В краю непуганных аистов

Александр Лукашенко, Президент Белоруссии – из интервью

Нынче на земле Беларуси расселилось великое множество аистов. В народе говорят, что примета эта – хорошая, добрая… А прошлое все равно больно стучится в сердце. Кто не знает, что символом этой многострадальной Партизанской республики со времен Великой Отечественной стала деревня Хатынь, где гитлеровские изверги сожгли живьем всех ее жителей. Но память наша устроена так, что «цифры и факты» уже перестают воздействовать на сознание своею обыденностью – столько-то «хатыней» оставили захватчики на белорусской земле, столько-то убили мужчин, женщин, детей – ведь погиб здесь каждый четвертый. Подлинный образ трагедии строится по иным, эмоциональным законам.
 …Мы едем проселочной дорогой по Витебщине. На указателях мелькают привычные названия населенных пунктов: Докшицы, Босава, Дубравка, Дабруня… От родных, с детства знакомых смоленских, они отличаются подчас лишь одной буквой, а то и просто никак.
 Но вот – щит нестандартный, а на нем, более крупно, название: «д. Шуневка». А самой деревни-то нет! Вместо нее вдоль дороги лишь …отпечатки домов. Да, именно так и выглядят выстроившиеся в ряд фундаменты хат с крылечками. Это и есть останки деревни Шуневка.
 На рассвете 23-го мая 1944 года ее окружили каратели. Обнаружили в ней только стариков, женщин, детей. Но это не остановило злодеев – операция как раз и была задумана как акт мести и устрашения. За потери от партизан, за несломленность белорусов, за то, что здесь никто и не думал склонять голову перед «арийским» нашествием.
 А дальше все проходило, словно в кошмарном апокалиптическом сне. Всех взрослых немцы согнали в сарай и подожгли. Всю малышню побросали в колодец. Кто-то, случайно проходя лесом и схоронившись в кустах, видел, как солдаты с засученными рукавами хватали детишек за ножку и, словно лягушат, тащили к срубу колодца. Здесь никто не падал на колени, моля о пощаде. Только матери, проклиная эту зеленую нечисть, все рвались и рвались к своим детям. И пришла мне вдруг в голову грешная мысль: да почему же небо не разверзлось над палачами?…
 Здесь не было перезахоронений. Останки деревни Шуневка – одновременно и кладбище. Покой безвинно убиенных хранит мемориал: фигура женщины, в отчаянии, в крике воздевшей к небесам руки, колокола памяти, тот самый колодец и стенд, на котором все обозначено.
 Ноги отказываются переступать по этой, представляющейся мне священной, земле. Возлагаю цветы к колодцу, к «отпечатку сарая», к одному из крылечек… Устремляю взгляд к стенду, к списку погибших. Только в этот момент, когда сердце, казалось, прошло уже все стадии боли – мучительного сжатия, нервной, с перекатом, пульсации, какого-то странного оледенения – мне стало по-настоящему жутко. Потому что от абстрактного образа горя и смерти, от цифр потерь переключился на имена погибших. Кирвели: Мария, Лида и Михаил – 7, 4, 2 года… Петр Рутковский: 5 лет… Ананич: Владимир и Люся – 2 и 1 год…
 И только тут приходит облегчающая душу мысль о том, что суд над эдакое совершившими все-таки состоялся – более миллиона фашистских солдат полегли на Белорусской земле, и не нам знать, какой суд ожидал их на небе.
 Вечером беседуем «за жизнь» в деревне Небышино, в хате Мефодия Клементьевича и Елизаветы Ануфриевны Бобриков, родителей моего приятеля Николая, с которым уже не раз бывали на его «малой родине». «Деду Мефодию», старому белорусскому партизану, уже за 80, но бодр, подтянут, улыбчив. Глаза веселые, молодые, обо всем толкует с шуткой да прибауткой. А ведь и так сказать: жизнь прожита не зря – с «бабкой Лизой» (и без фото видно, что в молодости была жгучей красавицей) вырастили трех сыновей. Старший, Владимир, пошел в шахтеры, стал специалистом не из последних, награжден орденами «Знак Почета», «Шахтерская слава»; средний, Николай, - полковник, инженер авиации Военно-Морского флота; младший, Александр («Шурка», как до сих пор кличут), тоже полковник, только летчик-истребитель.
 Во время войны деревня Небышино тоже пострадала жестоко: в одном из сараев каратели сожгли 78 односельчан. «А на горе германский оркестр в это время играл!» - поясняют нам.
- А не страшно было переть против такой силищи? – вопрошает кто-то старого партизана. – Нас и сейчас на испуг берут.
- Ды чаго там шалпочуть? – вскидывается Мефодий. – Мы ж были на сваей зямле, а яны – на чужой. Дык и тяпер нас, беларусав, усе хочуть запужать. Но мы ужо пужатые!
 Как тут не вспомнить: однажды в ответ на поучения и угрозы Запада в адрес республики ее Президент А.Лукашенко выразился примерно в этом же духе: «И они еще нас пугают? Да у нас – самая сильная армия в Европе». Действительно, здесь в угоду чужому дяде лихорадочно не резали ракеты, не взрывали шахты, здесь как бы в неприкосновенности сохранился тот самый «Западный Особый военный округ». И еще: белорусские ребята не «косят» от армии, понимают свой гражданский и национальный долг.
 - Правда, мы, белорусы, по простоте своей или недоразумению чему-то подчас попустительствуем, а потом исправляем – хорошо кабы вовремя, - это снова дед Мефодий в пересказе на русский. – Я еще перед самой войной, когда молодым был, решил удивить всех в деревне, отгрохать возле хаты погреб из большущих валунов – катал их отовсюду, чтоб поразить соседей (во-во! и «Шурка» его такой же – Бог весть из чего построил себе самолетик, чтоб время от времени полетать над хатой – он и сейчас стоит себе за банькой). А немцы, паразиты, взяли и устроили в нем дот. Самому же и брать его довелось – упросил тогда командира, чтоб именно мне «отдал» его, потому что лучше других мог сообразить, как ловчее достать пулеметчика. Ну и врезал ему в самую амбразуру! – и дед Мефодий охотно показал мне следы своих пуль на собственном сооружении.
 Рассказал мне дед и такую историю, которую иначе как трагикомической не назовешь. Однажды группу партизан немцы прижали к болотистой речке. Его с одним парнем загнали в самую топь – пули уже кусты над головами срезали. Тут и заметил Мефодий бобровую хатку, быстро сообразил, и вместе с парнем они под нее поднырнули, кое-как втиснулись головами в само гнездо, чтобы дышать. «Хорошо хоть “хозяев” в тот момент дома не оказалось, - хохотнул дед. – Слышим, а каратели уже на хатке, как на бугорке стоят – присматриваются, из-под какого куста мы всплывем. “Унмёглих, - слышим, - зи зинд хир!” Не верят, стало быть, что здесь можно скрываться. Выжидают, покуривают – к нам даже дымком потягивает… Потом ушли вроде. Подождали мы в хатке с запасцем: а ну как затаились рядом? Зубами от холода клацаем, ведь ноябрь уже. Сунулись вылезать, а фуфайки намокли, не пускают. Так и бежали до своих в одних рубашках…»
 Жизнь в Белоруссии хоть и сегодня не очень легка, но нет впечатления, что по ней словно Мамай прошел. Поля не запущены, везде колосится жито, лен вызревает, бродят по луговинам стада коров, овец, коз, в лесах окрестных полно грибов, ягод, тоже подспорье. Зарплаты и пенсии постоянно растут, последние увеличились в августе на 15%. Средняя же по республике порядка 120 тыс. белорусских рублей, т.е. по-нашему 1.800. У соседки по деревенскому раскладу она минимальна – 80 тыс., но та говорит, что на жизнь ей хватает, тем более что законами для определенных категорий (участников войны, бывших партизан, инвалидов, последние, к слову, имеют специальную прибавку «по уходу») существует система субсидий, скидок по коммунальным услугам и т.п. Хлеб здесь не дороже, чем у нас, а мясо-молочные продукты значительно дешевле. Так, колбаса, из хороших, которая у нас по 400 руб., здесь по 200 и лучшего качества, а самые «ходовые», но тоже качественные сорта не выходят за пределы 70 руб. Впрочем, это можно понять: колхозы и совхозы здесь не разгоняли, а просто каждому выделили свой пай, но трудятся все коллективно – уже не за «палочки-трудодни», а за зарплату, уровень которой определяется произведенным продуктом. В случае неурожаев на помощь приходит государство.
 А о промышленности, прежде всего об авто- и тракторостроении, точной механике, электронике, всех видов обрабатывающей уже и говорить не приходится – все это функционирует в основном в полном объеме.
 Кто после всего этого смеет утверждать, что, создав Союз с Белоруссией, мы примем «под свое крыло» бедного родственника?
 В выступлениях ряда российских политиков, не говоря уже о ТВ-комментаторах, то и дело звучит ирония по поводу выражения «батька Лукашенко». И непонятно, чего здесь больше – национальной нетерпимости или дремучего невежества. «Батька» - по-белорусски «отец». Что может быть выше этой «клички», этой оценки, тем более что она исходит не от окружения Президента, а от самих народных масс. А деяния Александра Лукашенко по отношению к своему народу и впрямь отеческие. Прознал как-то о затруднении у ряда частных хозяйств с уборкой хлебов и немедленно распорядился о бесплатном выделении для них из госрезерва тысячи тонн горючего. Посетив «Гомсельмаш» и увидев готовые комбайны, которые не движутся тем не менее в сторону полей за неимением у крестьян средств на покупку, тут же организовал совещание на нужном уровне, где были проработаны вопросы кредита, взаиморасчетов, выделены госсубсидии. И все завертелось, как говорится. Или, узнав, что молокозаводы уже два месяца не рассчитываются с крестьянами-поставщиками, издал указ о …повышении закупочных цен на молоко на 50%, а расчеты с поставщиками велел производить два раза в месяц. Так теперь, рассказали мне, деньги с госзаводов привозят селянам еженедельно, без всяких напоминаний, сами.
 Может это все частные случаи. Отнюдь нет. Недавно на совещании по выработке «государственной идеологии» Президент, отвергнув многочисленные пункты предлагаемого документа, остановился на немногих положениях, из которых главное – «доходить до нужд каждого». И за всем этим обеспечен строгий контроль администрации батьки Лукашенко.
… Купаюсь в маленькой белорусской речушке Поне, а рядом, на изумрудном лугу, спокойно вышагивают семь красноносых аистов. Говорят, что это к добру.