглядами и мне показалось, что он слегка смутился. «Странно, – невольно подумалось мне, – как здорово, не по-нашему это у него получилось!»
Стали мы к лейтенанту присматриваться, и однажды, пользуясь его отсутствием, заглянули в его командирскую сумку. Всё как обычно, ничего особенного – карта, линейка, курвиметр, всякие походные мелочи... И среди них обычный кусок бечёвки, просто веревочка. Всегда может сгодиться. Только на всякий случай я, уж и сам не знаю почему, измерил ее длину. А еще заметили мы за Н. и такую странность: в определенные дни, в одно и то же время он строго проверял в своем взводе оружие, находил у кого-то грязный автомат, устраивал всем разгон и велел приступить к чистке оружия. Выходя из землянки, бросал на ходу: «Двадцать минут покурю, а потом проверю у всех!». Но что мы заметили – к автомату он придирался наугад, даже к тщательно вычищенному. Тут-то и заглянули мы снова в его полевую сумку. Все те же вещицы, та же веревочка. Только вот она почему-то «подросла» на целых семь сантиметров. Тут мы и поняли, что это – пароль для явки. Сложенная вместе с веревочкой-отзывом она даст цифру-опознание на определенный день.
Остальное было, как говорится, делом техники. Немецкого агента взяли прямо на явке, во время передачи связнику сведений о расположении огневых точек полка. Оказался матерым абверовцем, прошедшим серьезную школу профессиональной подготовки. А подвел его самый что ни на есть пустяк.
Цифра – пальцами
– Было это вскоре после Курской битвы, перед форсированием Днепра. Наша группа прикреплена была тогда к инженерному полку, который строил рокадные дороги вдоль линии фронта – для маневрирования наших войск в ходе планируемого наступления. Имеющиеся у нас «сигналы» были неутешительны: о возведении этих стратегически важных путей сообщения противник узнавал очень скоро: да еще со всеми подробностями, вплоть до их поворотов, объездов, мостовых сооружений. Враг затаился в самом полку – это было ясно нам всем. После тщательных проверок и перепроверок, копаниях в «личных делах» в наше поле зрения попал один недавно прибывший в полк из госпиталя старший лейтенант, заместитель командира роты обеспечения. Фигура вполне знакомая со всем ходом работ, свободно везде перемещающаяся по служебным надобностям. Но против него решительно ничего не было, ни малейшей зацепки: аккуратен, педантичен, исполнителен. Но вот однажды, когда он выезжал на машине за запчастями на склад дивизии, кто-то из автомобилистов уже вслед ему, стараясь пересилить шум мотора, прокричал, чтобы тот захватил два фильтра для бензозаправщика. Боясь, что в предотъездной суете не так его понял, наш снабженец уже с подножки грузовика попросил подтвердить свою просьбу: мол, два фильтра нужно, и как бы продублировал свой вопрос на расстоянии показом на пальцах. Но странное дело – продемонстрировал «двойку» не как это у нас принято: показам указательного и среднего пальца, а как-то непривычно – указательным и большим. К счастью для нас, в нашей группе оказался человек, хорошо знающий бытовые реалии западной жизни. Он-то и объяснил мне, старшему по команде, что двойку на Западе так, как у нас, никто на пальцах не показывает: два поднятые таким способом пальца руки означают у них понятие «победа», от слова Victoria. Этот жест всегда можно видеть на различных западных демонстрациях, когда люди чего-то требуют и призывают к объединению сил, к победе над кем-то или чем-то. Вот и получилось, что наш подозреваемый, которого, безусловно, тщательнейшим образом готовили в какой-то германской спецшколе, в суете, просто по инерции упустил из виду это мелкое обстоятельство. После этого мы стали контролировать каждый его шаг. И тоже сумели взять и его, и всех, с кем он был связан. Такова уж в нашем деле цена «мелочам».
Сколько у человека глаз?
А с какими проблемами сталкивались немецкие фронтовые разведчики в противоборстве с нашими контрразведчиками? – эта мысль не раз занимала меня. Пока однажды, по чистой случайности, мне не довелось с этой проблемой столкнуться. Вот как это произошло. В 1981 году со своим коллегой по работе Вадимом Пановым мы побывали в служебной командировке в Мюнхене. Несколько дней встречались, вели переговоры с немецкими издателями, заключали договоры на уступку и приобретение прав на произведения художественной литературы. А потом я предложил «расслабиться», посетить тот самый «Бюргербройкеллер» (буквально – городской пивопогребок), где когда-то начинал свою фашистскую карьеру сам Адольф Гитлер. Всё здесь дышало неподдельной стариной.
Массивные дубовые столы, назидательные изречения на готике – для завсегдатаев и тех, кто вроде нас, вступил в эти своды впервые. Присели за обширный стол, за которым разместились лишь два пожилых человека, которые за объемистыми, похожими на бадьи, кружкими вели оживленную беседу. К нашему удивлению, после того, как мы по немецкой традиции дважды стукнули по столу, что означало приветствие, и тоже в ожидании кельнера стали что-то обсуждать, они оба вдруг заговорили с нами по-русски. Нет, это не были ни потомки бывших белоэмигрантов, ни наши долго живущие за рубежом покинувшие советскую страну соотечественники. Они недвусмысленно выглядели немцами, да и акцент выдавал долгое «непользование» русским языком, который, чувствовалось, они знали совсем неплохо. Это было лучшим вариантом: очень уж не хотелось от представителей «первой волны» слышать о закоренелых обидах на Октябрьскую революцию, до которой их предкам жилось куда как привольно; а от прибоя «второй» – привычные толкования о наших «несвободах», о «правах человека»... И тогда я живо отреагировал на реакцию наших случайных соседей:
– Nanu! Seid Ihr etwa ehemalige Kundschafter? Eben erst von der Ostfront? Назвал обоих, как это принято в немецких пивных, «на ты», да еще в шутку предположил, уж не бывшие ли они разведчики, только что с Восточного фронта? Ответом было и их удивление, и несомненное проявление симпатии к нам. Тут же последовало распоряжение кельнеру нести «айн рундбир», что означало пиво для всех, предложение знакомства; «Гюнтер», «Лотар» – помнится, назвались они. Как выяснилось, они и впрямь оказались бывшими фронтовыми разведчиками. «Мы, ребята, воевали не в каких-то дерьмовых СС, – тут же объявили они. – Да и политикой при этом ефрейторе Гитлере обкормились. Так что считайте нас просто солдатами, которым такая уж мерзкая доля выпала – воевать с таким порядочным народом как русские».
Дальше беседа наша обрела характер непринужденный и легкий. Гюнтер и Лотар охотно делились воспоминаниями, а когда я спросил, где они так основательно освоили русский язык, то оказалось: оба сверстники, «ребята с одного двора», как они выразились, отцы их как немецкие инженеры-специалисты годами жили с семьями в Донбассе... Потом произошло переселение в Германию. «И всё пошло как по писаному: к власти пришел фюрер, нас призвали в вермахт и как знающих русский язык определили в военную разведку, в абвер. Так, после окончания спецшколы в системе «Бранденбург» мы и оказались внедренными в одну из советских дивизий на Воронежском фронте, в сумятице того времени, после Сталинградского сражения это оказалось не слишком сложно.
Главным для нас – было добывать информацию о дислокации и передвижениях советских войск, особенно танковых. Наш резидент весьма поощрял наши контакты с русскими офицерами, особенно совместные с ними застолья. Однажды наш коллега Юрген, будучи не очень трезвым, разговорился с советским капитаном-связистом. Чтобы завлечь его в «непринужденную, дружескую беседу», увлекся и стал рассказывать о своей девушке, с которой долго и безнадежно стремился остаться наедине... Тут-то его и подвели сразу два языка. Должен был сказать по-русски «с глазу на глаз», а, думая по-немецки, у нас это называют «unter vier Augen», так буквально и перекинул это выражение на русский: «при четырех глазах». На нашу беду русский офицер знал немецкий и засек оплошность нашего соратника. Только вот, не будучи профессионалом, не сумел этого скрыть, чем мы стремительно и воспользовались...
Да, в разведке и контрразведке не бывает мелочей. Как у нас, так и у наших противников. Такова уж эта древняя, как и сами вооруженные силы, служба.
Валентин НИКОЛАЕВ