Не знаю, кто как ответит на этот вопрос, я же уверен, что никто, только Господь одарил его великим талантом, а нас, русских людей, Россию, его животворящими трудами.
Разве брали его в расчёт властители дум, «шестидесятники»? Всплывшие на мутной волне двадцатого съезда, угодившие новым властям, все свои преступления свалившие на Сталина, они очень неплохо устроились в СССР. Въезжали в дачи, катались по америко-европам, хвастались знакомствами со знаменитостями, издавались без передышки, и кто их, всего через поколение, вспомнит? И где их достижения? Всё дым, всё прах. Знали ли они о Рубцове? Поняли ли из первых его публикаций всё величие его таланта? Где там! Только и было, что обозвали его шарфиком. Да разве б смогли они уравнять его с собою, да ещё и вообразить, что он выше их на десять голов, когда им было, славящим то Ленина, то вскоре певших оды его жертвам, то торопившимся одобрять уничтожение природы, затопление тысяч гектаров земель, убийство целины, то сочинявшим бравые тексты для песен строителей коммунизма, и тут же бегущим к очередной кормушке очередного генсека, когда им было понять, кто такой Рубцов? Да и что он знает о пост-пинк-флойдовской культуре?
А он знал главное, знал, что «мать России целой – деревушка». Своей чистой душой он говорил родине, избушкам и деревьям родной деревни: «За старинный плеск её паромный, за её пустынные стога я готов безропотно и скромно умереть от выстрела врага». И как иначе? Здесь «звезда полей во мгле заледенелой … восходит ярче и полней, и счастлив я, пока на свете белом горит, горит звезда моих полей…».
Образ деревни – прародины России продолжается образом русской дороги, по которой идёт поэт, «перекликаясь с теми, кто прошёл, перекликаясь с теми, кто проходит… Здесь русский дух в веках произошёл, и ничего на ней не происходит. Но этот дух пройдёт через века! И пусть травой покроется дорога, и пусть над ней печальные немного, плывут, плывут, как мысли, облака…».
Не могла быть великая поэзия достоянием только села: и в городах русский народ – все бывшие деревенские, – и память о земле-кормилице похоронена не во всех сердцах. И подчиняясь зову небес, может быть, вопреки себе, поэт говорит: «Я выстрадал, как заразу, любовь к большим городам… Ах, город село таранит! Ах, что-то пойдёт на слом! Меня же терзают грани меж городом и селом».
И дотерзали. А до января 71-го, подчиняясь обязанности русского таланта – служить России, служил. «Привет, Россия, родина моя! Как под твоей мне радостно листвою! И пенья нет, но ясно слышу я незримых певчих пенье хоровое… Как будто ветер гнал меня по ней, по всей земле – по сёлам, по столицам! Я сильный был, но ветер был сильней, и я нигде не мог остановиться».
И поэзия его не остановилась. Её размножали, делали известной не издательства, не премии – благодарная память людская. И в горнице русской поэзии стало опять светло, это от рубцовской ночной звезды.
Самое важное: полюбивший поэзию Рубцова обязательно полюбит и Россию. И, глядя с высоты веков (взбежим на их холм и поглядим на поле русской поэзии), видно, что Пушкина, сменившего Державина, сменили Лермонтов и Тютчев. А Тютчева? Тютчева, божественным провидением было приказано «продолжить книгою Рубцова».
Осенью 76-го года вдова поэта Александра Яшина Злата Константиновна собрала вологжан и москвичей, знавших Рубцова, на его отпевание в московской церкви Николы в Кузнецах. Её очень страшило то, что зимой 71-го раба Божия Николая похоронили без «церковного пенья, без ладана, без всего, чем могила крепка». Отлично помню как батюшка сказал: «Николай Рубцов очень многих привёл ко престолу Божию». И очень многих соделал защитниками России.
И вернул русской поэзии её предназначение.
Владимир КРУПИН