Русский космос
Никакие ни октябрьские, ни майские праздники, никакие восьмые марты и близко не могут дать впечатление о том, что было 12 апреля 1961 года в России. Это сравнимо только с Днём Победы 9 мая. Демократические митинги, шествия коммунистов или демократов, теперешние многолюдства молодёжи – это всё объединяется под знамёнами и лозунгами какой-то цели, все чем-то недовольны, чего-то добиваются, их охраняют, уже обязательно с дубинками, тут, в общем, не жизнь, а её изнанка. А Юрий Гагарин – это всесветное ликование, это всенародное счастье, это гордость за Отечество, это слава русскому народу.
Москвичи рассказывали мне, что творилось в тот день на улицах. Апрель, сияющее солнце, теплый ветер, радость! Сами собой прекращались занятия, повседневные труды, душа каждого человека не могла радоваться в одиночку, хотелось единения. Все стали родными друг другу. Царила отрешенность от обыденности: праздник! Наш, русский! человек в космосе! Свершилась историческая справедливость – народ, подмятый ленинской национальной политикой и наиболее ущемлённый в правах, вновь доказал своё несомненное первенство среди других. И понималось, что выражения: русский дух, русский ум – не пустые слова.
О, какое было ликование! Цветы, самодельные транспаранты, дети на руках. Продавщица шаров раздавала свой товар бесплатно. Люди, ходившие на демонстрации по разнарядкам и обычно торопившиеся домой, в тот день были на улице допоздна. Я был в армии в тот день, в сержантской школе. Мы строем шли с занятий. У казармы старшина скомандовал приставить ногу и стал в обычной своей манере читать нотации. А на высокое крыльцо выскочил дневальный и закричал на всё пространство:
- Человек в космосе! Человек в космосе! Человек в космосе! Ура-а-а!
- Ура! – вырвалось из наших солдатских глоток.
Мы сломали строй, ни с того, ни сего схватили старшину и стали качать его. Силёнки были, взлетал он на изрядную высоту, хотя, конечно, не до космоса. Это был такой порыв, который умом не понять. С чего было так чествовать этого зануду, который мог ни за что влепить пару нарядов?
Но что-то же было в этом, это именно было проявление любви, мгновенно вызванной великим событием. А любовь, кто бы он ни был, живёт в русском, надо только вызвать её к жизни. Гагарин вызвал.
К вечеру мы узнали ещё очень радостное, именно для нас, сведение из биографии космонавта: оказывается он учился в Люберецком ремесленном училище, а мы-то как раз служили в Люберецком гарнизоне! Вот как!
Но настала пора сказать и о том, что великим взлётом своим русский Иванушка (а что такое космический корабль как не печка Емели с реактивной тягой затопленной русской печи?) во многом, по простоте своей, послужил врагам Христа, а, значит, и России. Гагарина спросили на пресс-конференции, видел ли он Бога? Простодушный, значит, искренний, космонавт, по простоте душевной, православной, ответил, что не видел. Да и как он мог Его видеть, если в Писании сказано для всех, в том числе и для безбожников, что Бога никто не видел, что царство Божие внутри нас. Господь хранил раба Божия Юрия и при взлёте и при посадке. Но разве Писание свято для кощунников? Какой крик, какой сатанинский вой подняли слуги дьявола, журналисты и писатели. Помню, как всеми услышались слова одного монаха, хотя и нигде не напечатанные, о том, что достижение Гагарина великое, но его слова о Боге напоминают историю лягушки, которая выпрыгнула из воды и шлёпнулась обратно. А когда её спросили, как там, наверху, она ответила: «Там пусто».
А более всего охамел от полёта в космос Никита Хрущёв, тогдашний Первый секретарь ЦК КПСС. Почтение к нашей стране в мире взлетело по вертикали. Хрущёв стал поигрывать мускулами, уже стучал ботинком по трибуне ООН. Мало того, обещал покончить с религией в СССР и вскоре представить на общее обозрение «последнего попа».
И вот это-то время начала космической эры либералы зовут «хрущёвской оттепелью». Им Никита бросал кости в виде публикаций Хемингуэя и разрешения выставок, на которых были произведения «творцов», чьи претензии на известность были много больше размера их дарований.
Гонения на Церковь в начале шестидесятых были страшнее раннехристианских. Слава Тебе, Господи, как раз я был призван в армию и в антирелигиозных кампаниях не участвовал. Только и долетало с воли о повсеместном закрытии церквей. В моём родном селе сожгли церковь на кладбище, в которой я крестился. Церкви превращали в склады, в хлевы, в гаражи, в мастерские. Вину за пожары в церкви возлагали на священников, сажали их в тюрьмы. Печатали статьи обновленцев нового времени, порвавших со священническим саном. Мало того, публично хвалились умелой работой сапёров, которые уничтожали храмы. Последним взорванным храмом в Москве был Преображенский собор, который подорвали так искусно, что стёкла в домах уцелели. Ужас.
Но никому же и в голову не приходило, что виноват во всём Юрий Гагарин, его любили. И любили во всём мире. Носили в прямом смысле на руках, заваливали цветами, орденами и званиями. А он оставался всё таким же, смоленским уроженцем, знавшим в жизни и голод, и холод, изведавший крестьянский труд. И под стать ему была великая скромница, красавица, его жена Валентина, его дочки. Когда Юрий Алексеевич погиб, жена, как это повелось на Руси, ушла в затвор. Пусть не монашеский, семейный. И никто, ни единым словом не смог опорочить её святую верность погибшему мужу.
Пятьдесят лет, полвека, и какие полвека. Рушились системы, переоценивались материальные и нравственные ценности, переписывалась история, свергались памятники и возводились новые… Но подвиг Юрия Гагарина нетленен. И, если кто и пытается замолчать его, принизить значение, это не получится – полёт Гагарина – огромная часть нашей великой русской истории.
Владимир КРУПИН
Неба житель – Юрий Гагарин
Да! Почти всем нам казалось, что после 12 апреля 1961 года мир начнет жить по-новому. Без нищеты, без голода, без войн, без эксплуатации, без обмана, без болезней и недугов. Мы были уверены, что он будет улыбаться той ясной и доброй улыбкой, которая была подарена Земле первым небожителем. Этот всплеск надежды, может, впервые за историю человечества объединил всех людей. Всех, всех – из джунглей и аристократических замков, из высотных домов и гобийского плато, из добротной, осевшей в землю Финляндии и колеблющейся тектонической Гватемалы.
Что творилось в те дни, когда приземлился первый космонавт! Что было в тех странах, куда приезжал он! Наверное, такое уже никогда не повторится. Ибо трудно представить более вдохновляющего человека подвига. Своим полетом Юрий Гагарин расписался в космосе как первый гражданин Вселенной. Боже мой, каким ходуном ходила страна, когда он приземлился, а когда его встречала Москва... Ведь никаким парткомам не понадобилось организовывать людей для встречи, все рвались хоть на мгновение увидеть СВОЕГО звездного героя. А эти без разнарядки лозунги, написанные наспех, чтобы успеть: «Ура, Юра!», «Москва – Космос – Ура!». Как были едины мы тогда, как вдохновлены. На Красной площади никогда не было такого неподдельного и разделенного на всех энтузиазма, исходящего от рабочего ЗИЛа, студента МГУ, академика и члена Политбюро. Пожалуй, в тот момент идеологический лозунг «Все люди – братья!» был близок к истине. Вот-вот будет осуществлено это заветное желание человечества – выстроена счастливая, справедливая, честная жизнь. Кто же снова позовет нас к ней?..
С Юрой у меня сложилась добрая дружба. Мы неоднократно обращались к нему, чтобы он помог в каких-то общих делах. Вспоминаю три из них.
Всесоюзное совещание молодых писателей, 1964 год. Я отвечаю за его подготовку. Конечно, хочется, чтобы выступил Юра (для нас так назвать его не было панибратством, он был наш однолетка, сотоварищ, друг). Мы стали готовить выступление. Особенно старался Василий Дмитриевич Захарченко, многолетний главный редактор журнала «Техника молодежи», профессор Литинститута. Литературно оснащенная речь была готова, мы вручили ее Юрию Алексеевичу. Он поблагодарил нас. А на следующий день вышел на трибуну, положил перед собой бумажки и, не глядя в них, стал интересно и ярко рассказывать о полете, о товарищах, о том, как космонавты любят читать, собирают книги о новых полетах. Долго не отпускали его молодые писатели: задавали вопросы, советовались, что писать, расспрашивали об ощущениях пребывания в космосе. Так нам был преподнесен урок. «Я буду говорить о своем, мне известном, – решил Юрий Гагарин, – о том новом состоянии, в котором побывал человек, о психологии и космосе, и это будет интересно».
В 1967 году мы вместе отдыхали в небольшом доме отдыха «Аюдаг», возле Артека. Мы были молоды, жизнелюбивы, веселы, но та энергия и жизнерадостность, которой обладал Юрий Алексеевич поражала, а порой просто потрясала. С утра, с пяти часов, на его попечении оказывалась вся детвора, восемь мальчиков и девочек. Он заговорщически по три раза стучал в дверь. Дети уже ждали и, натянув маечки, выскальзывали за «дядей Юрой». Через два часа «шаланда, полная кефали», вплывала в нашу бухту. Ребятишки выскакивали из лодки и гордо выстраивались у кухни, держа в руках наловленную, как мы подозревали, Юрием Алексеевичем, рыбу. Он же обнимал своих «соратников» и серьезно и торжественно, называя всех по именам, объявлял благодарность за улов. Там, в «Аюдаге», вместе с Юрием Алексеевичем мы играли в волейбол, и его азарт просто не позволял перебрасывать мячик через сетку. Он взлетал над сеткой «ласточкой», принимал «зарезанный мяч», подбадривал тех, кто «мазал». В общем, это был не пляжный волейбол, а высокого спортивного накала фестиваль физической культуры, смеха и состязания в ловкости. После окончания матча победители торжественно погружались в «лягушатник». За столом моя жена Светлана вначале чувствовала себя неловко, но Юра быстро втянул ее в орбиту общения: состроил козу нашей семилетней дочери Марине и долго хохотал, после Светланиного рассказа о том, как трехлетняя Марина на вопрос нашего знакомого: «Ты знаешь, кто такой Гагарин?» – ответила: «Да. Это дядя, который пьет кефир!» – «Почему?» – «А нам няня в детском саду говорила: «Вот Гагарин полетел в космос, потому что пил кефир». Юра после этого вечером громко говорил, обращаясь к детям: «Кто в космос! По стакану кефира, быстро!» Когда же вечером проходили встречи в Ялте, Артеке, Гурзуфе, он вроде бы преображался, надевал форму, становился серьезным, но вокруг него было легко, ненапряженно, радостно.
Запомнилось, что каждый день он заходил на кухню, пожимал повару руку, шутливо дергал за косичку официантку, благодарил сторожа за то, что тот оберегал наш сон. Хотя, если говорить откровенно, то сна-то почти и не было. Были ночные беседы, песни у костра (а он знал их очень много), ночные заплывы по лунной дорожке, бильярдные баталии, где Юра был непревзойденный асс. Разъезжаться из этого светлого рая не хотелось, а был он таким, конечно, потому, что с нами находился Юрий Гагарин.
И еще вспоминается одна встреча с ним, так много значащая для русской, советской литературы. В апреле 1967-го Михаил Александрович Шолохов предложил провести встречу наших молодых писателей, писателей из других стран на Дону, в легендарной Вешенской.
...В Ростов улетали с последней группой участников встречи. С нами в самолете и Гагарин, который согласился присоединиться к нам. Стюардессы с нескрываемым обожанием и восхищением смотрят на Юрия Алексеевича. Он ведет себя по-гагарински: беззлобно шутит, внимательно слушает и заразительно хохочет. Чтобы отвлечь от себя внимание, говорит стюардессам доверительно, показывая на меня:
– Старший группы. Скоро будет летать в дальние полеты, – и крутит пальцем вверх.
Девушки посмотрели на меня с почтением, но внимание свое с Гагарина не переключили.
Вот и Ростов. Нас встречают секретари обкома партии и обкома комсомола. Беседа, ужин на берегу Дона. Живописнейшее место. Сейчас там мемориальная доска в память об этой интересной, увлекательной встрече.
Утром вся группа полетела в Вешенскую. Впереди на двух маленьких «чайках» летели Ю.А. Гагарин и С.П. Павлов и другие. Самолет с Гагариным делал невиданные на здешних линиях пируэты. Это Юрий Алексеевич, взяв управление, сделал несколько виражей и петель, проверяя «летные качества» остальных пассажиров.
Многие из нас бывали на уютных сельских аэродромах – чуть утрамбованных полях или лугах с небольшим домиком местного начальника аэродрома. Он же диспетчер, кассир и, наверное, совместитель еще нескольких должностей.
Здесь, в Вешенской, было такое же зеленое, поросшее травой, кое-где примятое колесами поле. Пахло не соляркой, алюминием и резиной, как на других аэродромах, а сеном и полевыми цветами – скошенная трава лежала вдоль всего взлетного поля.
Вешенские пионеры вручали гостям цветы, смотрели с любопытством, но без подобострастия – писателей да и других деятелей видели и помаститее.
Разместились в типичной районной гостинице без излишних удобств, но в центре станицы, напротив Дона. Это была встреча, которая надолго запомнилась всем ее участникам – новому поколению молодых литераторов.
Да, та всем памятная встреча молодых писателей с Шолоховым приобрела свою значимость из-за присутствия Юрия Алексеевича Гагарина. Была проведена она с размахом, задором, весельем, серьезными разговорами и удалыми песнями.
Юрий Алексеевич попросил показать станицу. Приехал тихий, задумчивый: готовился выступать вечером перед вешенцами. Михаил Александрович шутками, добрым словом снял неестественную для космонавта скованность. На берегу Дона Юра (так мы его тогда все звали) устроил форменную круговерть. Затеял состязаться в прыжках, играл в волейбол, делал стойку на руках. А потом, весело гикнув, кинулся в Дон и быстро поплыл, увлекая за собой других. Впрочем, большинство вскоре конфузливо отстали и лишь немногие достигли другого берега. Обратно Гагарин плыл еще быстрее – нам это было уже не под силу.
«Ну, Юра, казак, – посмеивался Шолохов. – Ты мне писателей тут не загоняй...»
Вечером собрались на площади станицы. Вешенцы шли на встречу с писателями, как на большой праздник. Девушки в модных современных юбках, в кофточках всех цветов. Пожилые женщины накинули на плечи цветные платки. Возможно, здесь были и те бабьи шалевые платки, вынутые из обитых старинных сундуков, в которых щеголяли современницы Аксиньи. Крепкие парни с обветренными лицами уверенно занимали лучшие места. Ласточками вились в толпе мальчишки.
Старики, соблюдая какую-то им одним известную рядность, вытянулись шеренгой вдоль левой стороны площади. Несколько человек были в галифе, шерстяных носках и галошах. «Не для гостей же так оделись? Так, наверное, и ходят», – вслух размышлял Феликс Чуев.
Шутки в те дни не прекращались. И никто не обижался розыгрышу, не противился завиральному слову, любой шутке, крепко стоящей на ногах.
Солнце уже зашло. Око прожектора нацелилось на трибуну и высветило верхушки ближних деревьев. Михаил Александрович сделал шаг вперед, стряхнул пепел с неизменной папиросы и ненапряженно, с хрипотцой кашлянул в микрофон, устанавливая тишину. Дождался, когда угомонились вороны, деловито рассевшиеся на карнизах церкви, и обратился к собравшимся: «Вешен-цы!.. К нам приехал Юрий Гагарин и писатели. Дадим им слово».
Юрий Алексеевич подошел к микрофону и начал рассказывать о подготовке к полету, аппаратуре корабля, ощущениях космонавта. Степняки-хлеборобы, столь далекие от внеземных заоблачных высот, слушали его с неослабевающим вниманием. Девушки смотрели с нескрываемой любовью, матери – с лаской, отцы и даже деды расправляли плечи и горделиво подкручивали усы – знай наших!
Закричал ребенок в коляске. Несколько человек обернулись, приложили палец к губам – ребенок смолк, словно и он заслушался удивительным рассказом человека, взлетевшего выше нашего земного неба.
Гагарина мне приходилось слушать много раз, но ни до, ни после я не видел у него такого волнения, такой внутренней сосредоточенности, как здесь, в Вешенской. Перед выступлением он советовался: рассказывать ли о предварительной подготовке, с чем сравнить перегрузки. А потом без всякой бумажки выступал почти час, говорил страстно, увлеченно, очень доступно. Вечер закончился чтением стихов.
Вспомнилось, как тогда, в июне 1967 года, провожал Шолохов успевшего за три дня полюбиться всем вешенцам Юрия Алексеевича. Писатели, приехавшие на встречу с Шолоховым, оставались, Гагарина же самолет уносил на празднование тридцатипятилетия Комсомольска-на-Амуре. Когда машина уже была в воздухе, Михаил Александрович, пожевывая папиросу, снял шляпу, задумчиво помахал ею, и вдруг самолет сделал немыслимый вираж, дал «отмашку» крыльями – мы поняли, что штурвал взял Гагарин. Шолохов покачал головой: «Ну, Юра...» И чувствовалось за этим и восхищение отвагой Гагарина, и тревога за него.
Эта тревога вспомнилась во время встречи у великого скульптора Сергея Коненкова. Было ему 94 года, принимал он у себя в мастерской. В окружении его сказочных и окрыленных деревянных и мраморных скульптур он задал нам, как будто мы были в ответе, первый вопрос: «Почему не уберегли Гагарина? Он ведь национальное достояние. Его надо было в золотое кресло посадить и не пускать никуда».
Мы развели руками. А мудрый кудесник встряхнул головой и, противореча себе, сказал: «Да нет, его бы никто не удержал. Как только он взлетел, наш смоленский, – хитро прищурился старец, – я сразу сказал: он небожитель. Его Бог к себе заберет! Он и забрал!»
Да, ныне Гагарин уже на небесах, он наш вдохновитель и наш защитник. С ним России ничего не страшно.
Валерий ГАНИЧЕВ
Это был самый счастливый день в их жизни
Неподалеку от одного из стартовых комплексов Байконура есть два деревянных домика. Теперь здесь музей. В «Домике Гагарина», где Юрий Алексеевич провел последнюю ночь перед стартом, сохраняется все так, как это было 11 апреля 1961 года. В одной комнате – две заправленные кровати. На тумбочке – шахматы. Гагарин и Титов тогда сыграли несколько партий. В соседней комнате находились врачи. Кухонный стол застелен той же клеенкой. Вечером 11 апреля сюда пришел Константин Феоктистов. Втроем они сели и еще раз «прошлись» по программе полета. Особой необходимости в этом не было, но Феоктистова попросил зайти к космонавтам Сергей Павлович.
Королев жил рядом. Точно такой же дом. У подушки – телефонный аппарат. Он звонил в любое время суток. А до МИКа быстрым шагом – минут пятнадцать…
Сергей Павлович заходил в соседний домик несколько раз. Не расспрашивал ни о чем. Просто подтверждал, что подготовка к пуску идет по графику. Он словно искал у них поддержки.
– Все будет хорошо, Сергей Павлович. – Гагарин улыбался.
– Мы не сомневаемся, – добавил Титов. – Скоро уже отбой…
Гагарин аккуратно повесил китель, рубашку. Он не предполагал, что уже никогда не удастся этой формой воспользоваться – она так и останется в комнате навсегда.
Оба заснули быстро. К удивлению врачей, что наблюдали за ними. Ночью приходил Королев. Поинтересовался, как спят. «Спокойно», – ответил Каманин.
Королев посидел на скамейке, долго смотрел на темные окна. Потом встал, обошел вокруг дома, вновь заглянул в окно, а затем быстро направился к калитке. Вдали сияли прожектора, и Королев зашагал в их сторону – там стартовая площадка.
Гагарин спал спокойно…
А Королев был таким же Главным конструктором, к которому привыкли его друзья и соратники. В эту ночь его видели везде, он переговорил с десятками людей, он был обычным СП, которого побаивались и любили.…Потом Москва будет празднично и торжественно встречать Первого космонавта планеты. Его сразу же полюбят миллионы людей. За улыбку, за простоту, обаяние, смелость, доверчивость. Поэтому он стал сразу так близок всем. Он будет идти по ковровой дорожке от самолета, и миллионы увидят, что шнурок на ботинке развязался. И все заволнуются: а вдруг наступит, споткнется и, не дай боже, упадет… А он не заметит своего развязавшегося шнурка, он будет шагать легко и как-то весело, словно для него, этого парнишки из Смоленщины, очень привычно видеть ликующую Москву, восторженные лица, человеческое счастье. Неужели это потому, что он слетал в космос? И если у людей такая радость, то при первой возможности можно махнуть и подальше, на какой-нибудь Марс…
Он шагал по московской земле, удивленный, что его так встречают… Впрочем, пожалуй, он был единственным, кто понимал: не его, Юру Гагарина, а Первого Человека приветствует Земля…
А мимо Мавзолея шли москвичи. Вдруг Гагарин увидел своих ребят. Они подхватили Геру Титова на руки и подбросили вверх: «Мол, смотри – следующий!» Гагарин улыбнулся и помахал друзьям.
На гостевых трибунах был и Сергей Павлович Королев. Он, как и Гагарин, не ожидал такого праздника…
Это был самый счастливый день в их жизни.
Вечером на приеме Сергей Павлович подошел к космонавтам.
– Видите, какой шум вы устроили, – он улыбался, – подождите, не то еще будет… Но 12 апреля уже не повторить, – вдруг сказал Королев, и в его словах слышалась грусть…
Каждая минута этого дня высвечена воспоминаниями тысяч людей, которые были на Байконуре, встречали Юрия Гагарина в приволжских степях, следили за его полетом на наземных измерительных пунктах. Каждое его слово известно, ни один шаг до старта и после возвращения из космоса не выпал из памяти участников и свидетелей космического подвига.
О 12 апреле 1961 года написаны книги, сняты фильмы. Рядом с Гагариным всегда Королев, и иначе не может быть.
Этот день (пожалуй, он был единственным) в полной мере раскрыл характеры обоих – Королева и Гагарина. Он показал: история человечества не случайно соединила их судьбы.
Гагарин собран, сдержан. Он отрешился от самого себя. Юрий Алексеевич прекрасно понимает, как беспокоятся за него и волнуются все, кто провожает его к ракете, поднимается вместе на лифте к кораблю. Они пытаются успокаивать его, но на самом деле – сами нуждаются в тех самых словах, что произносят. И Гагарин каждым словом, жестом показывает им: «Все будет хорошо!» Он снимает напряжение, и, следя за ним, люди становятся увереннее в себе.
А из остающихся на Земле лишь Королев ничем не выдает своего волнения. Он подчеркнуто спокоен, деловит.
Гагарин остается в корабле один.
Через несколько минут раздалось знаменитое «поехали!», и на наблюдательном пункте раздались аплодисменты, хотя никаких оснований для ликования еще не было: ракета только начинала подъем, и все могло произойти. Но люди, прекрасно понимающие, насколько еще бесконечно далеко до космоса, не смогли сдержаться…
На связи с Гагариным был Королев.
Много раз я прослушивал запись радиопереговоров. Ни до старта, ни во время вывода на орбиту – ни разу Королев не выдал своего волнения. Казалось, он не испытывает никаких эмоций.
Они оба – Гагарин и Королев – были спокойны.
Но есть киносъемка. Сергей Павлович у микрофона. Он ведет переговоры с бортом корабля. И мы видим его лицо… Этот человек на экране мало похож на привычного Королева. Волнуется он бесконечно!
А ведь съемка проходила позже, уже после возвращения Гагарина. Кинематографисты попросили Сергея Павловича повторить все, что он говорил во время старта. И Королев вновь пережил те, гагаринские, минуты. Теперь уже не сдерживая себя…
12 апреля 1961 года… Да, много написано об этом дне, сняты сотни кинофильмов, но тем не менее хочется вновь и вновь возвращаться в то ясное солнечное утро, чтобы опять пережить волнения того дня. С годами они не притупляются, не стираются из памяти – ведь это звездные мгновения не только для тех, кто был в то утро на космодроме, но и для всех нас – современников Гагарина.
+ + +
Встречались после апреля 61-го Королев и Гагарин редко. Только на космодроме, провожая вместе новые космические корабли. Даже в Звездный городок Сергей Павлович не мог приезжать часто – он работал без праздников и выходных, словно торопился сделать как можно больше. Пилотируемые полеты, Луна, Марс, Венера… А жить оставалось так недолго…
Гагарин тоже не принадлежал себе. Много ездил, встречался с людьми, готовился к полету.
Но Сергей Павлович внимательно следил за выступлениями Гагарина, его статьями, поддерживал его стремление учиться.
Иногда говорят, что Королев относился «по-отцовски» к Гагарину. Это не совсем точно. Он стал для первых космонавтов планеты Учителем, точно так же, как для него самого был К. Э. Циолковский.
Все видели и знают улыбку Гагарина, но я помню его слезы. В тот день, когда Москва прощалась с Сергеем Павловичем Королевым.
Апрельское утро 61-го года окончательно и на века соединило судьбы Сергея Павловича Королева и Юрия Алексеевича Гагарина. Им, представителям двух поколений советских людей, суждено было войти в историю нашей цивилизации вместе.
В этот день Первый космонавт планеты говорил и от имени Главного конструктора: «Вся моя жизнь кажется мне одним прекрасным мгновением!»
Гагарин – это героизм эпохи.
Королев – это гений отечественной науки.
Они оба олицетворяют подвиг народа.
Владимир ГУБАРЕВ
Дорога к звездам
Взгляд мой остановился на часах. Стрелки показывали 9 часов 7 минут по московскому времени. Я услышал свист и все нарастающий гул, почувствовал, как гигантский корабль задрожал всем своим корпусом и медленно, очень медленно оторвался от стартового устройства. Началась борьба ракеты с силой земного тяготения. Гул был не сильнее того, который слышишь в кабине реактивного самолета, но в нем было множество новых музыкальных оттенков и тембров, не записанных ни одним композитором на ноты и которые, видимо, не сможет пока воспроизвести никакой музыкальный инструмент, ни один человеческий голос. Могучие двигатели ракеты создавали музыку будущего, наверное, еще более волнующую и прекрасную, чем величайшие творения прошлого.
Начали расти перегрузки. Я почувствовал, как какая-то непреоборимая сила все больше и больше вдавливает меня в кресло. И хотя оно было расположено так, чтобы до предела сократить влияние огромной тяжести, наваливающейся на мое тело, было трудно пошевелить рукой и ногой. Я знал, что состояние это продлится недолго: пока корабль, набирая скорость, выйдет на орбиту. Перегрузки все возрастали.
«Заря» напомнила:
- Прошло семьдесят секунд после взлета.
Я ответил:
- Понял вас: семьдесят. Самочувствие отличное. Продолжаю полет. Растут перегрузки. Все хорошо.
Ответил бодро, а сам подумал: «Неужели только семьдесят секунд? Секунды длинные, как минуты».
«Заря» снова спросила:
- Как себя чувствуете?
- Самочувствие хорошее, как у вас?
С Земли ответили:
- Все нормально.
С Землей я поддерживал двустороннюю радиосвязь по трем каналам. Я слышал голоса товарищей, работавших на радиостанциях, настолько отчетливо, как если бы они находились рядом.
За плотными слоями атмосферы был автоматически сброшен и улетел куда-то в сторону головной обтекатель. В иллюминаторах показалась далекая земная поверхность. В это время «Восток» пролетел над широкой сибирской рекой. Отчетливо виднелись на ней островки и берега, поросшие тайгой, освещенной солнцем.
- Красота-то какая» - снова, не удержавшись, воскликнул я и тут же осекся: моя задача - передавать деловую информацию, а не любоваться красотами природы, тем более что «Заря» тут же попросила передать очередное сообщение.
«Слышу вас отчетливо, - ответил я. - Самочувствие отличное. Полет продолжается хорошо. Перегрузки растут. Вижу землю, лес, облака»…
Перегрузки действительно все время росли. Но организм постепенно привыкал к ним, и я даже подумал, что на центрифуге приходилось переносить и не такое. Вибрация тоже во время тренировок донимала значительно больше.
Одна за другой, использовав топливо, отделялись ступени ракеты, и наступил момент, когда я мог сообщить:
- Произошло разделение с носителем согласно заданию. Самочувствие хорошее. Параметры кабины: давление - единица, влажность - 65 процентов, температура - 20 градусов, давление в отсеке - единица, в системах ориентации - нормальное.
Корабль вышел на орбиту - широкую космическую магистраль. Наступила невесомость - то самое состояние, о котором еще в детстве я читал в книгах К.Э.Циолковского. Сначала это чувство было необычным, но я вскоре привык к нему, освоился и продолжал выполнять программу, заданную на полет. «Интересно, что скажут люди на Земле, когда им сообщат о моем полете», - подумалось мне.
Невесомость - это явление для всех нас, жителей Земли, несколько странное. Но организм быстро приспосабливается к нему. Что произошло со мной в это время? Я оторвался от кресла, повис между потолком и полом кабины, испытывая исключительную легкость во всех членах. Переход к этому состоянию произошел очень плавно. Когда стало исчезать влияние гравитации, я почувствовал себя превосходно. Все вдруг стало делать легче. И руки, и ноги, и все тело стали будто совсем не моими. Они ничего не весили. Не сидишь, не лежишь, а как бы висишь в кабине. Все незакрепленные предметы тоже парят, и наблюдаешь их словно во сне. И планшет, и карандаш, и блокнот… А капли жидкости, пролившиеся из шланга, приняли форму шариков, они свободно перемещались в пространстве и, коснувшись стенки кабины, прилипали к ней, будто роса на цветке.
Невесомость не сказывается на работоспособности человека. Все время я работал: следил за оборудованием корабля, наблюдал через иллюминаторы, вел записи в бортовом журнале. Я писал, находясь в скафандре, не снимая гермоперчаток, обыкновенным графитным карандашом. Писалось легко, и фразы одна за другой ложились на бумагу бортового журнала. На минуту забыв, где и в каком положении я нахожусь, положил карандаш рядом с собой, и он тут же уплыл от меня. Я не стал ловить его и обо всем увиденном громко говорил, а магнитофон записывал сказанное на узенькую скользящую ленту. Я продолжал поддерживать радиосвязь с Землей по нескольким каналам в телефонных и телеграфных режимах.
«Заря» поинтересовалась, что я вижу внизу. И я рассказал, что наша планета выглядит примерно так же, как при полете на реактивном самолете на больших высотах. Отчетливо вырисовываются горные хребты, крупные реки, большие лесные массивы, пятна островов, береговая кромка морей…
Я видел облака и легкие тени их на далекой милой Земле. На какое-то мгновение во мне пробудился сын колхозника. Совершенно черное небо выглядело вспаханным полем, засеваемым зерном звезд.
Они яркие и чистые, словно перевеянные. Солнце тоже удивительно яркое, невооруженным глазом, даже зажмурившись, смотреть на него невозможно. Оно, наверное, во много десятков, а то и сотен раз ярче, чем мы его видим с Земли. Ярче, чем расплавленный металл, с которым мне приходилось иметь дело во время работы в литейном цехе. Чтобы ослабить слепящую силу его лучей, я время от времени перекрывал иллюминаторы предохранительными шторами.
Мне хотелось понаблюдать Луну, узнать, как она выглядит в космосе. Но, к сожалению, ее серп во время полета находился вне поля моего зрения. «Впрочем, - подумал я, - увижу ее в следующем полете».
Наблюдения велись не только за небом, но и за Землей. Как выглядит водная поверхность? Темноватыми, чуть поблескивающими пятнами. Ощущается ли шарообразность нашей планеты? Да, конечно! Когда я смотрел на горизонт, то видел резкий, контрастный переход от светлой поверхности Земли к совершенно черному небу. Земля радовала сочной палитрой красок. Она окружена ореолом нежно-голубого цвета. Затем эта полоса постепенно темнеет, становится бирюзовой, синей, фиолетовой и переходит в угольно-черный цвет. Этот переход очень красив и радует глаз…
Все время пристально наблюдая за показаниями приборов, я определил, что «Восток», строго двигаясь по намеченной орбите, вот-вот начнет полет над затененной, еще не освещенной Солнцем частью нашей планеты. Вход корабля в тень произошел быстро. Моментально наступила кромешная темнота. Видимо, я пролетал над океаном, так как даже золотистая пыль освещенных городов не просматривалась внизу…
В 9 часов 51 минуту была включена автоматическая система ориентации. После выхода «Востока» из тени она осуществила поиск и ориентацию корабля на Солнце. Лучи его просвечивали через земную атмосферу, горизонт стал ярко-оранжевым, постепенно переходящим во все цвета радуги: к голубому, синему, фиолетовому, черному. Неописуемая цветовая гамма! Как на полотнах художника Рериха!
9 часов 52 минуты. Пролетая в районе мыса Горн, я передал сообщение:
- Полет проходит нормально, чувствую себя хорошо. Бортовая аппаратура работает исправно.
Я сверился с графиком полета. Время выдерживалось точно. «Восток» шел со скоростью, близкой к 28 000 километров в час. Такую скорость трудно представить на Земле.
Я не чувствовал во время полета ни голода, ни жажды. Но по заданной программе в определенное время поел и пил воду из специальной системы водоснабжения. Ел я пищу, приготовленную по рецептам, разработанным Академией медицинских наук. Ел так же, как в земных условиях: только одна беда - нельзя было широко открывать рот. И, хотя было известно, что за поведением моего организма наблюдают с Земли, я нет-нет, да и прислушивался к собственному сердцу. В условиях невесомости пульс и дыхание были нормальными, самочувствие прекрасное, мышление и работоспособность сохранялись полностью.
В мой комбинезон были вмонтированы легкие удобные датчики, преобразовывавшие физиологические параметры - биотоки сердца, пульсовые колебания сосудистой стенки, дыхательные движения грудной клетки - в электрические сигналы. Специальные усилительные и измерительные системы обеспечили выдачу через радиоканалы на Землю импульсов, характеризующих дыхание и кровообращение на всех этапах полета. Так что на Земле знали о моем самочувствии больше, чем знал об этом я…
С душевным трепетом всматривался я в окружающий меня мир, стараясь все разглядеть, понять и осмыслить. В иллюминаторах отсвечивали алмазные россыпи ярких холодных звезд. До них было еще ой как далеко, может быть, десятки лет полета, и все же с орбиты к ним было значительно ближе, чем с Земли. Было радостно и немного жутковато от сознания, что мне доверили космический корабль - бесценное сокровище государства, в которое вложено так много труда и народных денег…
Одна за другой внизу проносились страны, и я видел их как одно целое, не разделенное государственными границами.
В 10 часов 15 минут на подлете к африканскому материку от автоматического программного устройства прошли команды на подготовку бортовой аппаратуры к включению тормозного двигателя. Я передал очередное сообщение:
- Полет протекает нормально, состояние невесомости переношу хорошо.
Мелькнула мысль, что где-то там, внизу, находится вершина Килиманджаро, воспетая Эрнестом Хемингуэем в его рассказе «Снега Килиманджаро».
Но размышлять было некогда. Наступал заключительный этап полета, может быть, еще более ответственный, чем выход на орбиту и полет по орбите, - возвращение на Землю. Я стал готовиться к нему. Меня ожидал переход от состояния невесомости к новым, может быть, еще более сильным перегрузкам и колоссальному разогреву внешней оболочки корабля при входе в плотные слои атмосферы. До сих пор в космическом полете все проходило примерно так же, как мы отрабатывали это во время тренировок на Земле. А как будет на последнем, завершающем этапе полета? Все ли системы сработают нормально, не поджидает ли меня непредвиденная опасность? Автоматика автоматикой, но я определил местоположение корабля и был готов взять управление в свои руки.
В 10 часов 25 минут произошло автоматическое включение тормозного устройства. Оно сработало отлично, в заданное время. За большим подъемом и спуск большой - «Восток» постепенно стал сбавлять скорость, перешел с орбиты на переходный эллипс. Началась заключительная часть полета. Корабль стал входить в плотные слои атмосферы. Его наружная оболочка быстро накалялась, и сквозь шторки, прикрывающие иллюминаторы, я видел жутковатый багровый отсвет пламени, бушующего вокруг корабля. Но в кабине было всего двадцать градусов тепла, хотя я находился в клубке огня, устремленном вниз.
Невесомость исчезла, нарастающие перегрузки прижали меня к креслу. Они все увеличивались и были значительнее, чем при взлете. Корабль начало вращать, и я сообщил об этом «Земле». Но вращение, беспокоившее меня, быстро прекратилось, и дальнейший спуск протекал нормально. Было ясно, что все системы сработали отлично и корабль точно идет в заданный район приземления. От избытка счастья я громко запел любимую песню:
Родина слышит,
Родина знает…
Высота полета все время уменьшалась. Убедившись, что корабль благополучно достигнет Земли, я приготовился к посадке.
Десять тысяч метров… Девять тысяч… Восемь… Семь…
Внизу блеснула лента Волги. Я сразу узнал великую русскую реку и берега, над которыми меня учил летать Дмитрий Павлович Мартьянов…
В 10 часов 55 минут «Восток», облетев земной шар, благополучно опустился в заданном районе на вспаханное под зябь поле колхоза «Ленинский путь», юго-западнее города Энгельс, неподалеку от деревни Смеловки…
Ступив на твердую почву, я увидел женщину с девочкой, стоявших возле пятнистого теленка и с любопытством наблюдавших за мной. Пошел к ним. Они направились навстречу. Но чем ближе они подходили, шаги их становились медленнее. Я ведь все еще был в своем ярко-оранжевом скафандре, и его необычный вид немножечко их пугал. Ничего подобного они еще не видели.
- Свои, товарищи, свои! - ощущая холодок волнения, крикнул я, сняв гермошлем
Юрий ГАГАРИН
Крепость его рукопожатия
В преддверии 50-го Дня космонавтики я направляюсь в Московский государственный университет геодезии и картографии, чтобы взять интервью у его президента – летчика-космонавта, дважды Героя Советского Союза, члена-корреспондента РАН Виктора Петровича Савиных. Он встречает меня в своем рабочем кабинете – стройный, подтянутый и все такой же спортивный, как и на фотографиях двадцатилетней давности. Здесь многие предметы напоминают о его «космическом» прошлом, особенно гигантский, в рост человека, глобус. Такой «миниатюрной» космонавт номер 50, наверное, видел нашу планету из космоса, когда работал на космических станциях «Салют-6», «Салют-7» и на долговременной станции «Мир».
– Виктор Петрович, в этом юбилейном году 12 апреля исполняется 50 лет со дня исторического полета Юрия Гагарина. Это было время Вашей молодости. Интересно, а лично Вам приходилось когда-нибудь видеться и разговаривать с первым космонавтом нашей планеты?
– Мне посчастливилось видеть Юрия Алексеевича Гагарина и ощутить дружескую крепость его рукопожатия. Это случилось в августе 1964 года в Крыму. Я тогда был еще студентом и участвовал в празднике «Нептуна», который состоялся в международном молодежном лагере «Спутник». Начался он с морского парада. Мы с группой ребят на катере добрались до буйков и там остановились. Когда закончился морской парад, мы прыгнули в воду, и начался массовый заплыв. Я к финишу пришел первым, и мне было предоставлено право зажечь олимпийский огонь праздника. Вот тогда-то Юрий Гагарин и пожал мне руку, пожелав побеждать в дальнейшем всегда и быть первым. Уже потом, работая в КБ Королева, я многое узнал о Гагарине от его товарищей – космонавтов, вплотную познакомился с результатами его трудов. И на космодроме, и в Звездном до сих пор ощущается незримое присутствие первого космонавта. Юрий Гагарин... Может быть, случайность, но то, что он стал в своем роде единственным и неповторимым, это уже из разряда закономерностей. Знавшие его свидетельствуют, что с ним было приятно общаться и легко работать. В нем были аналитический ум и животворная энергия, которой он заряжал и других, а еще – неиссякаемый запас человечности, мужества и доброты.
– Как видится Вам, советскому летчику-космонавту номер 50 и космонавту планеты Земля номер 100, этот прорыв нашей страны в космос, когда неожиданно для всех мы оказались лидерами в той, теперь уже далекой «космической гонке»? Какое у Вас сегодня психологическое ощущение того замечательного события? Это был действительно прорыв «сквозь тернии к звездам»?– Ну конечно! И я ни капельки не сомневаюсь в том, что это был уникальный полет! В то время существовал огромный риск, поскольку ракета была еще не совсем отработана. Сегодня мы летаем в космос несравненно более уверенно, и то мы опасаемся всего, что может случиться «не по плану». Пять девяток надежности не существует, а перед полетом Гагарина были пуски вообще неудачные, но Королев принял решение о полете человека. Тогда была гонка вооружений, где главной была борьба США и СССР за первенство в космосе. Королев знал, что американцы готовят запуск своего корабля, Фон Браун этого не скрывал, и они даже афишировали, что готовятся к полету первого человека в космос. Поэтому, естественно, что Сергей Павлович принял такое решение, и хорошо, что все прошло удачно! Особых-то замечаний в том полете не было. Все ступени ракеты отработали точно, и ориентация была успешно сделана для включения двигателя на возвращение с орбиты, и, естественно, парашютная система тоже не подвела. Все тогда сработало как хотелось. А с точки зрения сегодняшнего дня, глядя в прошлое, – это был очень большой риск! Но ведь кто-то же должен был первым полететь? Вот Юрий Алексеевич и был первым!
– Тогда не было таких ЭВМ как сейчас и даже для того, чтобы рассчитать орбиту и траекторию, нужен был, наверное, целый институт?
– Ну, орбиты, все-таки, считали. Были уже тогда большие машины, которые рассчитывали орбиты, например, «Эльбрус». Орбита, конечно, была посчитана, только здесь особенно большого расчета чисто для баллистики, для орбит не нужно было. Тут, собственно говоря, все было понятно. Был один виток и, естественно, там ни сближения не предполагалось с другим кораблем, ни точного местонахождения на орбите. Корабль «Восток» вывели на простую орбиту, которая позволяла сделать один виток вокруг Земли, а дальше был выдан тормозной импульс. Но ведь надо было посчитать, когда этот тормозной импульс выдать.
– А если бы случилась нештатная ситуация, сколько бы Юрий Алексеевич продержался в космосе? Автономность его корабля была рассчитана на виток или больше?
– Автономность корабля была больше, но, сколько бы он ни продержался, все равно помощи никакой бы не последовало. Это сегодня, если корабль улетел, у нас есть возможность послать другой, состыковать их, спасти людей или в любой момент приземлиться. А тогда такой возможности не было.
– Значит, в том первом полете присутствовал элемент везения? Какое значение личность самого Гагарина имела для такого рискованного полета?
– Если бы там был не Гагарин, а любой из первого отряда, этот полет все равно прошел бы успешно. Но и спустя 50 лет ясно: лучшей кандидатуры, чем Гагарин, быть не могло.
– А Королев разве не был тогда такой же ключевой фигурой?
– Королев-то как раз и был ключевой фигурой, поскольку взял на себя ответственность, а Гагарин – испытатель. Разумеется, что все люди, готовившие этот корабль, тоже несли большую ответственность.
– А у меня все-таки сложилось субъективное впечатление, что вот Гагарин в 68-м погиб, Королев умер в 66-м, и с тех пор мы начали терять темп в космических делах. Это так?
– Нет, я думаю, что мы свой темп не потеряли. Уже в тот момент задел был большой. Совет главных конструкторов вместе с Королевым создали эту кооперацию, и после смерти Королева сброса темпов не произошло.
Александр ЗИНКОВСКИЙ
Где крестили первого космонавта
– Отношение к нему со временем не меняется, Юра для нас святой! – улыбается горожанка Людмила Владимировна. – Да его просто невозможно не любить. Во-первых, прославил наш народ. Во-вторых, благодаря его полету хоть что-то из этой деревни превратилось в более-менее похожее на город. Жаль, что мало пожил, конечно.
Город и сегодня был бы никому не нужен, если бы не его название. И не юбилейная дата - 50 лет полета первого землянина в космос. Поэтому впервые за много лет нашлись не только миллиарды на национальные космические программы, но и миллионы на то, чтобы облагородить нынешний Гагарин. Все-таки скоро сюда потянутся высокие гости.
Местные жители благодарят в душе и вслух не власти, а первого летчика-космонавта СССР. И страна уже не та, и детские мечты другие (как сказал один земляк космонавта – «простые, как попкорн»), а Гагарин, как и полвека назад, народный герой. При этом герой, конечно, советский. Об этом хорошо пел Юрий Визбор («и соборы стоят, как ракеты, на старинной смоленской земле»). Но об этом, увы, по старинке повествуют экскурсоводы. Многие из них не научились говорить про Гагарина хоть как-то по-новому.
– Первый в истории человечества космонавт являлся подлинным сыном трудового народа... - звучит в Доме космонавтов из уст экскурсовода дежурная фраза.
Так что, если хотите что-то узнать и понять, лучше самостоятельно побродить по мемориальному музею (сюда входит и Дом космонавтов). Он находится здесь же, в городе. По соседству с ним стоит дом, который в 1961 году вместе с мебелью подарила родителям Гагарина советская власть. В отличие от их прежнего деревянного сруба блага цивилизации в виде туалета и ванной здесь были, а вот икон уже нет. Вместо святых образов в углу гостиной стоял символ новой веры - телевизор.
– Родители Гагарина никогда и не были верующими людьми, иконы в их старом доме висели просто для спокойствия, – рассказывает один экскурсовод, словно на дворе советское время.
– Да, родители его венчались в Клушине и в той же церкви крестили детей, включая, конечно, и Юрия, – добавляет ее коллега и почему-то просит не называть ее имя в газете.
Из газеты «Известия»
Радостный и незабываемый день
Я отчетливо помню 11 апреля 1961 года. Отец, загадочно улыбаясь, спросил меня, тринадцатилетнего школьника: «Как ты думаешь, сын, полетят люди в космос?» Он знал, что я увлекаюсь чтением научно-фантастических романов и мечтаю о космических путешествиях.Уже не помню дословно, что я тогда ответил ему, но смысл был примерно такой: «Наверное, папа, когда-нибудь обязательно полетят!»
А на следующий день ликовали вся страна, весь мир и, разумеется, вся наша школа. Радостный, незабываемый, ни с чем не сравнимый день…
А моему отцу, который работал тогда собственным корреспондентом «Правды» в Молдавии, редакция, оказывается, сообщила ожидаемую новость заранее, чтобы начинал готовить соответствующий материал в газету.
Вот так в нашей семье о полете человека в космос узнали еще накануне этого великого события.
Андрей Печерский
Материалы подготовила Светлана РУССКИХ