Стране нашей во все времена патологически не везло с реформами по землеустройству. Результаты всего этого налицо: перед глазами нашими - "от Москвы до самых до окраин" - зарастают сорняками непаханые, несеяные русские поля…
Настало время начинать новый на этот раз победный отсчет.
Создается впечатление: те, кто критикует выдающихся деятелей прошлого, размышляя "из сегодняшнего далека" об их роли в истории нашей страны, зачастую дают крен в сторону выставления им оценок. Как в средней школе. Разумеется, используя при этом собственную, сугубо субъективную "пятибалльную шкалу". Особенно склонны к этому имеющие влияние в обществе, почувствовавшие страсть и вкус к "реформаторству" - в жизни этой, считают они, надо время от времени все переделывать, перелопачивать. И как хорошо для оправдания своих устремлений находить прецеденты в делах минувших…
Так уж повелось, что преобразователи общества в настоящем испытывают симпатии к себе подобным из прошлого. Иными словами, реформатор реформатору, словно ворон ворону, "глаз не выклюет". И причины тому просты: один в своем предшественнике видит некое себе подобие ("Значит, история меня оправдает!"), другой так и горит желанием прослыть "продолжателем" деяний своего великого "предтечи".
Совсем недавно на российском небосводе сверхновой звездой вдруг всплыл феномен царского министра финансов, а затем и премьера графа Сергея Юльевича Витте. Известный профессионал-экономист и политик, он как раз пришелся по вкусу и автору "ваучеризации" Чубайсу, и "лучшему министру финансов мира" Кудрину, и, конечно же, "универсалу" Гайдару. Да и как было не "попасть в масть" к ним убежденному западнику и антипатриоту, своего рода "агенту влияния", который поспособствовал и нашим провалам в восточной политике (ошибки по отношению к Китаю, Русско-японская война и др.), и порождению смут внутренних, приведших, в конце концов, к трем революциям.
Чтобы не быть голословными, обратимся к некоторым источникам, освещающим с разных сторон период всемогущества Сергея Юльевича.
Министр финансов в царском правительстве с 1893 года, а с 1905-го - и председатель Совета министров, член особого совещания для разработки Высочайшего Манифеста 17 октября 1905 года, автор "золотой реформы", которого льстецы называли "русским Бисмарком", убежденный монархист, он сделал все, чтобы не стало этой самой монархии. А еще - автор "промышленных и оборонных программ", обеспечивших… разгром России в Руско-японской, и прозвище ему "граф Полусахалинский" за сдачу нашей восточной соседке половину известного острова. Однако путь к позору этому прокладывал он куда как воинственно: "Если Япония на это не согласится (речь идет о нашей неуклюжей политике по Китаю - В.Н.), - докладывал он царю, - то нам ничего другого не остается, как начать активные действия… Можно дойти и до бомбардировок некоторых японских портов!" Это была явная провокация по сталкиванию нас, ни к чему не готовых, с сильным восточным хищником. Три державы Европы объединились тогда против набиравшей силу России, а ей нечего было противопоставить вскормленной, вооруженной ими Стране восходящего солнца. Как писал русский историк А.Л. Нарочницкий, имперские политики, за немногими исключениями, "проявили почти полное незнакомство с внутренней жизнью и внутренней политикой Японии и с ироническим пренебрежением относились к ее агрессивным выступлениям, не понимая надвигающейся с этой стороны угрозы".
Восхваляя перманентность политики "ухода с Аляски", Витте как бы предвосхитил идею горбачевского подарка американцам нашего богатейшего рыбой дальневосточного шельфа. И чувствуя в нем "родственную душу", ельцинские прозападники вполне оценили негативную роль царского министра в раскачивании российского имперского корабля. И главным штормовым моментом здесь было 9 января 1905 года. Впрочем, предоставим в связи с этим слово самому Сергею Юльевичу. После того как 8 января царя посетила делегация нашей встревоженной общественности по поводу готовящейся манифестации к самодержцу, он записал у себя: "Они начали мне говорить, что я должен, чтобы избежать великого несчастья, принять меры, дабы Государь явился к рабочим и принял их петицию, иначе произойдут кровопролития. Я им ответил, что дела этого совсем не знаю и потому вмешиваться в него не могу. Кроме того, ко мне как председателю комитета министров оно совсем не относится. Они ушли недовольные, говоря, что в такое время я привожу формальные доводы и уклоняюсь". Такую позицию занял "русский премьер-реформатор", когда тогдашние западные спецслужбы уже готовились нанести Империи свой коварный удар изнутри! Хотя для вида первым затрезвонил в "реформаторский колокол". Но каким набатом отзовется это в народе, Витте при всех своих прозападных симпатиях так и не смог предвидеть, потому что не понял, недооценил русского национального характера.
Зато те, кто уже в наше время брал в пример царского финансиста и премьера, хорошо знали, чего они хотят от России…
Но на множество мудрецов-политиков у нас всегда хватало народной простоты: ныне до весьма многих стало доходить, что перешить Россию на западную колодку никак нельзя без… русского народа. И потому что держава наша в основном православная, русская (нас в ней порядка 80%). И потому что ее единственные союзники, Армия и Флот, по определению Александра III, несмотря на их нелепые и непрерывные сокращения перед лицом натовского давления и окружения нас военными базами, все больше обретают статус организации рабоче-крестьянской: прослойка интеллигенции стала составлять в ней все меньшую долю, в основном за счет нашего бюрократического чиновничества, которое уже давно наловчилось устраивать чад своих в кембриджах, сорбоннах да оксфордах, разными способами "отмазывать", укрывать их от призывов вплоть до обустройства в инофирмах по всему белу свету. В такой ситуации уже нельзя, как было совсем недавно, пугать страну в СМИ "русским национализмом", "шовинизмом", "фашизмом"… Ибо ее Вооруженные Силы из-за недальновидной, себе же во вред, политики "демократических" верхов стали и впрямь национальными.
Напрасны ссылки наших "реформаторов" и на пример декабристов. При всей "красивости" дерзкого выступления убежденных западников и добровольно заблуждавшихся русских офицеров-патриотов - "за свержение гнета самодержавия", за "свободу" и "благоденствие" России, они были "страшно далеки от народа". Да и не для народа было все это задумано. Здесь и связи с зарубежными масонскими спецслужбами, и наличие в столице их теневого штаба восстания 14 декабря 1825 года, и его явно антинародная направленность. Ни в написанном бароном Н.Штейнгелем "Манифесте", ни в "Русской правде" П.Пестеля не упоминалось даже о русском народе, православной вере (все просто объявлялись "гражданами"), ставились задачи "уничтожить регулярную армию", разделить империю "на 14 держав", целиком ликвидировать царскую династию… Зато теми же документами путча вводились "свободы" (для кого?) - т.н. "институт лучших граждан" (прообраз современной "элиты"?) и многое другое - столь же ненужное и неприемлемое для России.
Настала пора даже в самых верхах заговорить о патриотизме, наших национальных интересах. Еще недавно эти чуть ли не бранные понятия вдруг стали востребованными.
И тут перед "нью-реформаторами" всплыла исполинская фигура П.А. Столыпина, державника, радетеля за подлинные интересы народа. Его историческая фраза, брошенная болтунам в тогдашней Госдуме, стала крылатой: "Вам нужны великие потрясения, а мне - великая Россия".
Если, говоря о реформаторстве С.Ю. Витте, критики, словно сговорившись, называют прежде всего его новшества в сфере винно-водочной торговли, то применительно к П.А. Столыпину в первую голову толкуют о его земельной реформе.
Земля… В преимущественно крестьянской стране решение вопроса о справедливом пользовании ею был коренным, главным для судеб Империи, и Столыпин, как высочайший профессионал-политик, радетель за державу Российскую, это прекрасно понимал.
Попытаемся и мы, хотя бы "контурно", в первом приближении, разобраться в сущности этой извечной проблемы, расставить в ней "приоритеты", как принято выражаться сегодня.
Выход из тупика - господство помещичьей собственности на землю и полная зависимость крестьян от землевладельцев - Петр Аркадьевич Столыпин видел в своеобразной триаде: обретение всем обществом чувства гражданственности, воспитание в народе державного мышления и создание на этой базе "класса свободных земледельцев".
В последнем как раз и таилось главное искушение. Кто только не разглагольствовал в те времена о "свободе"! "Свобода для кого?" - весьма вовремя ввернул Ленин в сознание масс этот коварный вопрос. Он был не нов еще со времен Екатерины II. Именно она охотно говорила об обществе "свободных землепашцев", завершая при этом окончательное закрепощение крестьян. И как все толкователи этой идеи, Столыпин невольно впадал в идеализм. "Дайте мне 20 лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете России". Но покоя не было, и известный экономист и философ Сергей Булгаков писал в "Вехах": "Русская революция (1905 года - В.Н.) развила огромную разрушительную энергию, уподобилась гигантскому землетрясению, но ее созидательные силы оказались далеко слабее разрушительных".
Да, ничего из этой "триады" создать не удалось. Потому что вместо государственности наличествовал произвол чиновников-бюрократов, о державном мышлении пеклись меньше всего, а в "свободах" (как и сегодня!) никто так и не смог разобраться. "Русский человек свободным может чувствовать себя только в окопах", - мрачно пошутил тогда кто-то из думцев. Так что "покой" мог только сниться. Как отмечал в эти же годы писатель-народник С.М. Степняк-Кравчинский, тогда все искренне и добровольно заблуждающиеся радели за люд российский, любили "вести возвышенные разговоры, высказывали свои взгляды на народ, на необходимость вести его твердой попечительской рукой к его собственному благу… Забыть себя. Не иметь другой цели, кроме счастья этого самого народа, душу за него положить".
Но, объявив "принцип великорусского государственного национализма", выступив за земельное "размежевание", выселение крестьян "на отруба", т.е. за создание свободных и обширных хуторских хозяйств, со сложной системой их поддержки через "добровольные кооперации", земства, путем "справедливых отчислений со стороны помещиков" и т.п. Столыпин тем самым отвергал вечный российский общинный принцип. Хотя вроде бы вдохновляющие примеры таких попыток реформаторства уже были. Так по инициативе Столыпина в 1889 году в Саратовской губернии был создан опытный хутор с "культурным хозяйством". Здесь завели производство семян, передовое огородничество и садоводство, наладили консервирование и сушку овощей, ягодное виноделие, племенное животноводство, производство масла и сыра, создали даже конный завод… Подобное хозяйство удалось обустроить и в Сибири, в районе Старой Барды. Там, на "выселках", для обширной крестьянской семьи была создана "новая, свободная и разумная жизнь" - даже с телефоном и "лампочками Столыпина". "Пусть же этот почин и эта кипучая работа, которые преобразили крестьянскую жизнь, вспыхнут ярким пламенем по лицу всей деревенской Руси!" - цветисто писала по этому поводу местная газета.
Только нечто подобное образцово и "точечно" уже создавалось у нас и в стародавние времена. Некоторые помещики, особенно из поставщиков к царскому столу, заводили в своих хозяйствах всяческие изыски: выращивали зимой (!) землянику и цитрусовые, арбузы и ананасы, поражали нововведениями по севооборотам, по использованию заморского инвентаря. Не говоря уже о культивировании пшеницы кубанской, рысаков орловских. Однако явлением массовым, общероссийским это не стало и стать не могло.
Беда в том, что благие патриотические замыслы Столыпина оказались иллюзиями. В своей работе "Забытый исполин" известный исследователь Игорь Дьяков писал на заре нашей "перестройки": "П.А. Столыпина уже тогда "государственником" обзывали те, для кого слово это и само государство Русское было ненавистным… Не класс собственников порождали его реформы, а класс хищников, глядящих только на то, что плохо лежит". В этом и была драма Петра Столыпина.
И великий реформатор сразу же нажил врагов из разных, зачастую противоположно ориентированных лагерей: правоохранителей, которые опасались новых потрясений и смут; социалистов, зашоренных на интернационализме и мировой революции; класса собственников-землевладельцев, почувствовавших нешуточную угрозу от его нововведений.
И он был обречен. Хотя Столыпина после целого ряда покушений на него убил агент охранки еврей Мордка Богров, его с таким же успехом мог застрелить несогласный с его программой русский эсер или даже поступившийся своими принципами "ненасильственности" убежденный славянофил.
Однако главной причиной неудачи столыпинского реформаторства стало сопротивление ему со стороны… самого крестьянства: Столыпин покусился на святая святых православного уклада жизни - общину, посягать на которую, по словам Аксакова. означало отрицать своеобразие традиционного русского духа. Как ни странно, но яркий патриот, широко образованный профессионал, Столыпин, оказавшийся все-таки "сыном своего класса" (он происходил из старинного дворянского рода; по записи 1425 года, княжеский дьяк Столыпа составил грамоту для Троице-Сергиева монастыря), так и не понял главного - укоренившийся и генетически закрепленный в сознании русского крестьянства общинно-соборный уклад жизни: "сообча" и дело на Руси исстари ладилось, и умирать "на миру" было легче.
Созданный Столыпиным идеал русской крестьянской жизни больше подходил разве что прибалту-единоличнику, для которого жизнь на хуторе при своем наделе представлялась верхом мечтаний. Кругом тишь лесная, никаких тебе соседей, безлюдье; если обживется, то заведет пару-тройку коров, свиней, лошадей, батраков наймет; при баньке задымит у него аппарат самогонный… Такой малоразговорчивый хуторянин - будь то литовский, латышский или чухонский - будет весьма доволен такой добровольной изоляцией от мира. А вот русский мужик не таков. Ему непременно надо пообщаться с соседями, потолковать "за жисть", что слыхать в Божьем мире. Нет, не готов был наш селянин к жизни "на отрубах".
И нельзя не упомянуть здесь о таком историческом казусе. Если Столыпин в своих реформациях пренебрег таким "непроходным баллом", как русская соборность, то Сталин, наоборот, при проведении той самой пресловутой коллективизации на нее опирался, и последняя, несмотря на немалые трудности, стопроцентно ему удалась. Причина проста: крестьянин, особенно бедняк, охотно шел "в коммунию", потому что трудиться ему предстояло не в одиночку, на выселках, а в той же общине. Только не сразу сообразил земледелец, что отныне урожай свой он будет ссыпать не в собственный амбар, а в колхозный, ключи от которого у властей - им теперь и решать, сколько зерна выделять хлеборобам на "палочки-трудодни".
Как раз в этом месте читатель может возразить: ведь кое-что Столыпину удалось: в ряде мест сложились тем не менее крепкие крестьянские хозяйства. Верно! Это когда "на выселки", на вольные свободные земли Сибири из малоурожайного Нечерноземья переселялись целыми деревнями, пускали там корни, создавая новый тип обстоятельного, зажиточного мужика, отнюдь не хуторянина, а общинника.
И все же "реформа" - слово не бранное. Великими реформаторами были Петр I и Екатерина II. Он "прорубил" то самое окно, а она, как писали историки, "поставила Россию на пороге Европы". Только первого сжигало "нетерпение сердца" - подай ему все и сразу. Недаром же Пушкин отмечал: "Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плоды ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости, вторые нередко жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом". А вторая, прославившись замечательным административным переустройством России, "отличилась" тем не менее в истории как автор указа "О вольности дворянства", который, увы, подорвал основы Российской Державности.
Как следствие подобной непоследовательности стране нашей во все времена патологически не везло с реформами по землеустройству. Не говоря уже о временах стародавних, на нашей памяти остаются и небрежение русским Нечерноземьем (на фоне лихорадочной вспашки целины), и теория-практика "неперспективных деревень", и всякие укрупнения-разукрупнения колхозов, и ставка на российские "фермерские хозяйства" (чтобы с ранчо и урожаями, как в США?), которые немедленно начали удушать с помощью налогов, неподъемных цен на горючее и технику, через произвол чиновников. А результаты всего этого налицо: перед глазами нашими - "от Москвы до самых до окраин" - зарастают сорняками непаханые, несеяные русские поля…
Нам вновь пора обратиться к П.А. Столыпину, к его словам, приведенным в Послании Президента Федеральному Собранию 5 ноября 2008 года: "Прежде всего нужно создать гражданина, крестьянина-собственника, мелкого землевладельца, и когда эта задача будет осуществлена, гражданственность сама возродится на Руси". Выходит, не реформы ради реформ, а изначальное воспитание в людях чувства патриотизма, державности, личной ответственности за свою землю и ее плодородие. Недаром же великий радетель за народное благо запрашивал для государства "20 лет покоя", которых ему так и не дали.
Выходит, настало время начинать новый на этот раз победный отсчет?
Валентин НИКОЛАЕВ.