Касаться темы, избранной нами для очередных размышлений о войне, непросто и довольно рискованно хотя бы потому, что раньше ее вообще не поднимали.
Речь идет вот о чем. Во время Великой Отечественной о фронтовых ее буднях в тогдашних средствах массовой информации повествовал немалый коллектив военных корреспондентов – журналистов, писателей, фоторепортеров, кинооператоров. Имена многих из них заслуженно вписаны в летопись великого противостояния.
Люди эти шли на бой вместе со всей страной. Литературные сотрудники центральных газет и радио мечтали стать военными корреспондентами, писали заявления, рвались на фронт, чтобы своими глазами увидеть людей на войне, в меру своих сил и талантов рассказать народу об их самоотверженности на полях сражений, показать стране, с какой страшной и мерзкой силой схлестнулась Красная Армия.
Но так уж сложилось, что высшим доверием в этой области были облечены в основном лишь работники возглавляемого Львом Мехлисом Главного Политического Управления.
Причем вот что особенно важно: все, кому предстояло «к штыку приравнять перо», являлись политработниками и носили звания политруков, комиссаров, что ставило «бойцов идеологического фронта» в положение особое. Отсюда изошла и некоторая таинственность их профессии, даже романтизация ее, что нашло бравурное отражение в «песенке фронтовых корреспондентов»: «С «лейкой» и блокнотом, а то и с пулеметом первыми вступали в города!» Насколько картина эта была типичной – даже для того периода, когда наши брали города, а не сдавали их, могут судить окопники, все, кто знал, что такое передовая, всякие там атаки-контратаки…
Прибыв в штаб фронта, армии, дивизии или полка, военный корреспондент в силу особенностей своей профессии неизменно выступал как представитель вышестоящих «политорганов» – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Недаром же вспоминают, что легендарный генерал И.В. Панфилов, когда к нему прибыл корреспондент, первым делом спросил его: «Вы из газеты или из органов?» И командиры любых степеней, чтобы не выглядеть хуже других (мало ли как его там «наверху» представят!), вольно или невольно стремились создать для него «режим наибольшего благоприятствования».
Словом, при любом раскладе корреспондент успешно выполнит свою задачу по пропаганде подвигов. Этому в немалой степени, как ни странно, способствовала наша… военная цензура (ею тоже заправляли «органы»). В связи с тем, что запрещалось называть своими именами все и вся, в репортажах с переднего края можно было прочитать: «На Н-ском участке фронта в подразделении капитана Л. командир орудия сержант С. со своим расчетом подбил четыре танка противника…»Немцы подмечали эту особенность нашей фронтовой пропаганды, и автор этих строк по памяти может уверенно воспроизвести текст одной из ехидных листовок, которые они сбрасывали на наши позиции:
«В пункте А. разведчик Б. окружил деревню В. Был он ранен в роще Г., но, забрав сто немцев в плен, он привел их в город Д…» и т.п. А заканчивалась эта пародия так: «Вот так сводка весела – жаль, что азбука мала!» Понятно, что в ее сочинении врагам нашим помогали русскоязычные предатели, но от этого, как говорится, не легче…
Поспособствовав журналисту в сборе нужного материала, фронтовой командир, «головой отвечавший» за его жизнь, стремился, понятное дело, поскорее препроводить его в тыл. Но и эта вполне естественная причина для командирской тревоги за военкора еще не самая главная: в конце концов, на войне погибают, и никто от этого не застрахован. Страшнее другое: если прибывший из «политоргана» корреспондент на его участке попадет в плен.
Вот еще почему выполнение такой задачи как «показ лица врага» для фронтовых корреспондентов – даже при всей их отваге и мужестве – оказывалось делом чрезвычайно сложным, порой нереальным.
Хотя при удачных наступательных операциях корреспонденту покажут и колонны военнопленных, и доставленного в штаб немца, который радостно прокричит «Гитлер капут!», и разоблачительные фотографии и письма, найденные в карманах убитых.
Но дело не столько в этом. В конце концов, зримый показ нашей военной, огневой мощи, рассказы о реальных героях, демонстрация лишившихся былой спеси гитлеровских вояк было все же здоровой пропагандой боевых и нравственных преимуществ Красной Армии перед ее противником. Хуже было другое – зачастую крайний непрофессионализм людей, пишущих о войне.
Поэтому даже наиболее талантливым из них далеко не всегда удавалось успешно справляться со своими задачами.
Чего только не было в рассказах о фронтовой жизни! Автор этих строк не раз видел усмешки на лицах бывалых окопников, читающих о подвигах своих собственных или своих товарищей по оружию. Как отважный боец одной гранатой укладывает целую роту фашистов; как горящий советский самолет, врезавшись во вражескую колонну, погребает под собой «тысячи врагов» (не принижает ли это подвиг капитана Гастелло и таких, как он? О-ох как нелегко давался каждый гитлеровец, а тут запросто тысячи!): как храбрый подрывник, пробравшись «с пакетом взрывчатки за пазухой» к железнодорожному мосту, на глазах у охраны поднимает его на воздух. Да знал ли писавший об этом, сколько пудов (!) тротила надо саперу, чтобы взорвать эдакую махину? Иначе как профанацией подвига это не назовешь.
А сколько нелепых ситуаций, несуразных команд, вконец перепутанных военных терминов стало «гулять» по страницам фронтовых корреспонденций. Это их авторы в пропагандистском задоре придумали «фашистскую пулю», «фашистский танк» (забыв, видимо, что оружие «внеклассово» – немецкий «шмайссер» в руках партизана становился «нашенским», а выпущенная во врага пуля из трофейной винтовки – вполне «советской»).
Это у них единственный оставшийся в живых из расчета зенитного орудия продолжает поливать огнем вражеские самолеты, хотя подобное просто технически невозможно…
А еще такие популяризаторы подвигов запустили в читательское сознание множество хлестких, но – увы – искажающих истину баек. Вот одна из них. Будто у наших фронтовых разведчиков было непреложное правило: убитых и раненых товарищей своих непременно выносить к своим – иначе позор! А если пошли в разведку вшестером, но в огневой стычке с противником двое погибли, трое ранены? К тому же в полку срочно ждут донесений… Что тогда? К слову сказать, в 1943 году в верховьях Днепра мы, смоленские мальчишки, наткнулись на нашу разведку еще, судя по форме, из 41-го. Они лежали всемером, заняв круговую оборону, среди минного поля. Все при оружии, но без боеприпасов и без документов (в разведку всегда ходили без них). Скорее всего нарвались на засаду и отбивались до последнего. Кто мог вынести этих навеки «неизвестных солдат»?
Очень поощрялась во фронтовой печати и «последняя пуля для себя». Коварный вопрос особистов к группке бедолаг-окруженцев, с кровью и муками прорвавшимся к своим: «Все, говорите, погибли, а вы почему живы?» - преподносился военной прессой как вполне естественный. А что им оставалось делать? Превращаться в армию самоубийц?
Путаницы и передержек становилось еще больше, если военкоры обращались к теме партизанской борьбы. Особенно путались в таких понятиях, как «старосты» и «полицаи». Газетчики как бы соревновались между собой, повествуя, сколько их уничтожили народные мстители. Причем по степени вины перед Родиной старосты почему-то значились на первом месте. На самом же деле все было как раз наоборот. Первые были жертвами, а вторые - безусловными палачами. Пишущий эти строки на той же Смоленщине (через нас прокатились фронт, оккупация, партизанский край, снова оккупация, снова фронт…) дважды непосредственно видел, как создавался «институт старост». Один раз в деревне Митюшино, а второй - в городе Дорогобуже. И оба раза все проходило по одному и тому же сценарию. Отлично говоривший по-русски немецкий офицер объяснял собранным (согнанным) к колодцу людям, что «германская армия с мирным населением не воюет» и что «для самоуправления» жители деревни (в городе – улицы) должны выбрать старосту, «своего местного, которого все знают и которому доверяют». Мера – нормальная, потому что в любом коллективе и при любой власти кто-то должен быть старшим. Даже в тюрьмах есть «старший по камере» – правда, не знаю, выборная ли это должность. Люди, понятно, отнекиваются: кому же хочется брать на себя этакое. Наконец «мир» кого-то уломает «порадеть за общество». А дальше – драма: староста неизменно оказывается между двух огней: не будет выполнять распоряжения германских властей – повесят немцы, станет притеснять народ – убьют партизаны. Но были среди старост и подлинные подвижники и герои.
Рассказывали, что один из них после избрания на «должность» велел односельчанам собрать по окрестным перелескам бродячий скот (из разбежавшихся во время эвакуаций) и создал тайный лесной загон. Поставил для присмотра мальчишек, организовал подвоз кормов из колхозных запасов. Снабжал партизан. А если немцы велели поставить от деревни 3-4 коровы «для вермахта», то не устраивал душераздирающие сцены увода коровенок из крестьянских семей, а поставлял скотину из того же «лесного фонда». Предупреждал односельчан о готовящемся угоне молодежи в Германию. Не допускал, чтобы кто-то из очень рьяных «борцов против фашистов» соблазнялся возможностью подстрелить посреди деревни немца-обозника (за такое оккупанты чаще всего уничтожали всех жителей), зато предупреждал партизан о движении немецких колонн, о том, где удобнее устроить засаду… А знаете, чем это однажды закончилось? Пришли как-то ночью из леса неизвестные «мстители» и застрелили старосту – начитались, поди, листовок-призывов, сочиненных бойкими главпуровцами…
Зато «полицаи» были явлением иного порядка. В них шли убежденные изменники, всякий уголовный элемент или же наивные военнопленные, которые при вербовке в лагере надеялись словчить: «Лишь бы вырваться, а там сбегу, отомщу!»…
В рассуждениях на тему «правда о войне» автор этих строк слышал и такое. А что если бы фото- и кинокорреспонденты на фронте – они ведь тоже люди военные: присягу принимали, тоже клялись «не щадить крови и самой жизни» – тоже ходили бы с пехотой в атаки; бойцы с винтовкой, а они с «лейкой» да кинокамерой… Вот тогда, мол, и показали бы стране, как выглядит подлинное, а не «киношное» поле боя, лица своих и чужих в рукопашной. И что такое настоящая цена жизни и смерти. Понять можно, но с точки зрения нравственной такая позиция весьма уязвима. Кому-то для возбуждения нездоровых эмоций очень хотелось бы видеть эти жуткие сцены – когда облик «венцов творения» уже мало похож на человеческий, когда слышатся леденящие душу крики, хруст переламываемых костей, когда из разорванных артерий во все стороны хлещет кровь… Впрочем, такой опыт натурализма уже имелся. К 1945 году был отснят как бы итоговый документальный фильм о муках раненых в военных госпиталях. Тогда из-за нравственных соображений его так и не выпустили на экран. Так что все это не есть «путь правды о войне». Правда – это состояние духа, а не щекотание обывательских нервов запредельными картинами ужасов. Оно так же далеко от подлинной правды, как и дешевые главпуровские агитки о подвигах, которые никак не могли объяснить, почему же РККА в первый период войны терпела столь жестокие поражения, и подчас сбивали с толку людей даже полных отваги и мужества.
Но порой эта пропаганда была еще и зловредной. Сколько ахинеи выдавала она в 1941-1942 годах! Призывали «одетых в солдатские шинели немецких рабочих и крестьян» повернуть свои штыки против гитлеровской клики, заверяя наших бойцов, что такое вот-вот произойдет.
А кто спросит с наших главпуровцев за листовки, которые с их «подачи» сбрасывались на немецкие окопы в начальный период войны? Приведем две из них: первая – «Немецкие солдаты! В то время, как вы мерзнете и погибаете на Восточном фронте, в вашем «фатерлянде» находятся сотни тысяч советских военнопленных. Подумайте, с кем спят ваши жены!» Вторая была названа коротко и выразительно: «Голод в Германии!» Здесь дан точный перевод с немецкого. Так они фактически призывали врага истязать наших военнопленных и грабить мирное население – ведь их бедный тыл голодает, посылок ждет. Для скептиков докладываю: автор этих строк названные листовки видел дважды: во время войны на Смоленщине и в 1975 году в Архиве Главпура, где, надеюсь, они и до сих пор хранятся.
Вот это-то и подзадоривает и усиливает разоблачительский зуд переоценщиков героической истории нашего несгибаемого народа: вывернем-ка мы всё наизнанку, создадим карикатуру на прошлое – чтоб так и ахнул народ! За это как раз и ухватились сегодняшние переоценщики нашей истории. Даже термин такой придумали: «новый взгляд на Великую Отечественную». Логика их действий проста: если раньше можно было завираться в раздувании подвигов (подчас под нажимом «сверху», по нужде великой – добавим мы), то почему бы не взяться за это сейчас, но «с точностью до наоборот» и гораздо масштабнее. Фактически это перевертыши, зеркальное отражение тех, кто по призыву партии и политорганов вдохновенно воспевал боевые подвиги советских людей, страшно их подчас раздувая, упоенно романтизируя «фронтовые будни».
Теперь же у «клеветников России» задача иная: доказать, что не было на войне подвигов, тем более массовых (что такого сделали всякие там Талалихины, Космодемьянские, Матросовы, Кошевые, кого на что вдохновили?); что в начале войны наши бойцы только и делали, что бежали да сдавались дивизиями. Они усиленно толкуют о «неоправданной» цене потерь» (выходит, воины наши, живые и мертвые, никак до сих пор не оправдаются), что, мол, надо было сдать Ленинград (как будто не знают шельмецы, какая участь была уготована всем его жителям в планах фашистов) и что вообще не стоило было нам побеждать – лучше бы нас победили… И особенно характерно: все эти мыслишки можно «обосновать» специально подобранными «фактами», опрометчивыми документами, чьими-то «разоблачительными» высказываниями. Не удается лишь скрывать свои собственные злорадные интонации: как хорошо, что было так плохо!
Особенно аляповато проявляется это в сегодняшних фильмах «на военную тематику». То увидишь, как обросшие наши, как хиппи, солдаты, одетые в какую-то странную скоморошью форму, сидя на дне окопа, палят в воздух, хором считая выстрелы. Оказывается, их обязали тратить в день ровно по сто патронов, а затем сосчитают стреляные гильзы. Потом они братаются с немецкими солдатами (фильм «Генерал»)… То покажут какую-то нелепую историю с танком «Клим Ворошилов» и его чудиком-командиром… То какой-то генерал (опять!), похожий на дворника, прибывает в окопы, чтобы заняться с отделением солдат строевой подготовкой…
Но вот и такой апофеоз – в телефильме «Штрафбат», в который то и дело врываются нелепые, фальшивые ноты: штрафников, которые, по замыслу командования должны обеспечить прорыв на главном участке наступления, почему-то то же командование умышленно и по-садистски морит голодом, а потом батальон бросают в атаку через минное поле (среди 800 бойцов его личного состава не было саперов, что ли?). Безграмотные в военном отношении создатели фильма почему-то называют это «разведкой боем».
Но это совсем не главное, о чем хочется сказать в связи со «Штрафбатом». Кроме этих малых неправд, есть в фильме и большая, главная: она – в откровенном замысле создателей фильма убедить народ наш, что во время Великой Отечественной мы победили лишь благодаря главной, жертвенной силе: штрафных батальонов, за спинами которых трусливо пряталась вся Красная Армия с ее тупыми генералами да садистами-особистами.
Вроде бы на иные темы поставлены фильмы «Дети Арбата», «Московская сага», «Курсанты», «Диверсанты», «Свои», «Каратели», «Фрау Мария»… Но всех их, словно выпеченных по одному рецепту, роднит одно: злопыхательство по поводу порядков в нашей Армии, глумление над ее командирами и бойцами, над самой историей Великой Отечественной.
Интересно, а как относятся ко всему этому наши ветераны, кто сражался в многомиллионных (не штрафных!) рядах Советских Вооруженных Сил? Разве не они вынесли на себе, выгорбили главную тяжесть войны? Не ныли, не бегали от фронта, а как могли, воевали за правое дело. У каждого из них было свое, отведенное ему на войне место. И пока они живы, жива генетическая память, заложенная в их детях и внуках, обречены на провал и профанация нашей героической истории, и переписывание, а то и просто выдирание ее лучших, написанных кровью страниц.
Наша же задача – более скромная: воздать по заслугам тем, кто на войне оказался. Не возвышая чрезмерно одних. Не заслоняя других. Не оставляя в забвении третьих.
Валентин НИКОЛАЕВ