Кинбурнская коса имеет свою судьбу и свое лицо. Густые заросли камыша, болота, заводи с глубокой грязью, соленые озера и пески не привлекали сюда много жителей. Лишь скрывались тут от преследования конников пленные, бежавшие из крымского татарского рабства, да позднее – беглые крепостные. И вот конец XVIII века. Вдоль побережья прошли пехотинцы Суворова, князь Потемкин приказал проводить дороги. Напротив укрепленного турецкого Очакова на косе выстроили целую крепость. Выросли небольшие военные поселения, обросли они кузнецами и плотниками, торговцами, возчиками, прачками. Суворов знал: стойкость русского воина и его мужество непреодолимы, если он верует и укрепляет дух в храме вместе со своими командирами. Тут, на небольшой и удобной поляне перед озером, он и решил воздвигнуть церковь. Строили сами солдаты. Кирпич и дерево везли из Херсона на волах. Деревья распиливали тут же. Иконостас сделал иконописный мастер из губернского Екатеринослава. Храм для себя строили споро и безоплошно. Сослужили первую службу в сентябре. А тут грянула и вторая русско-турецкая война. Но Кинбурнская коса уже была под покровом храма. Да еще и самой Богородицы, ибо храм и носил название Свято-Покровский - в честь Божией Матери. Вокруг него и сельцо выросло по имени храма, Покровское.
Турки были уверены: Очаков неприступен. Но Кинбурнская крепость на косе была бельмом на глазу и мешала турецким кораблям прорваться к Херсону и сжечь все в большом количестве строящиеся русские корабли, да и сами эллинги, ибо на Черном море должны быть только турецкие суда. Поэтому и предприняли они в первые же дни второй русско-турецкой войны атаку на Кинбурн. Ее отбили. Но основной удар турки решили нанести на следующий день. С утра и началась высадка. Суворов, как всегда, в то утро начал с молитвы, придя на службу со своими офицерами. Сам стоял на коленях справа у иконы Покрова Божией Матери. Связной офицер, зная, что во время молитвы к генералу подходить нельзя, все-таки решился и, наклонившись, тихо доложил: «Турки высаживаются». Суворов, полуобернувшись, только глазами повел, головой махнул, показав, чтобы офицер удалился, и подальше. Сам же продолжал молиться. Турецкая пехота на лодках и вплавь высаживалась на берег. Старший офицер подошел и с тревогой вопросил: «Господин генерал, турки высаживаются, что предпринять?» Генерал-аншеф только рукой повел: отойди! Затем встал и, низко кланяясь перед иконой, продолжал молиться. Когда последняя лодка, спущенная с турецких кораблей, уткнулась в песок, к генералу подошел сам комендант Кинбурнской крепости Иван Рек и без церемонии, думая, что Суворов не слышит, выкрикнул: «Александр Васильевич! Все турки на косе!» Суворов наложил на себя крест, поклонился иконе и тихо сказал: «Помоги, матушка!» Затем развернулся и, слегка шлепнув по погону Река, спросил: «Все?» Не ожидая ответа, посеменил вперед, приговаривая: «Все, вот и хорошо, чтобы никто и не остался. Все, все там будут». Махнул в сторону моря.
Баталия была жаркая. Три раза над генералом-аншефом нависала смерть, но берегла, берегла Богородица Суворова за его глубокую веру, за любовь к ближнему. А ближним для него во все времена был солдат, чудо-богатырь. А они берегли своего командира пуще зеницы ока. Рядовой Семен Новиков спас от неминуемой гибели своего боевого батюшку Александра Васильевича, на которого налетели трое турок. Бой был тяжелый, кровавый, смертоносный, но и победоносный: турок разгромили, уничтожили, потопили, взяли в плен. Виктория! Александр Васильевич, израненный, контуженный, вместе со всеми офицерами, многими нижними чинами на следующее утро заказал благодарственный молебен и несколько раз прикладывался к храмовой иконе Покрова Божией Матери.
Что там, на косе, нынче? В северной ее, Херсонской, части заповедник. На южной, Николаевской, живут своей нелегкой жизнью несколько хуторов и деревень. Дороги между ними песчаные, ездить тяжело, завозить продукты с Большой земли нелегко, а все вырастить на огороде не удается, песок требует воды и удобрений. К истории у многих отношение туманное, а у некоторых бандитское. Помню, как в 1983 году, когда писал роман «Росс непобедимый», стоял у памятника Суворову в конце косы. Этой зимой зацепили трактором тот бронзовый бюст Александра Васильевича Суворова и увезли в неизвестном направлении. Что это? Стремление изничтожить нашу общую память? Или просто покушение на бронзу? То и другое варварство, происходящее от отсутствия нравственности, от невежества и враждебности ко всему православному, святому, к нашей общей героической истории. Неужели вытравлен христианский православный дух на Косе, выведший сюда предков этих людей? Вот, говорят, и ту суворовскую церковь сожгли, где он вымолил победу, откуда Божия Матерь простерла свой покров над людьми, живущими на Косе. Да, подтвердили нам, церковь в 30-е годы закрыли, сделали склад. Когда пришли сюда румыны в 1941 году, ее снова открыли для службы. После войны местная советская власть закрыла ее и превратила в клуб. Когда пришли нынешние времена, ее нехотя передали епархии, но молиться было некому, и ночью храм таинственно запылал. Бес еще гулял по Косе.
В конце лета стараниями дочери и племянницы, избравших в прошлом году робинзоновский образ жизни на Косе, я со Светланой (моей женой) плыл на катере к кинбурнским пескам мимо острова Майского. Вдали желтел остров Березань. Мелкая волна била в берег и кружевом пены одела стрелу Косы, чайки гортанно оповещали о прибытии катера. Запомнились впечатляющие строки замечательного николаевского поэта Владимира Пучкова: Очаков, глинистые кручи, // Незваной новостройки дым. // Мы по воде ползем все круче, // Мы вверх по зеркалу скользим, // Где между небом и лиманом// Волнами вбит песчаный клин – // Роится в мареве туманном// Цепочка пепельных маслин. // Нам уголок обещан райский?// Куда мы все – в такую рань?..// Темнеет слева остров Майский, // Желтеет справа Березань.// На острие, как на порожке, друг в друга тычутся белые, // Лимана мелкие барашки// И моря Черного валы. // Еще рукой не дотянуться, // Но эту кромку держит взгляд, // Где над прибоем чайки вьются// И разнобойно голосят.
На Косе я оказался в небольшом и довольно уютном домике на хуторе Крутая Осыть. До моря было не близко, сначала приходилось идти по степной дорожке, в окружении хлестающей по ногам траве, потом по большой песчаной пустыньке, и уже босиком, затем по двум лиманчикам-озерам, по щиколотки и даже колени в полусоленой воде, затем взбираться на прибрежную дюну и оттуда уже бросаться в волны давно знакомого элладского Понта Эвксинского, древнего Русского моря, с XII века – Озера турецких султанов, а нынче любимого Черного моря.
Первый поход показался мне тяжелейшим испытанием, после многочасового московского сидения за столом. Племянница же щебетала, просила повернуть голову то налево, то направо, обращая внимание то на красоты разнотравья, то просила взглянуть на чистый озерный песок, послушать птичек, поприветствовать цаплю. Да, если бы было «Агентство Кинбурнской косы», Галя безусловно была бы там главной пиарщицей. Впрочем, и песочек постепенно стал приятным, и разнотравье поражало, и веселый гомон птичек стал проникать в наполненный скрежетом городской слух. Да и ноги на пятый день не подкашивались, не сводило от песка, а ощущали его теплоту и свою теплопроводность. В сознании стало пробиваться: может быть, ходьба по песку мне полезна не менее, чем плавание на море. Словом, Кинбурнская коса возвращала меня к естественной, не механической жизни. Но здесь же, на Косе, удалось пережить нечастую радость и восторг от утреннего торжества рождения дня. Проводив в 5 часов 31 августа родных на автобус, вернее, на прицеп, куда стоя поместилось раз в десять больше пассажиров, чем в самый вместительный двухэтажный лондонский автобус, мы отправились еще в утренней туманной дымке к морю. Луна торжественно господствовала над озерами, вырывающимися из лощинок маслиновыми деревьями и гладью моря. Волн не было слышно. Но и тишины не было. Все заполнилось звуками природы. Гортанно крикнула чайка, песочно вскрикнув, взмыла цапля. А у моря началось великое торжество. Всходило солнце. Было оно особенное, четко очерчено, без лучей, невиданного доселе красно-розово-малинового цвета. И вдруг вверху все заколебалось, прониклось каким-то странным шелестом. Скажу откровенно, я такого не видел в своей жизни. Знаю, что есть счастливцы, увидевшие это. Я – нет. Я благодарю Косу, подарившую и этот знак природы. С севера, от горизонта, от заповедника шелестели в выси занявшие небо утки. Их было несколько десятков, несколько тысяч, несколько десятков тысяч, а, может, сотен тысяч. Они летели на юг, на другое дневное пристанище, то ли на Тендре, то ли в другое место. Но как они летели? Как они выстраивали строчные линии, клинья, ряды. Казалось, кто-то невидимый скомандовал им: «Повзводно, поротно, побатальонно к торжественному Лету перед восходящим светилом – ввысь!» И они летели, занимая всю полосу от побережья, не заходя за его линию, вернее, не залетая, до горизонта. Да, «это был торжественный перелет. Вечером, уже в разное время, они возвращались. Орнитологи все это объяснят, они знают причины этого парада. Я не знал, я восторгался!
В единственный за все десятидневное время пребывания на Косе пасмурный день направились со Светланой в деревню Покровку искать суворовскую церковь или что от нее осталось. По дороге то там, то здесь в окружении маслиновых деревьев и акаций были видны небольшие втянутые, почти вросшие в песок или выросшие из него домики. Деловито паслись отвязанные откормленные и остророгие быки. Их взгляд, когда они подымали головы, тореодорских чувств не вызывал. Мы проходили, осторожно и размеренно ступая, дабы не привлечь внимания массивных богатырей. Радовались, что красные рубахи не в нашем вкусе и кинбурнская коррида отодвигалась в будущее. Где-то дальше паслись трое сухопарых коней. К людям не подходили. «Одичавшие», — объяснил нам идущий навстречу старичок. «Как, одичавшие? — «Ну да, от хозяев сбигли. Значит, дики». – «А те что же не ловят-то их?» — «Та кому воны нужны, их же годувать треба. Ось и махнули рукой на них». Да чего только нету на этой казавшейся издалека пустынной Косе. «Да тут и волки есть», - как бы отвечая на наш вопрос, объяснил местный землемер, а значит, человек, знающий все закоулки и изгибы Косы, Юрий Бородин. Его предки много-много лет назад осели на Косе. Может, из бывших воинов Суворова, которые и построили в Покровском церковь. Но вот, выйдя из-за камышовых зарослей, мы увидели безколокольный силуэт церкви. Да, это церковь, над входом которой сияла икона Божией Матери. Голубые, небесного цвета железные врата были растворены, но куда? Мы шагнули и попали в небесно открытый храм.
Алтарник выносил и прикреплял к крючьям предалтарной стены четыре храмовые иконы. В центре, на кафедре, лежала икона с Богородицей, распростершей свой покров над верующим миром. Мы приложились, купили свечи и стали молиться в этом почти первохристианском храме с небесно-голубым куполом. Хор из алтарника в черном одеянии и девочки с длинной косой ладно повел церковные молитвы и песни. Надалтарный купол сохранился, и из открывшихся алтарных врат вышел священник с кадилом и освятил храм и молящихся, которых и было-то человек десять на этой подаренной нам Всенощной перед праздником Успения Божией Матери. На следующий день на праздничную литургию мы пришли ранним субботним утром. Народу было уже больше, в хоре прибавились женщины, которые оказались прихожанками разных храмов с материка, приехавшими отдохнуть к родственникам. Причащались и дети отдыхающих, и мы. Литургия шла по полному чину три с половиной часа. Несколько раз, когда отец Елевферий (так звали священника) вел молитву, в алтарь влетали стаи ласточек, искусно совершали круг и вылетали, садясь рядами на ребра перекрытий крыши. «Божия птаха, все разумеет», — тихо сказала стоящая рядом старушка. А когда батюшка начал проповедь, ласточки закружили торжественную карусель в алтаре, совершая облет вокруг головы священника. Пожалуй, и не было у меня раньше в жизни такой поднебесной литургии, в лучах солнца с птичьим церковным песнопением. Сегодня кончался пост. Батюшка пригласил на трапезу, проходившую на школьном дворе, там священника приютили в доме глиноземного завода. Он и поведал, что является настоятелем нового небольшого мужского монастыря в селе Константиновке. Сейчас получил послушание от владыки Питирима, архиепископа Николаевского и Вознесенского, завершить восстановление и возрождение Свято-Покровской церкви. Местных прихожан мало, почти нет. Вытравили благодатный дух за безбожные годы из крестьян, чье сословное название и велось от Христа.
— Ну, ничего, — утешал уже нас батюшка, — проснется чувство христианское, придут крестить и поминать. Вот на Покрова покроем верх, начнем достраивать колокольню (колокол в церкви был, и мы услышали его за несколько километров)... А вот они, — он указал на прислуживавшего в храме благообразного с аккуратной бородой человека и его жену, — художники из Одессы, второй год пишут иконостас. С Божией помощью и при человеческом участии восстановим. Приезжайте на следующий год!
Но я уже знал, что для восстановления этой суворовской церкви надо было немало средств. Ее же история, месторасположение, благодатный дух, окружавший с самого создания, требуют немалых усилий и денежной помощи. Первый раз войдя в храм, я возликовал: в числе четырех больших алтарных икон была и икона святого праведного Федора Ушакова, адмирала флота Российского. Как же, как же! Ему здесь и быть. Ведь великая дружба связывала этих двух великих подвижников и воинов, правдолюбцев и заботников о воинах, о моряках. Я об этом писал во «Флотовожде» и других книгах об Ушакове. Воевали они вместе на Юге в Причерноморье и на Черном море при Екатерине. Суворов брал Измаил и Рымник. Ушаков громил турецкий флот у Тендры и Калиакрии. А потом, после опалы, были призваны Павлом I (подлинный талант в итоге нужен правителям) для изгнания французских республиканцев из Италии и Средиземноморья. Суворов взял Милан и Турин и совершил героический альпийский переход. Ушаков штурмом взял крепость Корфу, затем город мощей святителя Николая – Бари, Неаполь и Рим – оба возвратились в Россию, оба ушли непобежденными, глубоко верующими. Ушаков завершил жизнь в Санаксарском монастыре, раздав деньги и богатства церкви, родным, бедным. Как же им не быть вместе? Летом сюда, к храму, приезжают воскресные школы, юные ушаковцы из Николаева, С.-Петербурга, Коломны. Они посильно помогают в восстановлении храма, усердно молятся. Дорогие моряки, бывшие и нынешние суворовцы, кто, как не мы, может помочь восстановить этот храм! Отец Елевферий назвал и счет, который в Очакове. Никакая копейка не будет лишней. А если кто сможет приехать поработать и помолиться в храме Суворова, то спишитесь, договоритесь. Миром нашего неугасшего духа, силой многое умеющих рук, разумом соотечественников возродим суворовский храм!
Валерий ГАНИЧЕВ