Но не для «воинствующих безбожников»
Можно по-разному усваивать историю. Запоминать даты, имена, продвигаясь от события к событию, от века к веку, терпеливо, с муравьиным упорством. Но если нет желания хотя бы иногда приподняться, оглянуться назад, сравнить то, что было или бывало, с тем, что теперь, то в фактографическом мельтешении распылится смысл всего занятия…
Нет же, история ждёт в свои пространства тех, кто любит сравнивать, смекать. Не страшится смелых аналогий. Дерзает строить обобщения.
Вот лишь один пример. Общеизвестный. Его вам приведёт любой старшеклассник, если он не полный балбес. Возьмёт и скажет, что Россия пережила за свою историю несколько иноземных нашествий…
В XIII веке Батый привёл на русские княжества свои орды. В начале XVII опять вломились незваные люди — теперь уже с Запада, наступила Смута. А два века спустя ещё гость пожаловал — и тоже с Запада, со своими двунадесятью язык. И разве будет забыто последнее страшное нашествие — гитлеровское.
Это само по себе уже обобщение, не так ли? Но что за ним?..
Отвагой смекалистых жива историческая наука, они не дают знаниям залёживаться. Только вроде бы выстроили стройное обобщение, а уже кто-то заметил в нём изъян. Погодите, говорят с ухмылкой, но ведь не только на нас нападали. А покорение Сибири?.. А социалистический лагерь?.. А «Константинополь будет наш»?.. Разве не ходили язычники-славяне пограбливать Византию? И князь Олег ходил, а до него Аскольд и Дир. Конфуза, впрочем, не получится. Да, бывало и такое. Но перекрывают ли дополнения общую панораму, меняют ли они преобладающий вектор?
Если в каком-то историческом обобщении замечен изъян (исключение из правил), значит ли это, что вообще нужно отказаться от сопоставления разновременных событий, от поиска больших выводов? Вернёмся навсегда в ползучую эмпирику, в шизофреническое копошение бессчётных и самоцельных фактиков — дат, имён, событьиц?..
Помню, в середине восьмидесятых прошлого уже века маленькая группа мосфильмовцев, в которую включён был и я, приземлилась в аэропорту Стамбула. Мы оставались в самолёте на своих местах, ожидая, когда очистится проход между кресел, и про себя переживали торжественность события: каждый из нас впервые в жизни приземлился в окрестностях древнего Константинополя-Царьграда.
- Погодите, — вдруг спросил самый молодой из нас с какой-то растерянной улыбкой, — что-то не пойму… ну, Стамбул. А где же Константинополь?
Мы тоже заулыбались, не желая его грубо конфузить. Просто он в школе этого не проходил — как и почему Константинополь превратился однажды в Стамбул. А мы разве проходили? Мы тоже из года в год ползли от фактиков к фактикам, зазубривали даты… Но эта — год 1453-ый — нам, в отличие от него, значит, всё же как-то попалась на глаза. Падение Константинополя. Много позже я её вдруг соразмерил с другой — 1953. Год смерти Сталина. Надо же, ровно через пятьсот лет! Но многое ли уяснишь из такого нечаянного сопоставления?
Этот византийский сюжет, показанный «Россией», — большое событие не только для нашего документального кино, но и для самого телевидения, которое мы до сих пор лишь по укоренившейся привычке продолжаем именовать «нашим».
И вот, в последнюю неделю января, увидев на канале «Россия» большой документально-исторический фильм о причинах гибели Византийской империи, я вспомнил ту нашу стамбульскую командировку более чем двадцатилетней давности. Да, мы стояли на берегу того же самого Босфора. И тоже проходили по мосту через Золотой Рог. И, разувшись у входа, ступили однажды под своды Софии, превращённой турецкими властями из мечети в музей. Нам даже позволили по пандусу, выложенному из неровной брусчатки, подняться на хоры, где когда-то стояли во время богослужений императоры, императрицы Второго Рима, русская княгиня Ольга. И мы подошли там к одной из самых древних софийских мозаик — поистине царственному деисусному изображению Спасителя, Богоматери, Иоанна Предтечи. И ещё была мозаика — с измождённым аскетическим лицом святителя Иоанна Златоуста и громадными греческими буквами его имени… Возили нас и к напольным стенам крепости императора Феодосия, той самой, которую в 1453-м так упорно проламывали и проломили исламские воины.
Но мы увидели именно отдельные фактики, обломки и фрагменты. У нас не хватило ни времени, ни навыков, чтобы позволить себе сопоставления со своей страной — по видимости вполне ещё благополучным, пребывающим под гипнозом горбачёвского велеречия Союзом. Мы, увы, ещё не догадывались, что сроки Державы катастрофически сокращаются. Что всего несколько лет, и её не станет. Навсегда или, по крайней мере, надолго не станет.
Вот почему я укоризну обращаю к нам, тогдашним, а восхищение и благодарность — к тем, кто взял на себя отвагу выстроить средствами киноязыка серьёзное, ответственное, до деталей выверенное, наконец, ярко-образное обобщение двух больших державных судеб — византийской и российской (в том числе, конечно, и советской). Ведь для чего же и существует историческое знание о нашествиях, катастрофах государств, целых систем, идеологий, верований, как не для того, чтобы мы, оглядываясь на них, хоть чему-то научались, хоть какой-то извлекали для себя спасительный опыт?
Этот византийский сюжет, показанный «Россией», — большое событие не только для нашего документального кино (оно, кстати, и без телевидения способно существовать и завоёвывать громадные аудитории), но и для самого телевидения, которое мы до сих пор лишь по укоренившейся привычке продолжаем именовать «нашим».
Говорят, что фильм о гибели православной Византии в считанные часы и дни размножился в тысячах или даже десятках тысяч дисков. Это ли не подсказка «нашему» телевидению, что надо, наконец, повернуться лицом к отечественному зрителю, так изголодавшемуся по слову правды.
И необыкновенно важно именно сегодня, что автор фильма «Гибель империи. Византийский урок» — не оглядчивый историк-профессионал, не поднаторевший на выделке сценариев-скороспелок светский писатель, а русский монах, сам наставник монахов. Кому же ещё, как не православному иноку-мыслителю, вести рассказ о державе, чья сила и живучесть из века в век крепились молитвенным словом, пастырским научением знаменитых подвижников веры, мудростью богословов, образами христианских поэтов, иконописцев, историков? Один из их плеяды, святитель Василий Великий сказал о книге Псалтырь, что она есть «доблесть и дерзость к Богу о спасении души». Но это же завет, на века. Высокая дерзость, дерзание к Богу о спасении земли Русской — разве не так вели себя преподобный Сергий Радонежский, патриарх Ермоген, народный батюшка Иоанн Кронштадтский, митрополит Петербургский и Ладожский Иоанн?
Наконец, ещё одно подтверждение особой ценности телевизионного сюжета, посвящённого Византии и обращённого к современной России. Подтверждение от противного. Буквально на следующий день в адрес его автора раздались со страниц целого ряда одиозных газет и порталов визгливые уличения — в передёргивании фактов, в подтасовках и подделках…
Господа, но если хочется спорить по существу, дискутировать, так научитесь для начала держаться в рамках приличия. Научитесь не нервничать так уж наглядно. И, тем более, не впадать в истерику. А то, что это у вас на каждом шагу: «показал всю бездну невежества, суеверий и лакейства перед светской властью, в которую впали современные церковные идеологи имперского союза между РПЦ и Кремлём»… «заряд ненависти к ближнему», который «не хватило бы лицемерия испустить даже Геббельсу», «фанатизм невежественного архимандрита»… «пропагандист в рясе притянул за уши столько фактов»…
Ай-ай, господа, как же быстро вы срываетесь на дедовский стиль «воинствующих безбожников», Ну и где она, ваша столь прививаемая вами российскому обществу толерантность?