ПРЯМОЙ ПУТЬ СТАНИСЛАВА КУНЯЕВА

 Листаю свои дневники, незапамятное советское время, выписанные в тетрадочку и ставшие родными строки:
 Душа болит за всех, за мертвых и живых,
 И жимолости куст, морозом обожженный,
 роняет желтый лист. Холодный ветер стих,
 а я сижу, огнем и тьмой завороженный.

* * *

Ст. Куняев.
(Далее тоже его стихи)

 Из ныне здравствующих поэтов тех поколений для меня и для читающей русской России Станислав Куняев самый близкий, пожалуй, поэт. Возражаете? А как же Ю.Кузнецов? А где же Глеб Горбовский? – Горбовский в Ленинграде, большой поэт, несомненно, любимый нами, но не в Петербурге, а в Ленинграде его муза. А Кузнецов хоть и в Москве, хоть и велик, но откуда у русского поэта азиатская жестокость и жестоковыйность строки? Велик, да... Но у него не так болит душа за мертвых и живых. И все-таки Ст. Куняев при всей известности в тени. Что ж делать? Русская литература сейчас вообще в тени русскоязычной. В школе учат Евтушенку и Бродского, а Рубцова и Передреева не помнят. Да только ли? Вся мировая критика, создающая кумиров и общественное мнение, трещит и бренчит именами, угодными миру дольнему, погибающему в демонизме, но никак не горнему миру. Даже в женской поэзии возносят древнюю изощренную Caфo, а великую поэтессу святую Кассию (III век) не знают, хотя в церкви мы по сей день поем ее Рождественскую стихиру в переводе с греческого. Увы! Знаем и учим Цветаеву и Ахматову, а величественную поэтессу Лидию Кологривову, урожденную княжну Ухтомскую, ее стихи были в гимназических учебниках, не знаем. А узнали бы, так и не понравилась бы. Отучили любить благородный пафос и высокий слог. Непонятна простая и ясная лексика, прямые пути и чистые идеалы. Святая поэзия, ведь в стихах всё Божественное Писание, не востребована, не явлена властителями дум, мудрецами народу. Зато страстная мутная образность, надуманность, в гитарах растленная чувственность признаются критиками и выдаются народу для обожания и подражания. Травитесь! Чем непонятнее, тем приятнее, чем больше эпатажа и шока, тем больше почета и признания. Но это тема отдельной статьи. Вернемся к поэту.
 Поэт Куняев шел и идет прямым путем, поэтому за всё написанное им не стыдно ни ему, ни нам. Он не обслуживал своим талантом сильных мира сего. Не угождал разнузданным похотям и вкусам. Поэзия его проста и целомудренна, здорова, а потому правдива. Генетически правдива:
 Нет, мать моя была горда,
 и ни за что и никогда
 имущим власть не уступала...
 Она приехала в Москву
 и вопрошает ГПУ:
 — За что сестра в тюрьму попала? –
 В ответ один из тех людей
 предупредил: — Закройте дверь!
 Твоя сестрица – враг народа. –
 Мать возражает: — Клевета! –
 А в кабинете духота
 И зной тридцать седьмого года.
 Поэт живет так, как живет его родной народ. Что с Россией творится, то и с поэтом. Разделить невозможно. Разделить – значит поэта не будет, хоть он и сто поэм напишет. Такие поэмы, как гробы повапленные, кому нужны? Разве что спецкритикам по заданию. А Бог видит каждую душу.
 Поморский черный крест
 на берегу крутом
 торчит, грозя окрест
 раскольничьим перстом...
 Я всегда думала, когда не была знакома лично, что Куняев помор, рыбак, моряк, геолог, весь северный в стихах:
 На частоколе сохнут невода,
 А на море шумит волна морская.
 Пошел прилив, и зажила вода,
 а над водой прошла лебяжья стая.
 Это уж потом я узнала, что Куняев из Калуги. Помнится, его статьи поражали смелостью моего старенького батюшку: в советское время написать о Протоколах Сионских мудрецов, что это не фальсификация, куда там царской охранке! Куняев это написал ТОГДА. А ведь ТЕПЕРЬ, когда все совершилось по этим Протоколам, и доказывать не надо: тем не менее говорить, что эти Протоколы подлинные, не принято, страха ради иудейска. Еще чего! Если исполняется заповедь «лучшего из гоев – убей!», то сказать об этом – значит разжигать национальную и религиозную рознь. В погромщики-лабазники попадешь. И молчат, и принимают законы для беззакония, чтобы дружно, без национальной и прочей розни идти путем Каина и в политике, и в экономике, и в поэзии. Попробуй, скажи правду. Мало того, что критики наемные замолчат или затравят, но и свой читатель, воспитанный этими критиками, не поймет тебя.
 Помните, Вл. Высоцкого и Окуджаву дружно слушали и какие-нибудь шофера, и важные профессора, и, как сами же говорили, балдели от них. А Куняев вдруг посмел сказать, что эти короли голые? Мудрецы-критики знали, что голые, а вот обалделые шофера-профессора, пожалуй, прозрели, когда услышали Куняева сквозь визг и шум в газетах и журналах, поднятый тут же, но напрасно, лучше бы молчали, а то шофера-профессора стали больше прислушиваться сквозь визг к правде:
 Наша возникшая разом элита,
 грозного времени нервная свита,
 как вам в двадцатые годы спалось?
 Вы танцевали танго и чарльстоны,
 чтоб не слыхать беломорские стоны
 там, где крушили крестьянскую кость...
 Я благодарна Богу, что первый мой шаг в литературе я сделала к Куняеву по благословению своего батюшки. 1990 год. Слово «Бог» пишут еще с маленькой буквы. А мой духовный отец напутствует: «Иди в «Наш Современник». Там Станислав Куняев...» Пришла вечером, после уроков в музыкальной школе, в пять часов. Секретарь Наталья Сергеевна сразу мне очень понравилась, не похожа на накрашенных кукол в приемных. В ней не только порядочность и обаяние, но то, что не передать. Всё видит в понимает, поэтому после ее доклада меня принял не столько главный редактор, сколько поэт. Поэт! Это я почувствовала сразу. И удивило меня, что в наше время, когда забыты внешние всякие этикеты и правила, передо мной был благородный человек, мужчина. Такой не оскорбит. Сколько потом мне приходилось бывать в редакциях и видеть играющих в великих поэтов, с места не встанут, в лицо курить будут, остроты скабрезные ронять, а когда их поневоле осадишь, тут же печать поставят: «Карташева провинциальна и тупа. Юмора не понимает!» – И понимать не хочу! И никогда не пойду в ту редакцию, где честь и благородство за выгоду унизят, а свой комплекс являют по пословице: молодец супротив овец, а супротив молодца так и сам овца. Воистину права народная мудрость. Пишу об этом потому, что в Союзе писателей России слишком полюбили играть вельмож и являть хамство, как милую странность. Великим-де всё позволено. Великие ли? А у Куняева, не знаю, от воспитания это или врожденное, но вот его среда не заела, он остался или стал рыцарем, поэтом. Поэтом. И всегда так, и со всеми женщинами, не только со мной. Недавно мы ездили в Вологду, у меня был билет на верхнюю полку купе. Не от него я знала, что у него недавно был радикулит, как у всех рыбаков-охотников, он даже хотел отложить поездку. Но он тут же предложил мне свое нижнее место, хорошо, что я с детства люблю ездить на верхней полке, и мне легче его было убедить. Только не подумайте, что Станислав Юрьевич дамский угодник, рыцарь не может быть дамским угодником. Оставьте это хлыщам. Наоборот, Куняев может правду сказать в глаза женщине, но так, что необидно. Наоборот, я даже люблю его ироничное замечание, что «Карташева 100 лет пролежала в вечной мерзлоте» – это и верно, потому что 100 лет назад таким жилось легче. И как он с юмором, но категорично высказал, чтобы я не вздумала на литературный вечер явиться в джинсах и вообще чтобы опускала очи долу, как в 90-м году, а то уж очень стала глазеть по сторонам. Каюсь. Но не обижаюсь. Мелочь? – Из мелочей вся жизнь, дорогие мои! И стихи тоже.
 А пощечина Ст. Рассадину за его несправедливую злобную статью? Помните? Станислав Юрьевич дал пощечину в ЦДЛ этому негодному человеку и сказал ему при всех, что готов на суд и на дуэль! Но Рассадин и дуэль! Смешно... А суд, если бы состоялся, то быть бы Рассадину биту уже судом... Вот так и ходит с пощечиной. Куняева, наверное, за это благородное рыцарство очень любили старые наши эмигранты первой волны. Покойная А.Ф. Кузьминская из Австралии писала мне: «Дорогая Ниночка, в литературе придерживайтесь Куняева, он не может не понять Вас, он человек русский и умный». – Это при том, что ведь он советский и лауреат Госпремии PCФСP, для белых это непереносимо, как красный цвет. Да, Куняев советский, но не большевик, а точнее, простите, что я цитирую себя: Не были Русские люди рабами / Даже советские Русскими были! И как сам поэт писал:
 ...складывались строки
 во времена, когда царил застой,
 в которых мысль была о перестройке,
 но не о том, чтоб перестроить строй.
 Без страха и упрека. Ведь мог бы тогда с его именем и связями перестроиться так, что и спонсоры были бы, и в Кремле был бы принят. Вполне. Не такие в «князи» вышли. Но он остался поэтом:
 Сила за вами, а правда за мной.
 Правда – словами, а сила – стеной.
 Сила несметна,
 а правда безсмертна.
 В 1993 г. 3 октября Ст. Куняев и я были приглашены в Останкино, на ТВ, в день памяти С.А. Есенина в «Русском доме» у А.Н. Крутова. Я приехала заранее, а Куняев – уже когда шел штурм. После того как меня уже эвакуировали, я из дома позвонила Куняевым, его супруга Галина Васильевна сказала, что Станислав Юрьевич остался там, в "горячей точке", вдруг кому-то помощь нужна будет. Мой муж тоже уехал за мной и всю ночь провел под пулями. А мы всю ночь с Галиной Васильевной звонили друг другу: «Пришел?» – «Нет! А Ваш?» – «Нет!» Слава Богу, живыми вернулись, но потом.
 А скольких поэтов Ст. Куняев поставил на крыло! Настоящий талант всегда щедрый. Потому что от Бога. А Бог – Любовь. Без Любви даже Вера – фанатизм. Без Любви даже Честь – высокомерие, а справедливость – жестокость, а богатство – жадность, ум – хитрость. Все добродетели без любви вырождаются в пороки. Талант тем более. Нет поэтов с каменным сердцем, и нет поэтов с ватным сердцем. Талант – это любовь. Куняев никому не завидует. Всем помогает, даже в ущерб себе. Читает наизусть Рубцова, Тряпкина, Кузнецова. Но никогда не слышала, чтобы себя. В прошлый свой юбилей отказался праздновать: «Не такое сейчас время». На этот юбилей его подвигают друзья. Не так уж много радостей в жизни у нас, чтобы не почтить такого поэта. Хотя он по-мальчишески отрезал:
 Мне годы повелели,
 а я им слово дал,
 что ваши юбилеи
 в сыром гробу видал...
 Да ладно... Какой уж там юбилей! Ст. Куняеву никогда не будет 70 лет, даже когда ему исполнится 80 лет, все равно ему не будет и 50! Он так молодо выглядит, потому что поэт. Поэт не может быть старым. Да! Убеждена, поэт не может быть старым и некрасивым, это уже полусумасшедший. Видела таких и боюсь! Поэт, если он поэт, даже в страдании и в горе, когда душа болит за всех, он без возраста. Может, ему и больше ста лет, но он молодой, потому что добрый. Он от Бога и не может быть иным. Изнутри освещен и освящен Духом Божиим.
 Над древним простором
 Стожары парят,
 на древней планете пожары горят,
 Венера над крышей сверкает,
 А Лавра в тумане мерцает.
 Планеты вкруг Солнца ведут хоровод,
 чтоб вечным законам учился народ...
 Но перед рассветом сгущается тьма,
 и в Красной, и в Ясной Поляне,
 а Лавра мерцает в тумане.
 Живи, Поэт! Если Бог даст, и у меня еще когда-нибудь выйдет сборник стихотворений, я весь его посвящу Ст. Куняеву. Я бы и раньше это сделала, но боялась, что недруги скажут, что это я из корысти, чтобы печататься в «Нашем Современнике». А теперь я уже независима от публикаций в газетах и журналах. Мои читатели меня знают и знают, что я не способна к лести, даже в юбилей. И уж если пишу эти строки, то только из благодарности и потому, что мы зачастую не дорожим своим национальным достоянием. И поэт — вот он, рядом, ранимый, замкнутый, потому что скромный, но замкнут в себе, а сам открыт всем ветрам и стрелам от чужих и, бывает, от своих. Он поэт. Даже в прозе своей – поэт. Поэт и в редакторской своей работе, что удивительно. Стихи его переживут все перестройки и все юбилеи. Живи, Поэт!
 Видно, скорее всего,
 Тайный закон мирозданья:
 ВЗЯЛ НА СЕБЯ САМОГО
 БОЛЬШУЮ ДОЛЮ СТРАДАНЬЯ.