Редакция получила письмо от нашей подписчицы В. Н. Карушиной, которое было опубликовано в седьмом номере газеты. Очень благодарны Вам, уважаемая Валентина Николаевна, за высокую оценку наших скромных трудов по изданию «Руси Державной». Большое Вам также спасибо и от имени авторов, которых Вы выделяете и материалы которых постоянно читаете.
Нам очень запало в души, что Вас так волнует судьба вдов Великой Отечественной, перед которыми, как Вы справедливо пишете, «мы все в неоплатном долгу». «Задела эта тема за живое», говоря Вашими же словами, и нашего специального корреспондента Валентина Николаева, к которому Вы обратились с предложением откликнуться на эту горькую, наболевшую тему. Ему мы и предоставляем слово.
Дорогая Валентина Николаевна!
Несказанно взволновало меня Ваше письмо. Драма эта, от которой «спазмы в горле», с детства разыгрывалась на моих глазах на Смоленщине, «вдовьем крае», как писал о ней Александр Твардовский. Таким «краем» стала в войну вся наша Россия.
Тема эта поистине неподъемная, потому что нет меры, которой можно было бы измерить непреходящую боль тех, кто получил то самое извещение: «пал смертью храбрых». До сих пор памятно, с какими надеждами и отчаянием встречали люди идущую в дом почтальоншу и с каким страхом вручала она эти проклятые «похоронки». И до сих пор живут-доживают свой век те, кто дрожащими руками принял тогдашние казенные фронтовые конвертики. Им выпали испытания, которых хватило бы на несколько человеческих жизней.
Эти строки — не исследование данной, до сих пор источающей кровь и боль темы, а просто размышление вслух, попытка поделиться мыслями, которые роятся и никак не дают мне покоя.
Наша история и статистика Великой Отечественной, кажется, вообще не задавались вопросом: а сколько же вдов оставила народу «в наследие» страшная и священная эта война? Известно, что потери одних только Вооруженных Сил составили округленно двенадцать с половиной миллионов человек. Это павшие сыновья и дочери, братья и сестры… А сколько из них мужей, оставивших жен вдовами, а детей сиротами, пожалуй, никто до сих пор не знает.
Вот одна из типичнейших историй такого вдовства.
Кузнецовы — это был старинный курский крестьянский род. Еще в столыпинские времена поднялись они всей деревней, чтобы искать лучшую долю на свободных уральско-казахстанских землях. Да только не успели окрепнуть: то Русско-германская, то революция вместе с Гражданской, а потом с еще бедным колхозом в селе Чермашнянка так и вкатились в Великую Отечественную. Леонида Кузнецова призвали сразу же, а вскоре его жена Анна Петровна прочитала горькие слова «похоронки». А на руках — четверо детей, мал мала меньше. Старшему Сашке всего девять, Валя и Нина почти погодки, а Гале всего два годика. Вот и живи-поживай в небольшой хатенке с земляным полом, с работой в колхозе с утра до глубокой ночи («Всё для фронта! Всё для Победы!»), с жалкими заработками «на трудодни». А ребятню надо было накормить, одеть-обуть. Оставалась было после мужа коровенка, но разве сможешь ее продержать — и кормить надо, и сена на зиму не напасешься. И хотя была еще на руках у Анны Петровны ее старая больная мать Устина Гавриловна, вся малышня сплотилась в дружную семейную ватагу — собирали при селе лебеду-крапиву, в степи грибы-ягоды, а в соседней речушке ловили какую-то мелкоту, порой и головастиками не брезговали. Особая статья была — охота на сусликов, не как на вредителей полей, а для прокорма. «Бывало, нажарю их, — рассказывала хозяйка, — с ходу наедимся, а потом все маемся: больно уж тяжелый привкус от них появлялся, прямо с души воротило».
«Скорбящая псковитянка» — символ горя России.
В ноябре малышня отправлялась из-под снега «собирать колоски». Занятие это по закону сурово наказывалось — «расхищение колхозной собственности»: можно было схлопотать и пять лет, и десять. Правда, ребятне это сходило, только все равно идти на сборы было, как на боевую операцию. С затаиваниями, с переползанием по-пластунски.
Трудно было с обувкой, но научились из автомобильной резины шить нечто вроде бахил, наловчились и лапти, вернее, чуни, плести из старых веревок. И смех и грех был, когда Сашка ходил в отцовских латанных и перелатанных валенках. Ногами в них до подошвы почти не доставал и страшно от этого мучился, но терпел.
При всем при том с соседями Косолаповыми, Турченковыми, Щербаковыми домочадцы Кузнецовых жили в большой дружбе, по законам взаимоподдержки, хотя были эти семейства такой же вдовьей нищетой, как и они сами. Но подобное только сейчас поражает — тогда все это было естественно, может, поэтому и выживали. И что вы думаете? Подняла-таки Анна Петровна всю свою ватагу. Выросли все дети честными, порядочными, любящими друг друга, готовыми всегда поспешать на помощь. Недаром ведь говорят в народе, что «вдовой да сиротой — хоть волком вой» или «лучше погореть, чем овдоветь». Но выстояли! Может быть, потому, что всем семейством просили поддержки у иконы Богоматери в святом углу и потому, что сами «не плошать» старались…
Разными путями приходили в дом «похоронки» с войны. По-разному приходила там к людям и смерть. Один попадал с фронта в госпиталь, а оттуда снова на фронт, пока не погибал от очередного ранения. Другой, пройдя все передовые без единой царапины, пал уже при «последнем штурме», на ступенях рейхстага. А третий даже не успел доехать до фронта — угодил его эшелон под бомбежку, и стал солдат навеки «участником Великой Отечественной», хотя войны так и не успел увидеть. А у оставшихся в живых поселилось в душах непреходящее чувство вины перед погибшими. Пронзительней, больней, чем Твардовский, об этом еще никто не сказал:
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие
Не пришли с войны,
В том, что они –
Кто старше, кто моложе –
Остались там,
И не о том же речь,
Что я их мог,
Но не сумел сберечь.
Речь не о том,
Но всё же, всё же, всё же…
И понять рассудком все это можно. Вот он вернулся с войны — живой-здоровый, при орденах-медалях, а у соседки после «похоронки» глаза не просыхают. Куда тут спрячешь, отведешь свой взгляд?
… Но была вдовья доля еще горше той, что постигла тех, кому пришло извещение: «пал смертью храбрых». Это — когда сказано: «пропал без вести». Издревле такая констатация означала, что в данном случае боец не вернулся из боя и что не оказалось его ни среди убитых, ни среди раненых. А вот что сказано на сей счет в официальном документе — Советской Военной Энциклопедии, т. 6, стр. 572: «П. б. в. — лицо, безвестное отсутствие которого удостоверено в установленном порядке. В СССР такой порядок в отношении всех граждан установлен действующим законодательством. Факт, и дата П. б. в. военнослужащего в военное и мирное время определяется решением соответствующей инстанции после расследования причин его безвестного отсутствия и получения подтверждающих документов…» Вы что-нибудь поняли? И не пытайтесь, ибо всё и сформулировано так, чтобы вместо здравого смысла строки эдакие сгустились в сплошной туман.
Возможностей пропасть без вести в передрягах Большой войны было не меньше, чем просто погибнуть: засыпало в окопе взрывом снаряда, утонул в сумятице боя в реке при форсировании ее, засосало в болоте, оказался в таком виде, что и опознать-то было нельзя… А бюрократическая машина клеймо на пропавшего уже поставила: не то погиб, хотя никто подтвердить этого не может, не то попал в плен — раненым ли, контуженным, не то сам сдался или попросту перебежал к врагу. У руководителей «особых служб» был целый набор такого рода «подозрительных формулировок». Вот и живи с ними вдова наша «соломенная» — не то еще замужняя, не то… И ото всех тут натерпишься — от «собесов», которые не будут платить пособий, от недобрых соседок. Забредет к такой твоя курица в огород, а она уже не упустит возможности съязвить: «Мой-то сокол вернулся при орденах-медалях, а твой еще неизвестно где!» Все это было крайне обидно, горько, несправедливо. А он, может быть, еще больший герой, чем уцелевший соседский.
Мы, смоленские мальчишки, в сентябре 1943 года в верховьях Днепра наткнулись на одну такую группу «пропавших». Семь человек, еще в форме 1941-го — они лежали, заняв круговую оборону. Заржавленное, без единого патрона оружие, истлевшие шинели… Очевидно, это была нарвавшаяся на немцев и геройски погибшая наша разведка. Тогда здесь было минное поле, и «фрицы» так и не решились подойти к ним, павшим в том неравном бою. Ребята постарше пытались отыскать при них какие-нибудь документы, но их не было. И неудивительно: за линию фронта, в тыл врага, наших посылали лишь безымянными. Так и остались они навек «пропавшими без вести». Кому не памятны леденящие душу кадры кинохроники: изможденные женщины, впрягшись в плуг, пашут колхозное поле… А вот за бороной, подстегивая прутиком исхудавшую лошаденку, вышагивает по пашне босоногий малыш… Может, это и были вдовы и сироты таких вот «без вести пропавших» героев?
Нет, никогда не зарубцеваться ранам наших вдов и сирот. Вот что написала в газету «Русь Державная» директор «Народного музея боевой и трудовой славы ОАО «Акрон» Великого Новгорода Вера Ивановна Мишина, ставшая поистине душой замечательного патриотического движения «Сокол», члены которого уже почти 40 лет ищут, а порой и возвращают из небытия имена наших незахороненных «без вести пропавших» солдат: «Это наша общая боль, общая незаживающая рана. До сих пор не высыхают слезы у вдов, которые так и не смогли поклониться праху своих не пришедших с войны мужей»…
Подчас в «пропавшие без вести» усердием военных чиновников зачислялись тысячи и сотни тысяч безымянных героев. Таковыми были все попавшие в 41-м в подмосковное «Вяземское окружение». Отчаянно сражаясь под командованием отважного генерала М. Ф. Лукина, они в течение двух недель сковывали нацеленные на нашу столицу 28 гитлеровских дивизий, фактически спасли Москву. На местах тех боев вездесущая ребятня наша не находила потом ни боеприпасов, ни исправного оружия. А остатки окруженцев, измученные, еще в летнем обмундировании бойцы наши — многие в одних рубашках и босиком! — в снежном октябрьском месиве брели мимо моего дома по Старой Смоленской дороге в немецкий плен. А что — они все должны были приберечь «последний патрон для себя», превратиться в армию самоубийц?
«Вдовий вопрос» применительно к «пропавшим без вести», в основном, разумеется, военнопленным, прошел у нас свою бюрократическую эволюцию. При Сталине плен как явление войны вообще не признавался: «У нас нет пленных, а есть изменники Родины!» В постсталинское время в новых воинских уставах возможность такового была уже упомянута, но с эдакой лукавенькой оговоркой: если попал в него боец «по ранению или в бессознательном состоянии». Можно подумать, что противник только и ждет с носилками и в белых халатах, чтобы принять в свои госпитали наших раненых-контуженных. Да немцы таковых просто пристреливали!
Только в наши дни, совсем недавно, в верхах заговорили о законе, который необходим для реабилитации воинов, вынужденно оказавшихся в плену, — с выплатой им денежного содержания за все время пребывания в нем, с безусловным обеспечением всех причитающихся льгот для семьи. Кстати говоря, в царской армии все так и было — когда в Русско-германскую из кайзеровского плена удалось бежать генерал-лейтенанту Л. Г. Корнилову и поручику М. Н. Тухачевскому, Отечество встретило их как героев — со всеми вытекающими отсюда официальными признаниями их отваги и мужества, с начислением положенного жалованья, вручением наград.
К сегодняшнему дню такой Закон уже принят. Но и он опять-таки не без «странностей». Судите сами. Из поправки в п. 8 Федерального закона № 76-ФЗ «О статусе военнослужащих»: «За военнослужащими, захваченными в плен…, сохраняется статус военнослужащих… За указанными военнослужащими сохраняются денежное довольствие, материальное и иные виды обеспечения, которые выплачиваются (выдаются) супругам или другим членам семей военнослужащих, проживающим совместно с ними,.. до полного выяснения обстоятельств захвата в плен…» Здесь опять загадка: что значит «выплачиваются до полного выяснения»? А что будет после такового? Словом, чудны дела твои, чиновничий бюрократизм.
А тем временем вдовы России — много ль их осталось в живых? — особенно из тех, что получили не «похоронки», а извещения о пропаже их мужей «без вести», все еще ждут их, надеясь на чудо. И чудеса порою случаются — это когда подвижники-поисковики наши, обнаружив останки непогребенных солдат Великой Отечественной, находят при них «смертные медальоны» с адресами родных, надписи на ложках, котелках, портсигарах, которые помогают установить личность погибшего, вернуть его из одиозного разряда «пропавших» в героический сонм воинов, павших в боях за Родину. Но всех уже никогда не вернуть из безвестности.
Так склоним же головы перед их памятью. Перед всеми вдовами нашей великой и многострадальной России.