9 мая – великий день нашей истории
Это — слова А.В. Суворова: «Война не окончена, пока не захоронен последний солдат».
Сколько незатихающей боли народной связано и по сей день с этой «незахороненностью!» Всё ищут и ищут поисковики бренные останки павших на полях сражений. И постоянно находят, иногда даже опознают. И тогда погибший возвращается из небытия, а спустя шесть с лишним десятилетий по адресу «смертного медальона» приходит похоронка, возвращая солдата из подозрительного разряда «пропавших без вести» в геройский строй павших за Родину», как это случилось в Архангельской области, когда женщина за девяноста лет получила документ о гибели на фронте своего сына и стала наконец получать за него пенсию. Государству за неизбывную вину свою принести бы ей официально (может быть, от имени Президента?) свои извинения и выплатить эту пенсию за все шесть десятков лет… Но законы у нас странные, повернутые не в сторону человеческих душ.
На Руси всегда было возвышенное, мистическое отношение к смерти. В бой русичи шли, надев чистые рубахи, по-братски обнявшись с товарищами — полностью готовые и к подвигу, и к вступлению в ряды Небесного воинства. «Нет больше той любви, как если кто положит душу за друзей своих» — этот евангельский наказ давно вошел в плоть и кровь русских ратных людей. Отсюда и самопожертвование в бою: матрос наш с факелом в руке бросается в крюйт-камеру корабля, чтобы взорвать себя вместе с ворвавшимся на палубу неприятелем; солдат-пехотинец закрывает своим телом амбразуру вражеского дзота, чтобы уберечь от пулеметной струи товарищей; обвязавшись гранатами, ложится под гусеницу немецкого танка простой рядовой боец, чтобы тот не дошел до Москвы…
Отсюда же и трепетное, издревле сложившееся в нашем воинстве отношение к павшим в сражении. Известно, что ратники Димитрия Донского, несмотря на огромные потери на Куликовом поле, еще две недели оставались на месте кровавой сечи для православного захоронения погибших. Хотя сами были изранены, измучены в побоище, а дома по всей Руси их ждали в тревоге жены и дети…
Запад никогда не понимал ни этот наш стоицизм, ни это кажущееся «равнодушие к смерти». Когда-то английский философ Томас Карлейль — уж не знаю, из добрых к нам чувств или нет — сказал: «Россия безразлична к жизни человека и к течению времени. Она безмолвна, вечна и несокрушима…» Может быть, во время войны мы и впрямь были равнодушны, черствы по отношению к своим павшим товарищам. В горниле сражений задубели душой, могли бросить на поле боя убитого своего собрата? А может быть, засели в подсознании нашем недоброй памяти чьи-то слова: «Партии некогда хоронить своих мертвецов!» Давайте же об этом порассуждаем. Хотя бы скрепя сердце, стиснув зубы.
На сухом языке сводок, идущих с передовой «наверх», это называлось «безвозвратными потерями», а просто по-русски — убитыми. В наше время этому понятию придуман другой эвфемизм, проще говоря, «деликатное» слово-заменитель — «двухсотые» или «груз 200», если речь идет о транспортировке такого печального объекта. Когда впервые, еще в «Афгане», такой «груз» взвесили перед отправкой вертолетом, то оказалось, что все «это» — вместе с телом, цинкоизоляцией, ящиком — весит ровно два центнера. Теперь, переместившись в пространстве, он превратился уже в чеченский «груз 200».
Предусмотрено ли в наших военных инструкциях появление «безвозвратных потерь»? А главное — прописан ли ритуал обращения с ними? Безусловно! Покопаемся же в этих знаменательных документах.
Цитируем выборочно:
«В Вооруженных силах для отдания воинских почестей при погребении военнослужащих наряжается почетный эскорт, оркестр, почетный караул к гробу… Перед погребением проводится траурный митинг. При опускании гроба в могилу склоняется Боевое Знамя (на кораблях приспускается Военно-морской флаг), проводится салют тремя оружейными залпами, оркестр исполняет гимн… В боевой обстановке, когда нет возможности похоронить погибших воинов в братских могилах и на кладбищах, допускается захоронение непосредственно на поле боя…» Вы внимательно читали? Ведь нет же ни слова о том, что захоронение может вообще не проводиться! Значит, в инструкциях все правильно — не придерешься. А в жизни?
Вот и попробуем разобраться с «жизнью». На фронте, разумеется, как бы она там ни была коротка.
Ошибки и просчеты в этой печальной области, как и во многих других, начались давно. Помните довоенную «военную доктрину»? «Воевать будем малой кровью, на чужой территории»… Малая кровь — значит невелики и «безвозвратные потери». Тем более что об отступлении Красной армии и речи быть не может. Так что у себя-то мы своих похороним, со всеми почестями. Да только все вышло не так. Тяжелейшие отступления, под огнем, под бомбежками, окружения, потери огромные, когда в подразделениях живых остается меньше, чем мертвых. Какие уж тут захоронения, да еще с соблюдением «всех ритуалов»… И оставались наши незахороненными на горьких дорогах отступлений, на полях-перелесках, которые войска вынуждены были оставлять врагу. Иначе в тех обстоятельствах и быть не могло, сколько бы живые ни каялись перед мертвыми. Вспомним щемящее стихотворение Александра Твардовского с его мучительным, вкравшимся в душу чувством вины перед мертвыми — за то, что остался в живых, с этим «всё же, всё же, всё же…»
Было и еще одно обстоятельство. В нашей армии, может быть, единственной среди армий цивилизованных стран, в подразделениях и частях не было «похоронных команд», которым штатно и непосредственно вменялось бы в обязанность заботиться о погибших. В штате не предусмотрено, и этим все сказано! Да и зачем было предусматривать, когда еще на слуху у всех был лозунг «Лес рубят — щепки летят», а во время войны, кроме святого плаката «Родина-мать зовет!» или ярко-призывного «Вставай, страна огромная!», висел еще и такой: «Наши силы — неисчислимы!» Стало быть, чего там жалеть живых, а уж о мертвых-то… Вот в этом отношении типичный пример из повести Вячеслава Кондратьева «Сашка» — о событиях на том самом «Ржевском выступе» 1942 года, участником которых был сам пехотинец-автор. Это когда захваченных в плен немцев ведут в наш ближний тыл, а они с изумлением видят штабеля наших незахороненных бойцов. «Как — вы не хороните собственных солдат?» — не выдерживает один из них. Для них, воспитанных на культе «фронтового товарищества», это было шоком. Но не будем торопиться — нашим противникам еще придется пройти через все это, когда их начнут бить и гнать по-настоящему.
Один из фронтовиков мне рассказывал:
— Нашему батальону приказано было взять некую высоту на Харьковском направлении нашего Степного фронта. Слава Богу, был уже год 1943 — воевать научились — нахрапом, на «ура!» не полезли. Подтянули артиллерию, «катюши» залп увесистый дали — у них все там в дыму было. На высотку ту к вечеру приказано было не лезть — людей уже беречь начали, — а с рассветом двинуть. Оттуда — ни выстрела, ушли ночью, выходит. Смотрим вокруг — все разметано: разведка докладывала, что здесь около полка их было, а убитых ни одного. Только сбоку одинокая могилка с березовым крестом и каской на нем. «Да не может быть! — рассвирепел наш комбат. — А ну, раскопайте мне этот бугорок. На себя грех беру…» — И я впервые увидел, как наш майор перекрестился.
Оказалось, что лежит под этим «крестиком» их чуть ли не полторы роты… Выходит, даже в таких обстоятельствах сумели-таки схоронить своих. Но это у них еще воинский форс оставался. На следующий год, а особенно на Зееловских, под Берлином, мы шли уже по их трупам. Просто ногу некуда было ставить. Так что все им отрыгнулось! Теперь уж мы пленных немцев заставляли хоронить своих.
Давно уж на нашей земле замечено, что там, где пролито много крови, где земля ею пропитана, наблюдаются удивительные явления. Именно в таких местах, где из года в год наши поисковики ищут останки непогребенных бойцов, происходят подчас вещи удивительные, необъяснимые. То встанет над поляной фигура солдата и, прежде чем раствориться в воздухе, покажет место, где следует его искать — копают и действительно находят; то увидят подвижный светящийся столб, который застывает на некоторое время там, где потом и откапывают останки воинов; то непонятно откуда, словно из-под земли, слышатся крики «ура», «в атаку!»… И главное — не одному кому-то это может пригрезиться, а видят такое одновременно и многие…
Трудно судить нам, что происходит на этой пропитанной солдатской кровью земле. Но несомненно одно: те, кто занимается поисками и захоронениями непогребенных солдат Великой Отечественной, делает дело благое, христианское, высоконравственное.
И дождаться ли нам того дня, когда стране, ее народу многострадальному торжественно объявят с высоких государственных трибун и с церковных амвонов, что Россия сегодня предала земле последний прах незахороненного защитника Отечества нашего?