«Сопряжение церковно-славянской и великорусской стихии, будучи основной особенностью русского литературного языка, — писал Н. С. Трубецкой, — ставит этот язык в совершенно исключительное положение. Трудно указать нечто подобное в каком-либо другом литературном языке» (Трубецкой Н. С. Общеславянский элемент в русской культуре // Сб. К проблеме русского самоосознания. — Париж, 1927 — С. 86).
Между тем именно язык обеспечивает первоначальный и глубинный взгляд на мир, образует тот языковой образ мира и иерархию духовных представлений, которые лежат в основе формирования национального характера. И прежде всего складывается здесь «языковое различие между бытовым, земным, материальным, с одной стороны, и возвышенно духовным, небесным, вечным — с другой, — пишет профессор В. К. Журавлев. — Небесное и земное строго разделяются в русском самосознании».
Все это органически сливается в преобладающее, так сказать, генетическое самосознание русского человека, как бы предваряющее его непосредственный жизненный опыт и бытие во время жизни, где он действует в соответствии со свободою воли, хотя и не без влияния социальных обстоятельств.
Доброе смирение, как следствие «ощущения Бога», восходит именно к языку, обеспечивающему высоту представлений о Возвышенном, к которому и обращаются-то на особом молитвенном языке, и весь мир тогда воспринимается религиозно.
Русская литература сформировалась в лоне православной культуры, и научный подход требует при ее преподавании в школе непременного учета этого бесспорного факта. Но сам по себе этот неоспоримый факт еще не объясняет нам, в чем заключается особенность грамотного подхода к литературе с учетом сказанного. Православное миросозерцание создает те предпосылки отношения к миру и людям, которые характерны для истинно русского человека и для большинства положительных героев нашей классики. Ибо «двойственность в человеке возможна, — справедливо считал Лесков, — но глубочайшая «суть» его все-таки там, где его лучшие симпатии». «Где сокровище ваше, — там и сердце ваше» (Лесков Н. С. Письмо Л. И. Веселитской от 13 января 1893 г. // Собр. Соч.: В 11 т. — М., 1958. — Т. 11. — С. 523).
В Институте русского языка РАН разрабатываются теоретические вопросы интеллектуального и духовного развития языковой личности с учетом ряда аспектов семантики и гносеологии, а также национального характера в его историческом развитии. Все это важно. Но принятой концепции языкового развития школьника у нас пока нет... Выйдите на улицу, и вы убедитесь, что в массе так называемая языковая личность в отношении речи катастрофически деградировала.
Так называемый плюрализм дал возможность в наше время бесстыдно разрушать сложившиеся речевые и культурные традиции, что, в частности, выражается в открытом печатании в официальных массовых изданиях непечатных слов... Разрушительные последствия этой языковой беспринципности проявятся не сразу. Допуская в печать нецензурные слова, внедряют в массовое сознание вирус духовного распада. Вирус этот неизбежно будет разрушать границы между другими культурными представлениями.
Как только «черное слово» становится в ряд с остальными словами нашей родной речи как равноправное, возникает, даже помимо сознания, словесная неразборчивость, а вслед за ней — неизбежная склонность к нравственному безразличию и смешению добра и зла. Не случайно в краеугольном сочинении эпохи формирования русской нации «Домострое» встречаем замечательные мудрые установки: «А если во время дела какого раздается слово праздное или непристойное, или с ропотом, или со смехом, или с кощунством, или скверные и блудливые речи, — от такого дела Божья милость отступит...»
Глубоко чувствовал русский человек силу всепроникающего слова, понимал его реальную и был способен чувствовать скрытую, еще неведомую его силу. Потому и сторонился слов дурных, стыдился грубой и грязной брани... Дав права «черному слову», мы облегчаем путь черным делам. И что не менее страшно — постепенно уродуем свой духовный мир. К сожалению, немногие понимают это.
«У нас крадут великое слово наших пращуров, последнее наше богатство! — с болью пишет В. Бахревский. — Вот почему матерное слово, слетевшее с твоих губ, дорогой мой мальчик или тем более девочка, — не хулиганство, а клятва на верность врагам русского народа» (Бахревский В. А. Вызволим слово наше из грязи и лжи. // Правда. — 3?июля 1995. — № 102 (27520). — С. 4).
Падение речевой культуры продолжается, усиливается невежественное засорение отечественного языка иностранными словами. Вместе с тем (особенно для учащихся и людей средней образованности), происходит затемнение смысла понятий, ими обозначаемых. Газетный стиль и разговорная речь публики нередко превращаются в свалку чужих и чуждых нашему языку выражений, без которых вполне можно обойтись, не искажая смысла высказывания. Но «руководящие инстанции», ответственные за судьбы страны, молчат, не понимая и не замечая трагического падения культуры речи, происходящего при фактическом содействии радио и телевидения.
Обращаясь к нашему давнему прошлому, видишь, с какою умной ответственностью и заботой относились некогда к чистоте родной речи государственные люди. Петр Великий, например, писал одному из своих корреспондентов: «В реляциях своих употребляешь ты зело много польских и другие иностранные слова и термины, за которыми самого дела выразуметь невозможно; того ради впредь тебе реляции свои писать все российским языком, не употребляя иностранных слов и терминов». Или (еще пример) — как пекся Правительствующий Сенат о том же вопросе в 1750 г.! Вот, что значилось в ответе Сената одному из служилых людей: «Определенный в Вятской и Пермской провинциях для искоренения воров и разбойников секунд-майор Есипов объявляет Сенату о появившейся на реке Вятке воровской компании, и коим образом он с командою на них напал и имел с ними немалую суктицыю (от лат. sucsisiio — рубка; изначально: бой пиками. — В. Т.). Сенат приказал: оному Есипову в поимке и искоренении злодеев иметь крайнее старание; а впредь ему в донесениях своих в Правительствующий Сенат таких речей, как выше значит, что с ворами имел суктицыю, отнюдь не писать, а писать российским диалектом (Русская старина. — 1873 — Июнь. — С. 859–860).
Наши предки резко осуждали засорение русского языка, исходя из того, что «привыкши к оборотам речи языков иноплеменных, мы нечувствительно искажаем обороты языка собственного, вводим чужие слова, изменяя их по образу русских... Не должны ли мы, напротив, употреблять старание, чтобы отклонив заблаговременно зло сие, обратить в пользу распространение, очищение от посторонних примесей и утверждение славянорусского языка...» Автор приводимого высказывания твердо привержен «той известной истины, что словесность народа есть верное зерцало его нравственного и умственного бытия, его гражданских добродетелей и чувствований» (О необходимости обучаться преимущественно отеческому языку и нечто об обучении языкам иностранным // Украинский журнал. — 1825. — № 16. — С. 246).
Здесь запечатлено глубокое понимание неразрывной связи языка, духа и судьбы народа.
Как никогда злободневно звучат слова известного специалиста в области искусства речи и актерского мастерства С. М. Волконского: «Русский язык в опасности. Самое духовное из наследий нашей родины, то, которое всякий из нас носит в себе и с собой, в опасности. Давно уже неряшливость, пошлость и всевозможные ошибочные обороты стали проникать в нашу речь. Такого голоса, который бы осуждал, клеймил и выправлял, у нас не было. Российская Академия в этом отношении осталась безразлична и безмолвна... Эстетически-воспитательная цензура в области языка отсутствовала. В школах на чистоту языка не обращали внимания, и сами учителя принадлежали к числу тех, кто более всего повинен в наводнении родного языка иностранными словами и в испошлении его истрепанными словечками и оборотами…» (Волконский С. М. О русском языке (1923 // Русская речь. — 1992. — № 2. — С. 33).
С. М. Волконскому вторит наш современник, профессор И. П. Щеблыкин. «...Нельзя не высказать тревоги, — пишет он, — по поводу чрезмерного и часто ничем не оправданного увлечения наших публицистов иноязычной лексикой — вроде «брифинг», «консенсус», «маркетинг», «рейтинг», «имидж», «нонсенс» и т. п., будто бы более выразительно и точно характеризующей уже известные понятия. Дело дошло того, что в области эстрадного исполнительства чуть ли не «верхом» искусства считается умение певца произносить русские слова на иноязычный манер, а некоторые дикторы Центрального радио и огромное количество комментаторов уже безо всякого стеснения копируют интонации полурусской речи вещателей «Свободной Европы» и «Голоса Америки». Воспринимать это как дань моде или результат естественного сближения народов под сенью «общеевропейского дома» не только наивно, но и вредно. Деформация фонетической оболочки (не говоря уже о самой структуре) родной речи есть признак глубинного разрушения основ национального самосознания, а вслед за этим — как это и наблюдается в действительности — самих принципов нравственности» (Щеблыкин И. П. «Гряди, российская ограда… поставь опасностям конец! // Классика и современность. Нравственные проблемы русской литературы XVIII — XX вв. — Пенза, 1991. — С. 16–17»).
С горьким сожалением приходится признать эти слова справедливыми.
+ + +
Невежество распространилось в преподавании отечественной литературы. «Рожки да ножки» от обязательного списка произведений русской классики, некогда изучавшихся в средней школе, — это убедительный признак дегуманитаризации школьной программы, ибо гуманистический потенциал русской классики не нуждается в доказательствах.
Филологическая наука приходит в учебные заведения, опаздывая иногда на полстолетия. В школьной практике пользуются обветшалыми понятиями о классицизме, романтизме, не чувствуют и не понимают литературы XVIII в., не говоря уже о древнерусской литературе, выросшей на основе имеющего многовековые традиции мировоззрения, сформировавшегося на религиозной национальной почве. В то же время отдельные, зачастую не лучшие исследования, вдруг становятся модными, их считают новым словом, им подражают, их некритически цитируют. И это тоже следствие массовой филологической некомпетентности. Этому много причин, и здесь больше беда, а не вина наша. И все же такой разрыв недопустим.
Мы только начинаем осознавать, сколь вреден при изучении литературы бескомпромиссный общественный утилитаризм, когда отвергается как ненужное, несущественное, а иногда и вредное то, что «не работает» на непосредственные практические цели. Мы еще не избавились от базаровщины. История отечественной литературы показывает и то, сколь опасна слепая бескомпромиссность убеждений, когда она выдается за основу нравственности, когда страстная целеустремленность к народному благу, цели высокой и достойной, по существу, укрепляет бездуховность и придает ей силу нравственного закона.
История нашей литературы дает понять, что зачастую именно здесь происходило незаметное смещение в сфере духовности и это приводило к тому, что непреходящие духовные ценности, не обнаруживающие при поверхностном рассмотрении непосредственной материальной пользы, непосредственной практической надобности для решения утилитарных вопросов «текущего момента», эти ценности приравнивались к историческим предрассудкам, ими пренебрегали и даже открыто демонстрировали это пренебрежение. Так образовывались смещения в массовом культурном сознании, смещения, которые позже многократным эхом отзовутся в жизни многих поколений и приведут к трудновосполнимым утратам в культуре, духовности, всей гуманитарной сфере человеческого бытия.
Между тем жизнь и поведение многих героев русских классиков просто необъяснимы вне их православного миросознания, и чтобы действительно разобраться во многих характерах русской классики, ощутить их существо, их внутреннюю наполненность, тайные порывы души, необходимо восчувствовать их речь, далее — их православное мироощущение, а затем уже вникнуть в те конкретные исторические обстоятельства, которые подталкивают их к тем или другим умозаключениям, суждениям (ошибочным или верным) и действиям.
Изучая русскую литературу таким образом, нам можно будет многое понять истинно и в ее героях, и в святая святых творчества русских писателей. Но при этом очень важно в условиях стихийного и сознательного посягательства на русскую национальную духовную культуру, среди «американского карнавала» «на улицах и в домах Москвы и Петербурга» твердо и отчетливо осознавать: существенным и неотъемлемым свойством русской классики был и остается пафос нравственной, духовной устремленности и внутреннего благоговения перед идеалом. Поэтому все великие русские писатели считали свое творчество не только работой, но высоким призванием и служением. Справедливы и поучительны слова видного русского ученого С. А. Венгерова:
«...Русская литература всегда была одной из тех святынь, в общении с которой человек становился чище и лучше». И далее пояснял, что литература наша утверждалась на благодатной почве самоотречения, подвижничества, жертвенности во имя правды, в деятельной любви; она «всегда была кафедрой, с которой раздавалось учительное слово». «Русская литература — центральное проявление русского духа, фокус, в котором сошлись лучшие качества русского ума и сердца (Венгеров С. А. Очерки по истории русской литературы. — СПб., 1907. — С. 3, 5, 8, 15).
Язык и отечественная словесность составляют тот арсенал, в котором сосредоточиваются внутренние силы народа и основные начала воспитания национального самосознания личности гражданина России. Именно против этих «внутренних сил» направлена сейчас деятельность разрушителей России, наших врагов, вольных и невольных. Ибо «когда психология народа слагается так, что он начинает верить больше во внешние, чем во внутренние свои силы, — ...народ этот на пути к падению» (Меньшиков М. О. Письма к ближним. — СПб., 1908. — Т. 7. VII. С. 5).
Поэтому-то на уроках русского языка, литературы и истории нам надо повернуть сознание молодежи от интересов к похоти, наслаждениям и материальному благополучию — к духовным идеям, нравственным задачам, к сознанию ответственности и воспитанию добрых чувств и любви к России, к людям, к миру.
Нам надо решительно воспротивиться всем видам дурного попустительства в этой ответственной области. Насаждение твердых духовно-нравственных начал в слове и деле воспитания национального самосознания личности становится нашей стратегической задачей. Есть, однако, опасность. Она состоит в апологии плюрализма, которая ненаучна по своей сути, ибо истина одна. Наука требует определенности, требует четко осознанной системы понятий, целей, задач. Она требует широкого подхода. Именно этого зачастую не хватает нам, когда мы решаем вопрос, как донести знания о литературе (в их общеобразовательном минимуме) до сознания учащихся.
Необходимый обществу подъем духовности, нравственности, культуры нерасторжимо связан с преодолением филологического невежества. Разумеется, это дело непростое. Оно требует огромных усилий, повышения культуры всех звеньев просвещения, всех работников, от воспитателей детских садов до министра. Оно требует постоянной самоотверженной деятельности. И здесь первостепенная роль принадлежит труженику просвещения и прежде всего учителю-гуманитарию.
Всеволод Юрьевич Троицкий,
доктор филологических наук
доктор филологических наук