Самые русские

Это был удивительный целый сонм встреч, какие выпадают, возможно, раз в жизни человека. В Петербург в начале декабря ехать не хотелось. Однако ж звали на встречу «по Рачинскому». Замечательный педагог Ольга Алексеевна Белянова собрала в музее Г.Р. Державина на Фонтанке, наверное, всех, кто любит Рачинского в Петербурге. И знает, и прошёл уже какой-то свой – жизненный, творческий путь с этим именем в сердце.
Как не поехать? И вот уже бегу по набережной с утреннего поезда прямо к Державину. На крыльце дома-музея, накинув на плечи оренбургский платок, Ольга Алексеевна. Улыбка её лучится в морозных блёстках. Машу рукой, чтоб уходила, не мёрзла. Обнимаемся на крыльце.

Зала зимнего сада полна светом от снега, лежащего за огромными окнами в настоящий сад, чистый, нехоженый.

– …Кадетского корпуса его императорского величества, – слышу объявляет Ольга Алексеевна. И мороз пробегает с плеч. Перед нами юноша в белой гимнастёрке с императорскими вензелями на погонах. Рядом девушка – воспитанница курсов сестёр милосердия. Они читают по очереди текст из моей книги о Рачинском, держа в руках открытые папки.

А потом были романсы на стихи Рачинского. Неожиданно лирически звучали эти строки:



Стихи, записанные в домашний альбом полтора столетия назад. Может, чуть меньше. Тогда Рачинский жил несколько зим у Победоносцевых. Сколько они успели сделать для русской школы! Это благодаря им по переписи 1926 года значилось 80% грамотных крестьян. Сотни тысяч церковно-приходских школ работали в последние два десятилетия в николаевской России… На Черниговщине, Львовщине, в Минске и Витебске… Поклониться на могилу Победоносцевых, покоящихся во дворе устроенной им Свято-Владимирской гимназии, мы едем, когда уже начинает смеркаться. Стоим молча у чёрного гранитного надгробия. И думается только: «Помолитесь о нас, помолитесь!»

Нам не выгрести сегодня из постатеистического болота в нашем образовании, не оживить школу, которую продолжают умертвлять. Если школа не здорова, это симптом тяжёлого состояния государства.



Сажусь в ночной поезд из Петербурга в Москву. Пробираюсь по духоте и сутолоке вагона на свою боковушку. Одно место за столиком уже занято. Моя спутница – худощавая женщина в чёрном свитере – заговорила со мной первая. Я поняла сразу, что человек она церковный, а по говору – что с Украины.

– А я – в другую страну, – ответила она на мой вопрос.

Монастырь в западной Украине, отстроенный в последнее двадцатилетие, в декабре 2018-го сожгли те, кому русское Православие – кость в горле. Сейчас сёстры ютятся по домам у местных жителей. Моя спутница (имя её самое простое, русское) говорит: «Знаю польский, немецкий, могу уйти в Польшу, но кто тогда останется в монастыре?» (Точнее – в хозяйственных постройках, которые сёстры выкупили у местной старушки). Отец моей новой знакомой – русский священник, в советское время служил на западной Украине, испытав гонения не столько на веру, сколько на русскость. «Постоянно ворота мазали дёгтем, стёкла били в доме…», – как-то даже задорно рассказывает о 1970 –1980 годах мать Мария.

На границе, при выезде из Украины, монахине пришлось отдать пограничникам материнскую золотую цепочку с крестиком, чтобы вывезти старинную икону из разорённого монастыря и сохранить её в России.
Рассказываю и я – зачем ездила в Петербург:

– Жил в XIX веке такой профессор, Сергей Александрович Рачинский, оставил университетскую кафедру, чтобы учить крестьянских детей, потратил своё стотысячное имение на устройство 26-ти школ в Бельском уезде Смоленской губернии…

Говорю и вижу её лёгкую усмешку.

– Так, знаю, – говорит она, – я сама – Рачинская.

В вагонных сумерках кажется, что мне снится наш разговор. Нет. Мария открывает в телефоне фотографии своих родственников. На снимках они в косоворотках с голубым орнаментом.

– Так это не украинские вышиванки, – говорю.

– Конечно, нет, это смоленские. Так Рачинские же!

Её материнская линия – польская ветка Рачинских. Вятичи. Славяне. Родные… Что за сила так жестоко разделила нас, славян – в XI, в XV, в XXI веке?..

– Драйзер ещё писал, – говорю почти риторически, – как в Америке уничтожалось коренное население. А Косово? А Сербская Крайна? Всё по одному сценарию.

– Я тоже читаю Драйзера, правда на немецком. Вы не осуждаете меня, что я, монахиня, читаю Драйзера?..
Потом Мария рассказывает, как они с сёстрами выращивают и на старинных станках ткут лён, какие травы надо смешать, чтобы ткань сделать изумрудного или бордового цвета… И я уже с трудом подавляю в себе желание поехать и пожить хоть день-два в этом живом мире, где коза без спросу переходит через польскую границу поесть травы, где клюквы – тьма, и её собирают матушки в сплетённые ими лукошки… Неужели завтра этого ничего не будет?!



В Москве мы пакуем в сумки тёплые вещи. В этот почти не существующий, обескровленный монастырь сбежались сёстры из других обителей, спасаясь от раскольников.

– Сестёр надо одевать… – шепчет матушка. – Нам монашеское теперь носить нельзя.

Выгребаю домашнюю аптечку. Увы, военное положение. Самые необходимые лекарства дорожают. Но главное – переправить книги и газеты. На Украине не только русская патриотическая пресса оказалась под запретом, но не найти даже журналов по садоводству на русском языке. Обыски по квартирам идут по всей Украине. Изымают православную литературу, литературу с российской символикой, русскую и даже советскую классику. Жгут во дворах домов. Газету «Русь Державная» запретили там давно, поскольку символ монархии страшен распинателям русского царя и распоясавшимся их наследникам по прямой.

Несколько номеров газеты у матушки отняли по ту сторону границы. Но что-то удалось провести. Книга Владислава Кассина «За честь России» о русских добровольцах, воевавших на сербской земле, на Украину доехала. Спустя неделю, матушка написала, что брошюру сканировали, сняв скрепку, переписывали от руки… Разве можно мечтать о более дерзновенном читателе для своей книги?! Неужели такая война нужна, чтобы ДАЖЕ на западе Украины люди почувствовали себя русскими?

А мы думали, мы потеряли сорок миллионов русских людей… Нет. Они снова соберутся, когда окрепнет Россия, когда сердце обретёт здоровый ритм и весь организм русского мира восстановится.
А пока… СМС от матушки: «Мы горим. Наш монастырь снова жгут, а в Киеве лавра горит».

Да нет, это мы должны гореть – от стыда за то, что не можем помочь Украине, что мы верим продажным журналистам, злобным телеведущим и лжеэкспертам по украинскому вопросу, которые учат нас, как нам относится к своим родным, что сегодня на Украине смотрят на Россию через такое же кривое зеркало…
У многих сестёр на днях в СБУ забрали паспорта. За получение помощи от Московской патриархии матушку допрашивали в прокуратуре и отпустили только, когда удалось заплатить адвокату, чтобы тот доказал… Доказывать, увы, приходится, что белое – это чёрное, и наоборот.

– У меня такое чувство, что кто-то за нас молится, – говорит матушка. – Мы сильные, мы уйдём в подполье, в Карпаты уйдём, но не сдадимся.


Наши соотечественники – в Луганске, Донецке, Харькове, Львове – быть может, сегодня самые русские и самые православные. Они – оправдание наше перед Богом. Благодаря им наш мир не свернулся ещё в горящий свиток. И у нас есть надежда на спасение. Как сказал русский профессор Андрей Владиславович Рачинский, что преподаёт сейчас в Сорбонне: «Европа смотрит на Россию, и Франция, где за 50 лет не построено ни одного храма, поверьте, надеется только на то, что Россия спасёт мир».