Учащие и учащиеся

Народная школа — вопрос роковой и грозный для России.
С. А. Рачинский

Россия второй половины XIХ и начала ХХ века очень заинтересованно решала проблемы своего образования. Интересовало все: типы учебных заведений, совместное и раздельное обучение мальчиков и девочек в среднем звене обучения (в подростковый период и старше), содержание образования. Но центром проблемы был вопрос о том, кого хотели видеть «на выходе» из учебного заведения и каким должен быть облик учителя.

Гимназии были наиболее распространенным и устойчиво принятым обществом типом учебных заведений. Преподавали в них, как правило, выпускники университетов. Так было в Европе с давних времен — такой тип учебных заведений принимался как эталон. Но это (прежде всего, умно-научное) образование не соответствовало народным чаяниям, народному идеалу русского человека. Вспомним, как «бледно» выглядят умные старшие братья в сказке о борьбе Ивана Крестьянского сына со Змеем Горынычем: они анемичные, несообразительные и нерасторопные, когда требуется решать задачи «повышенной жизненной сложности». Каста людей ученых, конечно, была не лишней в стране, но и не более того.

Полувоенные порядки гимназии отвращали от нее сердца ее питомцев. Вот, например, Третья классическая гимназия — «наиболее классическая из классических» гимназий Санкт-Петербурга — размещалась в доме № 23 по Гагаринской улице и представляла собой серое, невзрачное здание казарменного вида. Сложилась даже легенда, что раньше здесь была тюрьма. Д. С. Мережковский, известный в начале ХХ века философ и писатель, выпускник Третьей гимназии, вспоминал так: «Никакого воспитания — только одна убийственная зубрежка и выправка Учиться в ней было совсем не легко, особенно вначале». Профессор Н. Я. Чистович, учившийся в ней почти в одно время с Мережковским, в 70–80-е годы XIХ века, свидетельствовал: «...первые годы гимназии были почти сплошной зубрежью: зубрили латинские слова и грамматику, зубрили по-гречески, по-немецки, по-французски. Зубрили и географию. И так шли первые пять лет. Утром отсиживали 5 часов на уроках, вечером дома должны были готовить уроки по 5 предметам, и так из дня в день Это непрерывное сиденье над ничего не говорящими сердцу древними языками и вся бездушная система вели к тому, что у воспитанников гимназии назревало отрицательное отношение к ней, у некоторых доходившее почти до ненависти. Первые пять классов гимназия была сплошным страданием».

Или 8-я мужская гимназия на Васильевском острове — многолюдная (по 30–40 человек в классе), с пестрым социальным составом (здесь учились и дети столичной элиты, например, Александр Блок, и дети обеспеченных мещан нередко с примитивными духовными запросами). Вот как описывает нравы, царившие здесь, видный ученый-педагог ХХ века Б. Е. Райков: «Отношения были чисто формальными, но дисциплина стояла, в общем, высоко, войны между учителями и учениками не было. Был, скорее, вооруженный мир, при котором каждая сторона учитывала все слабости и промахи другой и была всегда готова перейти в наступление — при подходящем случае. Преподаватели были опытные, искушенные в школьных делах, тертые калачи, которые великолепно понимали психологию гимназистов — на манер того, как укротители в зверинце учитывают звериную психологию». Тот же дух царил и в женских гимназиях. Дореволюционная детская писательница Л. А. Авилова вспоминала о времени обучения в гимназии как о четырех годах «сплошной скуки».

Можно только вообразить, какой ДУХ несли в себе выпускники гимназий! И это несмотря на обязательные уроки Закона Божьего, на участие в церковной жизни... Гимназическое обучение было уделом умных мальчиков из состоятельных семей для подготовки к ответственной службе на государственном или научном поприщах.

Далеко не все поступившие доходили до финиша гимназического, а позже и университетского образования, пополняя собой ряды «лишних людей» в своей стране: уже сформировались амбиции и претензии, а душевных сил, как зачастую и средств для их осуществления, — увы! — не было. Другие же молодые люди, пройдя «чистилище» первых гимназических лет, освоив латынь и немецкий язык, блаженно отдавались в прохладные объятия ее величества Науки. Серьезность, строгость и несуетная «прохлада» уроков, лекций и семинаров возносила обучающихся над реалиями окружающей жизни, погружала в особый мир научных изысканий. Когда в начале ХХ века встал вопрос о возможном слиянии мужских и женских гимназий, это вызвало резкое несогласие в «мужском стане». Профессор Гартен выразился весьма категорично: «Чистые формы науки подвергаются из-за присутствия женщин преобразованию в сторону несерьезной поверхностной легкости и даже... осквернению». Что такое молодые девушки в классе? — Это свежесть, красота — это сама жизнь! И она-то «оскверняла» образовательный процесс?!

Так гимназии и университеты претендовали называться святилищами «чистой» науки. Профессора и все обучающиеся — жрецами храма науки. Это накладывало отпечаток на их облик. Отмечалась некая узость интересов, сухость и скупость чувств, проистекавшие от самозамкнутости научной атмосферы, неловкая рассеянность в быту и в реалиях обычной жизни, чудаковатость. И эти люди представляли своего рода опасность для жизни России как беспочвенные мечтатели и фантазеры. Например, типичный книжник по образованию и воспитанию, активист-обновленец в начале ХХ века Александр Введенский выглядел временами так: «Задумчивый и вечно погруженный в книги, он как-то странно выходил моментами из своего обычного состояния молчаливой замкнутости, чтобы совершить какой-то эксцентричный, сумасбродный поступок». А вечный студент Петя Трофимов из пьесы Чехова «Вишневый сад», предлагающий Ане «бросить ключи от имения в глубокий колодец» и начать вместе с ним совсем новую жизнь где-то там, в далеких чудесных краях и далеко-далеко от реальности вообще. Именно в студенческой среде зародилось и окрепло революционное движение, погубившее империю.

Жрецов науки, в среде которых так легко рождаются революционеры, как раз и не требовалось готовить в массовой народной школе России. (Тогда вместо слова «школа», так привычного нам и родного греческому понятию «схоластика», что значит «знание, оторванное от реальной жизни», — употребляли более благозвучное слово «училище».) А что же требовалось от народных училищ? Как видно из предыдущего повествования, в России второй половины XIХ века ощущалась проблема подготовки такого учителя для народной школы (вернемся к привычному названию), облик которого бы соответствовал национальным особенностям страны. Время Цифиркиных и Кутейкиных, могущих научить механически читать, писать и считать, уже прошло, а их место должен был бы занять учитель милостью Божией — человек, который бы олицетворял народный идеал: имел бы огонь веры в сердце, был бы умницей, тружеником, мастером на все руки, вдохновлял идеалом благородной и высокой жизни.

Одним из первых остро почувствовал проблему цели образования и его результата гений русской педагогики К. Д. Ушинский и со свойственной ему убедительностью выразил это в почти что в художественных образах. «Что сказали бы вы об архитекторе, который, закладывая новое здание, не сумел бы ответить вам на вопрос, что он хочет строить — храм ли, посвященный богу истины, любви и правды, дом, в котором жилось бы уютно, красивые ли, но бесполезные торжественные ворота, на которые заглядывались бы проезжающие, раззолоченную ли гостиную для обирания нерасчетливых путешественников, кухню ли для переварки съестных припасов, музеум ли для хранения редкостей, или, наконец, сарай для складки туда всякого же никому не нужного хлама?» Понятно, что К. Д. Ушинский говорит в этом отрывке о жизненном предназначении как задаче образования человека — кем ему быть: мелким хозяйственным работником или исполнителем парадных представительских функций. Это важно, но острие проблемы в другом: кем бы ни был человек по роду занятий, он должен состояться как настоящий человек, развиться в своих

Богом данных дарованиях, обрести качество человечности: крепость мышц и нервной системы, яркость и полноту чувств, нравственную состоятельность, веру, совестливость, правильную и образную речь. То есть арка ли, гостиница ли, дворец, храм или хозяйственный сарай — все они должны быть построены из качественного материала и быть утверждены на крепком фундаменте, чтобы никакие бури и «разлияния вод» не повредили их устойчивости.

Первым внятно высказался об этой проблеме в 1856 году, сразу после окончания Крымской войны, которая высветила многие недостатки внутреннего устройства Российской империи, Н. И. Пирогов в статье «Вопросы жизни»: «Не столько чиновника, военного, судью или ученого должно готовить учебное заведение, но ПРЕЖДЕ ВСЕГО истинного человека, цельного, с высокими нравственными и гражданскими качествами». Эта статья, изданная на плохой бумаге в полупоходных условиях в «Морском сборнике», была переведена на многие европейские языки и издана во многих странах Европы — такой острой была реакция на заявившую впервые о себе русскую национальную идею в педагогике — «обучая, воспитывать!» До этого времени мы всему учились у просвещенной Европы и по-ученически следовали в ее образовательном фарватере. Позже сложится мнение, что вся русская педагогика вышла из идеи Пирогова «воспитывать и образовывать ЧЕЛОВЕКА» и что он пробудил «спавшую у нас до тех пор педагогическую мысль».

Нужно понимать, что понятие «воспитание» — это чисто русское педагогическое понятие, ему нет аналогов в европейских языках, и в контексте русской культуры оно обозначает «обожение» человека. Современный доктор педагогических наук, профессор одного из московских педагогических вузов И. З. Гликман уже в ХXI веке ввел специальный термин «воспитатика», обозначив им науку о воспитании (в противоположность западноевропейскому понятию «дидактика» — наука об обучении) как отличительную особенность русской педагогики и уникальный вклад ее в развитие теории образования в целом.

Вернемся в историю. Кто же из русских педагогов сумел убедительно представить на практике воплощение этой стержневой для России педагогической задачи в жизнь? — Это сделал гениально одаренный учитель и ученый С. А. Рачинский. С 1875 по 1896 год он все силы отдавал построению новой народной школы в России. «Великим делом» назвал труды С. А. Рачинского по созданию новой школы, неразрывно связанной с православной церковью, К. П. Победоносцев. Из их постоянной и обширной переписки понятно, что оба видели в этом верный путь исправления нравов в народной среде и способ противодействия революционным идеям, будоражившим многие умные головы в то время. В основу всей системы воспитания в новой народной школе были положены народно-религиозные начала: преподавание Закона Божьего, активное участие детей в церковных богослужениях, пение в церковном хоре, разучивание молитв и религиозных песен, а также все виды труда, органично вписывающиеся в каждодневный распорядок школы (самообслуживание, огородные и садовые работы, заготовка дров и т. п.). Прививались эстетические ценности. А любовь к природе и понимание ее красоты, считал Сергей Александрович, является одним из лучших плодов истинного образования.

На этом пути главной тревогой С. А. Рачинского было духовное состояние учителей в сельских школах.

В те годы в сельских земских и министерских (ведомства Министерства народного просвещения) школах преподавали недоучившиеся студенты университетов, бывшие гимназисты. Поэтому земскую школу — средоточие голой грамотности и поверхностности во всем — педагог С. А. Рачинский видел рассадником всего дурного, что есть в России. Голая грамотность распространяется быстро, стихийно, как верховой пожар в лесу, грозя уничтожению добрых корневых начал в характере русского человека, считал он. При известной двойственности национального русского характера (великие подвиги веры, терпения, жертвенности соседствовали с маловерием, безумной страстностью — с той широтой, которую не мешало бы в известных случаях «сузить», как писал Ф. М. Достоевский) правильное или неправильное устройство школ для народа С. А. Рачинский считал вопросом «роковым и грозным» для России. Именно от него зависит, каким станет будущее России. Какова школа сегодня — таков облик страны завтра. «Под влиянием грубой лести, расточаемой земскими ораторами, выработался у нас тип сельского учителя в высшей степени отталкивающий и вредный. Полуграмотные эти юноши возомнили о себе, что они соль земли, и ... становятся падкими до всяких влияний... политического толка». Много общаясь с С. А. Рачинским, разделяя его безпокойство о нехватке духоносных учителей для русских школ, обер-прокурор Святейшего Синода сенатор К. П. Победоносцев (1927–1907 гг.) открывает вблизи Новодевичьего монастыря в Санкт-Петербурге Свято-Владимирскую церковно-педагогическую школу. После его кончины попечителем школы была Е. А. Победоносцева, супруга Константина Петровича.

Лучшим из мыслимых руководителей сельской народной школы Рачинский видел «дельного доброго священника», трудящегося на поприще просвещения рука об руку с добрым учителем, который по природе своего служения уже является наставником.

Для народной школы, считал С. А. Рачинский, нужны были особые учителя. Они должны были быть выходцами из крестьян, людьми, хорошо знающими народный быт, нравы, традиции. «Это не полубаричи, которые свысока смотрят на деревню и своих учеников, а те же старшие братья всех этих крестьянских школьников, близкие им, с которыми так легко ученикам». И таких учителей «нам нужно много — дельных, непритязательных, прочных, исполняющих свое трудное дело с любовью и терпением». Учителей для своей школы С. А. Рачинский готовил и сам. Тех из учеников, кто проявлял учительскую струнку, он особо выделял: сначала доверял руководить младшими, а потом направлял в учительскую семинарию. Писатель Василий Ян, побывавший в Татеве, писал, что от всех учительствующих учеников Сергея Александровича «веяло чем-то искренним и честным. Я глядел в задумчивые глаза этих людей, поднявшихся из народной массы, но не порвавших ни одной из нитей, связывающих их с коренной народной силой, с землей-матушкой, и мне было отрадно и тепло возле них. Эти люди не собьются с дороги, не пропадут, с ними не оскудеет русская земля». Многие из посетителей татевской школы отмечали высокую духовную наполненность ее воспитанников: «Что-то в высшей степени привлекательное разлито в этом сочетании искренней религиозности и русского простодушия с сознательным взглядом на все окружающее Бодрые, веселые, открытые, сознательные молодые люди их любовь и постоянная готовность крестьянствовать, их смирение и преданность своей родной среде еще больше привлекают к ним симпатии». При этом они выбирают разные жизненные занятия, в соответствии с наклонностями характера, дарованиями и Божьим призванием. Одни воспитанники учились в духовном училище (выпускник татевской школы протоиерей Александр Васильев был духовным наставником царских детей), другие заканчивали фельдшерские школы, третьи — ремесленные училища, многие становились управляющими, землеустроителями, купцами или заводили свое дело. Особо художественно одаренный ученик С. А. Рачинского Н. П. Богданов-Бельский стал известным художником (он был любимым живописцем последнего русского императора).

Как это похоже на педагогические достижения И. В. Ионина в школе «Красные Зори»! Люди всех профессий и специальностей выходили из ее лона. И агрономический педагогический техникум при ней... Казалось бы, ничего не значащее простое решение на потребу дня. Но нет, в годы повальной технизации и индустриализации всей жизни в стране — эта форма представляется принципиальным НАД-сиюминутным, НАД-временным решением. Не так ли и нам следует поступать? Во время поголовного увлечения цифровыми технологиями — приникнуть к спасительной защите земли-матери от всякой зловредной зауми, от пустого прожектерства, от варварского отношения к природе, от нелепостей в культуре.

Во время царствования Александра III и — далее — его сына Государя Николая Александровича «русскость» как цивилизационное явление обрело свою высокую и вескую значимость. Оба императора любили все русское и всеми способами способствовали расцвету русской культуры, русского образа жизни, русского хозяйства. В это же время начался процесс формирования понятия «русская школа» в немалой степени благодаря издаваемому отцом и сыном Гуревичами (известными питерскими педагогами и журналистами) одноименного журнала «Русская школа» (1890–1917 гг.). Была поставлена цель: разобраться в существе и качестве отечественного среднего и «элементарно-народного» образования, а также семейного и общественного воспитания. В первом же номере журнала в статье профессора Ю. А. Кулаковского «Классические языки в русских гимназиях» было отмечено, что педагогика в общественном сознании является синонимом скуки как нечто тяжко педантичное. Это происходит оттого, считает автор, что наша школа «не несет в себе печати национального характера, она не органична русской самобытности, а является... сколком немецкой школы по образцу преимущественно прусскому».

Как видим, журнал прекратил свое существование вместе с той страной, которая именовалась Российской империей, а значит, и прекратились исследования феномена русской школы.

После революции понятие «русский» было низведено с высокого смыслового пьедестала, и тогда все значительное и самобытное в жизни народа, в том числе в педагогике, определялось исключительно понятием «советский»: советская школа, советские учащиеся, советская педагогическая наука и т. п. Но уже в первые годы перестройки понятие «русскости» было реанимировано одним из первых. В мае 1993 года произошло знаменательно событие — был созван Первый Всемирный Русский Собор. По благословению Патриарха Алексия Второго в Свято-Даниловом монастыре в Москве собрались представители всех общественных сил страны (это были священники, ученые, политики, военные, педагоги, деятели культуры, хозяйственники), для которых понятие «русский» имело сакральный смысл. На Соборе был принят документ, определявший и утверждавший русские начала жизни. С тех пор с добавлением понятия «народный» эта общественная организация русских людей — как форум, трибуна — действует.

А в 1993 году на Соборе в Свято-Даниловом монастыре присутствовал доктор педагогических наук, профессор Герценовского педагогического университета Иван Федорович Гончаров. Все увиденное и услышанное было им воспринято как руководство к действию. Так в РГПУ им. А. И. Герцена был создан образовательный центр «Современная русская школа», который сделал попытку разработать концепцию русской школы на основе трудов К. Д. Ушинского и русских религиозных философов, проводил обучающие курсы, конференции, издавал журнал «Русская национальная школа». Иван Федорович неутомимо ездил по городам и весям глубинной России и с любовью и тщанием взращивал русские школы. Сотрудником Центра И. Ф. Гончарова довелось быть и автору этих строк.

Что же являлось отличительной чертой русской школы? Думается, что одна из главных черт — это благоговейное отношение к земле и трудам по ее возделыванию. Так, последний русский Император Николай Второй, участвуя в первой Общероссийской переписи населения в 1897 году, на вопрос о роде занятий написал: «Хозяин Земли Русской». Сколько же смысла кроется в каждом из этих слов! А ведь мог написать: «царь», «властитель народов» и проч. Но нет! «Хозяин Земли Русской»...

Благоговейное отношение к родной земле и труды по ее возделыванию должны стать нормой и ценностным стержнем русской педагогической практики в базовом ее звене — в средней школе. К этому взывает вся наша история и особенно тот ее момент, когда царственная семья и ее сострадальцы (слуги, врач) в акте невиданного по жестокости, беспощадного и злодейского умерщвления под Екатеринбургом как бы «растворились» в родной земле-матушке, еще более освятив ее в сознании русского народа.

О том, как «прорастали» труды на земле в русскую педагогику в ХХ столетии читайте в ближайших номерах «Руси Державной».

Константин Петрович Победоносцев

Знание и дело

С того времени как проснулась и пришла в движение мысль в нашем обществе, стали нам твердить на все лады о необходимости знания; столько твердили, что самое понятие о просвещении отождествилось в умах нашей интеллигенции с количеством знаний. Отсюда — расширение программ и высшего, и среднего, и даже начального обучения, отсюда — полки наскоро навербованных бестолковых учителей, приставленных к каждой науке для того, чтобы пустоты не было, отсюда — формализм экзаменов и испытательных комиссий, отсюда — расположение журналов, трактующих de omni re scibili et quibusdam aliis (обо всех вещах, доступных познанию, и о некоторых других) и наполняющих головы читателей на рынке интеллигенции массою отрывочных, перепутанных между собою мыслей и сведений. Результат всего этого жалкий — расположение мнимой интеллигенции, воображающей себя знающей, но лишенной того, к чему должно вести всякое знание, т. е. умения взяться за дело, делать его добросовестно и искусно и поставить его интересом своей жизни.

Всякий человек призван к делу и должен выбрать себе известное дело; а для того, чтобы уметь делать его, необходимо собраться в себя, сосредоточиться. «Не расширяй судьбы твоей — было слово древнего оракула — старайся не гулять за пределами твоего дела». Рассеяние в разные стороны развлекает мысль, расслабляет волю и мешает сосредоточиться на деле. Развлекаясь во все стороны разнообразными движениями любознательности и любопытства, человек не может скопить в себе и сосредоточить такой запас жизненной силы, какой необходим для решительного перехода от знания к деланию. Сколько бы ни поглотил в себе образов и сведений дилетантизм любознательности и вкуса, все останется безплодно, если не может он собрать все свое существо в себе и двинуть его к делу.

Знание, само по себе, не воспитывает ни умения, ни воли. Мы видим ежедневные тому примеры. Много видим людей умных, острых памятью и воображением, образованных, ученых — и безсильных в решительную минуту, когда требуется решение для дела или твердое слово в совете. Но жизнь наша, и частная, и общественная, при усложнении отношений, при смешении понятий и вкусов, требует непрестанно скорого и твердого решения. И мы видим, когда оно требуется, люди идут к нему не твердыми ногами, а окольными путями, оглядываясь на все стороны. В эту пору человек, имеющий ясное сознание и волю, способный в минуту сообразить все, что знает в связи с предметом решения, стоит для дела дороже множества умов неверных и колеблющихся.

Отсюда формализм и безплодность многих происходящих у нас советов и совещаний: люди говорят, не умея сосредоточиться на предмете рассуждения. Но лучший оратор не тот, кто изыскивает лишь способы уловить и запутать противника мелким оружием казуистики или потоком пышных угроз, но тот, кто приходит в совет с твердым и ясным мнением о деле и высказывает его ясно и твердо; не тот, кто, смешивая цвета и оттенки, способен доказывать, что в черном есть белое и в белом черное, но тот, кто прямо и сознательно называет белое белым и черное черным. Не тот истинный судья, кто, разлагая по волоску каждое требование и возражение, творит формальный суд по формальным признакам правды, но тот, кто заботясь о существенной правде, умеет ясною мыслию проникнуть в существо отношений между сторонами. Не тот годный на дело военачальник, кто изучил до подробности всю историю походов и битв и все приемы военной тактики, но тот, кто может в решительную минуту острым взглядом сообразить в уме своем положение местности и военных сил, и решительным действием воли определить судьбу сражения.

Московский сборник. Издание К. П. Победоносцева, пятое, дополненное.
М.: Синодальная типография. 1901