Андрей Печерский
Помню! В начале войны было страшно! Страшно, потому что еще необстрелянные были, крови боялись. Помню, когда только первый раз приехали. Только сошли с эшелона, чтобы в лес уйти, а тут налетели немецкие «коршуны» — бомбить, — весь состав, весь вокзал раздробили. Это было на Волховском фронте. Недалеко от Тихвина такая станция, Хвойная. Только мы сошли с поезда, сразу нас в лес увели. Немецкая разведка узнала — сразу налетают, бомбят, только щепки летят.
Я как-то раз в село приезжаю, а там немецкий бомбардировщик, как коршун прямо летает над головой, из пулемета всех строчил, люди — и мирские, и военные, а он их расстреливает в упор. Тут и убитые, и раненые, кровь, кричат, зима была, снег был красный, с кровью...
В армии в этом отношении — политики — толковые были солдаты. Недаром каждые две недели были занятия — политпятиминутки. Политруки уже поработали, чтобы настроить солдат на защиту Отечества против немецких захватчиков.
Среди солдат верующие были. Да, был такой контингент, — старички уже были.
Я не знаю, что у солдат было на уме. Только помню, некоторые говорили: «Сейчас бы попасть в больницу, отдохнуть хоть там», но ни одна болезнь не брала!
Конечно, было трудно. Во время войны переходы по семьдесят километров делали, пешком, недоедали. Не спавши, бедняжка, плетется, обессиленный.
Мы вступили в войну неподготовленными! Я сам был очевидцем, как наши ястребки-«Яки» встречались с мессершмиттами, и наши «Яки» падали. Как прострочит — загораются и падают на землю. И наши «Яки» их боялись, один мессершмитт появится — так наши все врассыпную. Они бронированные были, а наши «Яки» — фанерные...
Наверно, слишком много думали о себе, хотели шапками закидать, так возгордились, возмечтали, что мы врага не допустим к себе. Будем его бить только на его территории. Людям вселили такую мысль самонадеянную, и поэтому мы «почивали»...
Я никакого звания не имел, просто солдат, рядовой, ефрейтор.
Я был не полным партийцем, а кандидатом. Да, я не хотел! Я не мог отделаться, не мог причины выставить, защитить себя, мотивировки не мог найти. Я ничего не делал, ни прошение не писал — ничего не делал. За меня все сделали задним числом. Какой-то политрук за меня поручился и прошение написал, «без меня меня женили». Но удалось избежать вступления в партию путем мытарства! Зайти просто было, а вот выйти — стоило жизни. Это Господь спас. Сказал твердо, непоколебимо, так уж проникся духом. Наверное, когда душа созреет, тогда уже человек способен с Божией помощью на многое. Потом были: политотдел корпуса, полковник старый, подполковник, он меня так чистил, ой, Боже! Пугал, такие каверзные вопросы задавал, а потом говорит: «Вот ты там засиделся, да про какого-то Бога проповедуешь». Потом говорит старшине: «Завтра 34-я танковая бригада идет на передовую. Его автоматчиком туда, пусть, — там посмотрим...» Господь спас. Старшина нашей роты меня повел туда, бригада уже должна была завтра ехать. Автоматчиком — это, так сказать, смерть — смерть на танке. Начальник штаба выходит и спрашивает: «По какой причине, за что его к нам, чем он провинился?» Старшина сказал ему, что за религиозные убеждения, верующий. «У нас своих полно! Не надо, говорит, голубчик, веди его обратно». Старшина повел меня в нашу роту, где я был до этого. Какой-то совхоз или колхоз попросил помощи на полевые работы: арбузы, бахчу стеречь, подсолнухи стеречь. Нас, человек шестнадцать, в поле командировали. Дали нам продуктов с собой. Колхоз еще давал нам молока, и мы там отдыхали месяца два, а то и три от такой нервотрепки. Это было после Сталинграда, в районе Павлограда Днепропетровской области. Это был 1943 — начало 1944 года.
Однополчане знали, что я верующий, и относились ко мне замечательно, с уважением. Были разных национальностей, и даже были иноверцы. Относились с уважением.
Были у нас ребята — они хорошие, правда. Жизнь была жестокая, она их так разбаловала, научила их быть преступниками. А когда в бой идет, уже смерть перед глазами, тут он и маму вспомнит, вспомнит и Бога, а до этого он ничего не признает.
Евангелие нашел в Сталинграде. Чтение Евангелия больше подтолкнуло мои мысли, чтобы выйти из партии. Оно мне покоя не давало, оно только подтолкнуло, обновило, укрепило. Мой дух требовал выйти из партии, освободиться, чтобы душа свободная, чистая была. Совесть прямо требовала. Как вспомню: когда шел, то стал облегченный и такой радостный, а так был какой-то гнет, какой-то груз на душе.
Крест вначале я не носил, а потом уже носил.
Победа далась нам ради того, что правительство дало указание храмы открыть. Изменилось положение на фронте. Георгий Константинович Жуков в своих мемуарах на это внимание обращает. Он говорит: «Я удивляюсь, что немецкие генералы в начале войны такие стратегические планы строили, такая у них была стратегия, что приходится удивляться». А в 1943 году те же самые генералы стали делать ошибки, ляпсусы, что только приходится удивляться. Один и тот же человек, один и тот же генерал. А тут все очень просто! Господь, когда хочет наказать, отнимает у него разум. Господь отнял у немецких генералов разум, и они сделали большие просчеты! Это Господь решил спасти Россию. Это выразилось, что их генералитет оказался малоопытным, что ли, просчеты большие, вот и все. А наших умудрил Господь. Возьмите Жукова — это личность, это искуснейший полководец — один из самых известных, очень мудрый полководец. Везде он. Получалось так, что как только прорыв, сразу Жуков приезжает, у него такое чутье было, сразу знакомился с обстановкой. Он разгадывал немецкие планы, разгадывал немецких генералов, понимал их мысли, стратегию, и он тут же быстро ориентировался и свои планы приводил в соответствие — и мы побеждали. Везде! Возьмите Москву в 1941 году, на волоске были! По Волоколамскому шоссе немцы в семи километрах стояли от Москвы. Они могли прямо в Москву въехать, но они боялись.
Сколько бились и хотели сдавать Ленинград. Ворошилов уже дал приказ взрывать все наши линкоры, все военные корабли, все взрывать. А приехал Жуков и отменил приказ Ворошилова. Привел корабли в боевой порядок, все орудия включил в оборону, чтобы и они принимали участие в боевых действиях. Порядок навел. Все рассчитали. Подтянули технику, авиацию — и спасли город. Не прорвал враг оборону!
Войну я закончил в Австрии, был на 3-м Украинском фронте. Мы шли: Румыния, Венгрия, Австрия, потом Чехословакия.
Австрийцы относились хорошо, но не как к освободителям. Во всяком случае, они народ покладистый. Они, я помню, были беззлобивые, приветливо относились.
Отец и мать оставались дома, это Михайловский район, оккупированы были в 1941 году, немец дошел быстро.
Открытые храмы стали появляться только в 1943 году.
Говорят, что перед войной храмов пятьдесят оставалось на всю Россию. Хотели совсем покончить с религией. Собственно, война и пришла по этой причине, что враг так задумал.
Немцы открывали храмы для своей цели, чтобы заручиться доверием у народа. Знали, что у нас гонение на Церковь...
Куда дальше идти, я узнал по интуиции. Когда демобилизовался из армии в 1946 году, я приехал в Елоховский собор.
В детстве с отцом приезжали в Москву, старинная Москва была очень красивая, в году 1929-м, 1928-м. Мне лет семь было. Я представляю Москву того времени, таких коробок не было, дома стояли купеческие, дворянские, архитектурные, небольшие такие, но красивые. Улицы — это чистота, дворники с такими белыми фартуками, совочками. Это чистота, нигде даже соринки не было, народ как-то был вежливый, очень вежливый, добродушный народ был.
Я спросил в соборе за ящиком: нет ли у вас какого духовного заведения? Да, есть, только-только что открыли семинарию Духовную в Новодевичьем. Проректором был отец Сергий Савинский, он еще был тогда светский. Я к нему прихожу, он повернулся, и говорю: вот у меня желание такое... Он сразу ко мне пригляделся. Дал мне правила приема, пожалуйста, готовьтесь, вот эти данные к экзаменам. А я — после армии. Тогда по закону полагалось только один месяц гулять, потом надо было обязательно работать, не болтаться, не так, как сейчас болтаются, строго было. Месяц, а потом обязательно куда-нибудь устраиваться.
Я когда прибыл, съездил домой. Родители были еще живы. К родителям я еще во время войны приезжал с Павлограда.
Чтобы мне по своей специальности не устраиваться на завод, так как знал, что, если я устроюсь, в семинарию не поступишь, не пустят, я думаю: куда же мне, на какую мне на такую работу на вольную, свободную устроиться, чтобы потом было легко оттуда в семинарию поступить, чтобы притеснений не было? Дровяная база была, загружают лес и возят по Москве. Дровяная база, думаю, что здесь свободно, и устроился.
Начальник этой базы узнала, что у меня образование, и спрашивает: «Почему вы по специальности не идете работать?» Я месяц поработал, а работа там тяжелая, вагон приходит, состав с дровами, надо их из вагона разгрузить, на машину погрузить и потом населению развозить на машинах. Там работали преступники, арестанты, тюремщики, заключенные.
Я-то думал, что народ попроще, а попался совсем «простой», ну, думаю, попался.
Покупать не на что было. Давали полушку, совсем мало. Вот, думаю, если экзамены не сдам, неужели тут оставаться еще. Я впал в такую тоску, попал, влип. Слава Богу, экзамены я сдал. Достался мне 50-й псалом. У нас был отец Тихон Попов, он был ректором, слепой он, бывший обновленец. Псалом 50-й, я как раз его хорошо знал, учил его когда-то, потом по-славянски читать надо было и сочинение на евангельский сюжет, я забыл сейчас, на какую притчу. А я Евангелие хорошо знал. По сочинению мне «пятерку» поставили. Это, видимо, меня и спасло. На одно место три-четыре человека поступало.
Отец Тихон Агриков из армии в шинели пришел, и я был в шинели. Анатолий Петрович Горбачев тоже пришел прямо в военном. Отец Борис Степенников, Марк Харитонович, отец Руф Поляков танкист, все прямо с поля боя пришли. Никаких предпочтений военным не отдавалось, как кто сдал экзамены. Это было положительно, что с сознанием шли и серьезно относились к занятиям. Одноклассники верующие были, конечно, родители были церковные, с «корнями», один я, наверное, был без «корней». Они-то моложе все были лет на восемь, на десять, все были меня моложе. Я поступил, мне было 27 лет, а они молоденькие все были, 19–20 лет.
Был еще и старше нас прием в семинарию, их немного было: Гневич, Ушков и Голубцов отец Сергий, Крестьянкин отец Иоанн, еще был Дулуман.
Тогда было время-то тоже не простое, сложное было время, трудное было время, потому что хотя разрешить открыть семинарию разрешили, но слежка была, слежка была большая за семинаристами, не пропускали, смотрели за ними, за каждым шагом. Сколько сажали людей. Вот о. Димитрия Дудко взяли, когда он еще в семинарии был. Помню, у нас Москвин был в нашем классе, еще некоторых тоже в отпуск отпустили, и где-то их в поезде взяли. Было строго, напряженно было. Не проболтайся, а то так сразу полетишь. Да! Надо было вести себя осторожно.
Архимандрит КИРИЛЛ (Павлов)
Я шел с Евангелием и не боялся...
Я шел с Евангелием и не боялся...
Разговор с духовником Свято-Троицкой Сергиевой лавры архимандритом Кириллом, участником Сталинградской битвы, задумывался как воспоминания этого известного всему православному миру человека о войне. А в результате по глубинной сути духовного осмысления нашего прошлого, настоящего и будущего получилась скорее не беседа, а проповедь. Только счастливым слушателем ее был всего лишь один человек. Поэтому хотелось бы донести проникновенные слова почтенного старца Кирилла до вас, многоуважаемый читатель...
Андрей Печерский
Эта великая страшная Отечественная война, конечно, явилась следствием попущения Божия за наше отступление от Бога, за наше моральное, нравственное нарушение закона Божия и за то, что попытались в России вообще покончить с религией, с верой, с Церковью. Перед самой войной не случайно почти все храмы были закрыты. Их к этому времени оставалось на Руси совсем небольшое количество. У противников Церкви была именно такая цель — вообще все прикончить. По высказыванию Хрущева, они покончат с религией в России к 1980 году и покажут по телевидению последнего попа. Таков был вражеский замысел: чтобы всюду царил полный атеизм.
Господь провидел эти вражеские планы, и чтобы не попустить их осуществление, Господь попустил войну. Не случайно.
И мы видим, что война действительно обратила людей к Вере, и правители совсем по-иному отнеслись к Церкви. В особенности, когда вышел декрет Сталина об открытии храмов в России.
Это, несомненно, подвигло милость Божию к нашей стране, к нашей Церкви, к нашим людям. По-человечески, конечно, можно сказать, что победил высокий воинский дух наших солдат. И надо отдать должное руководству страны, которое воздвигло такого гениального полководца, как Жуков.
В прежние времена Господь воздвигал для России Суворова, Кутузова. В наше время Георгий Жуков — это была милость Божия. Мы обязаны ему спасением.
Сразу же поднялась, окрепла и усовершенствовалась у нас военная техника. По-человечески мы все это относим к тому, что люди объединились и успешно работали на передовой и в тылу. Это правильно. Но силу, энергию и ум дал им Господь…
Одним словом, я считаю, что наше неверие, наше невежество, наше незнание Бога, а также нарушение нравственных законов не могут оставаться безнаказанным. Мы не ведаем, что Господь промышляет не только о каждом человеке, а вообще о всей стране. Поэтому и война была. И это не без попущения Божия.
Если и волос с нашей головы не упадет без воли Божией, то тем более — война. Это попущение Божие за нашу безнравственность, за наше безбожие, отступление. Господь попустил, чтобы это пресечь. Потому что пытались совсем задушить веру. Храмы все закрыты. Думали, покончили. Нет! Не тут-то было! Трудно идти против рожна.
Так и в будущем. Господь знает, чем смирить врагов. Попустил военные испытания, и вынуждены были вновь открыть храмы. Потому что этого требовал народ…
Сегодняшний хаос — это тоже, конечно, попущение Божие. И все эти войны на окраинах России — тоже. Если народ не опомнится, глубоко не раскается, не прекратится разложение нравов, то хорошего ждать нечего. Можно ждать только гибели.
Разве допустимо, чтобы в нашей стране, на Руси Святой, сейчас дали свободу бесовщине. Колдуны, маги, экстрасенсы, секты различные… Это, естественно, подвигает Божию правду на гнев. Господь с этим не может мириться. В Евангелии говорится: Ибо открывается гнев Божий с неба на всякое нечестие и неправду человеков, подавляющих истину неправдою (Рим. 1, 18).
Господь дает испытание: образумьтесь! обратитесь ко Мне. А то, что бесовщину допустили, — это страшное дело! И я не знаю, что и ожидать?!
Потому что, согласно библейскому сказанию, семь ханаанских народов были истреблены только за то, что они допустили поклонение бесам. Грехи человеческие — это по немощи. Но когда люди стали обращаться к темной бесовской силе, тогда Господь этого не потерпел. А у нас открыли им дорогу. Раньше колдунов сжигали на костре. И совсем еще недавно в нашем Уголовном кодексе за черную магию подвергали наказанию. А сейчас экстрасенсы кодируют людей. Это страшное дело. Мы стоим на грани жизни!
И если не образумимся, не раскаемся, не осудим себя, не обратимся к Богу, наказание неминуемо постигнет. Пока же Господь все это терпит за счет верующих. Церковь еще существует. Она молится и умоляет Господа: не попускай, молю Тебя! А всю нечисть Господь уничтожит!
Человек сам виноват в том, что отошел от Бога, от истины, ко лжи приобщился. А ложь никогда не дает человеку удовлетворения. Ложь есть ложь. Поэтому люди и задыхаются — оттого что во лжи пребывают. А если к истине обратятся, то почувствуют жизнь, радость!
В сокращении
«Глубина сердечная открывалась нам в отце Кирилле»
Сегодня православные христиане, так же, как и все наши современники, пользуются интернетом и проводят много времени в соцсетях. Конечно, есть множество интересных и полезных ресурсов, которые рассказывают о Православии. Но, к сожалению, в большинстве своем они делают это поверхностно. Так, например, очень популярен в соцсетях жанр благочестивых «афоризмов» — они собирают тысячи лайков. Люди активно репостят их, даже не задумываясь — насколько доброкачественна эта «духовная пища», достоверны ли эти наставления, принадлежат ли они тем, кому приписываются? Наконец, насколько они сообразуются с христианством, и могут ли принести хоть какую-нибудь духовную пользу?..
Митрополит Саратовский и Вольский Лонгин — сам активный пользователь интернета — обратил внимание на множество цитат, которые тиражируются под «авторством» блаженнопочившего архимандрита Кирилла (Павлова). Лично зная батюшку, Владыка усомнился в подлинности этих «наставлений» и обратился с просьбой разъяснить это к монахине Евфимии (Аксаментовой), которая на протяжении многих лет находилась рядом с отцом Кириллом. Так появился текст, который мы предлагаем вашему вниманию.
Так уж получилось, что в книжке «Жизнь как чудо» моя небольшая заметка об отце Кирилле оказалась в соседстве с так называемыми «Наставлениями» — некой странноватой подборкой из совсем кратких и чуть более пространных «высказываний старца». Кавычки стоят потому, что теперь у меня нет уверенности вообще ни в чем, хотя пространные изречения вполне можно было поставить в ряд обычных, «классических» наставлений, которые, по большому счету, могут оказаться в устах любого духовника… А вот характер кратких изречений привел меня в печальное недоумение. Но, если совсем честно — я настолько расстроилась, что уже после двух-трех пословиц-поговорок типа «Гордый, как поздний ужин — никому не нужен» забросила эту книжку и так никому ни одной книги о батюшке и не подарила…
Позже я, что называется, попыталась «прийти в себя», «образумиться», откинуть прочь свои горделивые критические «мнения» и поразмышлять о том, что, быть может, я попросту многого и не знаю!.. Людей к дверям батюшкиной кельи приходило великое множество — мало ли кому что и как говорил старец! Да и не принято в церковной среде без доверия и сочувственного приятия относиться к печатному слову… Однако годы потихоньку шли, а пресловутые «поговорки» никуда не исчезали — множились как грибы после обильных проливных дождей, «прорастая» то в одном, то в другом церковном издании. И я заметила одну банальную вещь — такой тип наставлений попросту очень удобен для примитивного околоцерковного сознания, не приученного ни к духовному труду, ни к нравственной работе, ни к элементарному интеллектуальному анализу того, что требует этого анализа. Подобные «афоризмы», что называется, «легко заходят», делают свою нехитрую работу и … так же легко исчезают — как рябь на воде после удачно брошенного камушка. Что еще нужно «толпе», кстати, уже вполне привыкшей к подобному типу лубочных «изречений великих старцев»?! Кратковременный «положительный» эффект посредственного текста, не содержащий в себе, собственно, ничего плохого и предосудительного, равно как и никакой стоящей глубины. Звучит резко, согласна. А теперь представьте, насколько же резко и грубо звучит эта псевдоречь архимандрита Кирилла в ушах и в сердцах тех, кто действительно многие годы общался с ним, слышал звук его кроткого голоса, воспринимал всем сердцем его мудрую и рассудительную речь… Наше поколение — поколение видевших и знавших батюшку лично — уже уходит, постепенно растворяясь во множестве нового церковного люда, в наследство которому, не приведи Господь, могут достаться лишь недоброкачественные книги. Мы уже сегодня листаем такие страницы и содрогаемся…
Переживание митрополита Лонгина в связи с появлением сомнительных «цитат», произнесенных якобы батюшкой, мне совершенно понятно. И эти переживания справедливы уже в силу того, что владыка, помимо того, что лично общался со старцем, имеет филологическое образование. А ничто с такою силою, как сам язык, как стилистика речи, не обнаруживает грубую фальшь этой подделки. Уж поверьте — филолог это почувствует. Та глубина сердечная, которая открывалась нам в отце Кирилле — высвечивалась и совершенно конкретной манерой говорить, вести беседу с человеком — вдумчиво, неспешно, любовно, уважительно. Речевой лубок эдакого народного мудреца-простеца, направо и налево рассыпающего поговорки — стиль кого-то другого, не батюшки….
Впрочем, есть на моей памяти одна показательная история, которую вполне можно рассматривать как стоящую у истоков сегодняшней профанации духовного наследия отца Кирилла…
Батюшка был уже несколько лет как парализован. Не стану называть имен, но через близкую батюшке священническую семью ко мне обратилась руководитель одного из известных московских театральных коллективов. Уже не один год через малознакомых людей она и многие из ее коллектива… вели переписку с тяжелобольным батюшкой (!!!) Старец, собственно, «сам изъявил желание покровительствовать ее театру», и две женщины из Рязанской, кажется, глубинки привозили в труппу его «наставления», естественно, пользуясь при этом предоставленной им бесплатной возможностью посещать спектакли и премьеры. Артистам льстило исключительное внимание к собственным персонам выдающегося духовника, они с радостью передавали с посыльными свои исповедальные записки, а уж рязанские «богомолки», соответственно, переправляли эти послания некоему таинственному «келейнику» Александру, который имел чудесную возможность, минуя «свирепых келейниц» в Переделкино, приходить к «отцу Кириллу», читать ему и «записывать ответы старца»… Сейчас уже не помню, какая причина заставила эту театральную даму усомниться в реальности происходящего с ними всеми «духовного руководства», и она решилась побывать в Переделкино и увидеть и батюшку, и нас всех самолично… Каков же был ее шок и потрясение, когда она убедилась в том, что ее просто несколько лет «водили за нос»… И это в век интернета, когда можно было хоть что-то проверить, навести хоть какие-то справки и скинуть с себя это гнусное пленение!.. Однако в глубине души она, как было заметно, ощущала не стыд, а лишь сожаление, что мираж развеялся, что ровным счетом ничего не оказалось правдой… И, признаюсь честно, сострадания у меня эти обманутые собственным тщеславием люди не вызвали — мне позволили бегло прочесть выдержки из «писем батюшки», и это, скажу вам, было более чем отвратительно. Я читала убогие, пошлые, слащавые опусы деревенской знахарки, приправленные, кстати, еще и разного сорта пословицами и прибаутками — и все это культурная, интеллигентная московская богема могла принять за духовное наследие архимандрита Кирилла! До сих пор, вспоминая свое знакомство с той бессовестной подделкой, я испытываю обжигающий сердце стыд перед моим незабвенным духовником и боль… Боль за людей, которые никогда не открывали ни Евангелие, ни святых отцов — хотя бы даже ради «общего развития». Если бы открывали — несомненно почувствовали бы гнилостный «аромат» профанации….
Краткие изречения, которые публикуются сегодня, конечно, не столь отталкивающи… Но это по-прежнему не делает их высказываниями отца Кирилла.
За 24 года жизни в Переделкино я слышала от батюшки (и не только я) лишь два полюбившихся ему высказывания преподобного Амвросия Оптинского, которые батюшка с радостью цитировал, желая поддержать наш унылый дух: «Там, где просто, там ангелов со ста» и «Жить — не тужить, никого не обижать, никому не досаждать, быть тише воды, ниже травы, и всем — мое почтение»… Вообще же старец с упоением по памяти цитировал огромные отрывки из посланий Апостолов — духовная сила и глубина этих новозаветных текстов поражала слушателя снова и снова, сообщала жизнь и радость обремененной страстями и грехами душе…
Открывается батюшка и в своих проповедях — но это душевный труд, и внимательное изучение проповеди требует, конечно, большего количества времени, чем беглое скольжение глазами по кратеньким высказываниям, которые удобно размещать под картинками календарей, украшающих кухонное царство хлопотливых домохозяек.
Оживает образ незабвенного батюшки и при прочтении небольших воспоминаний лаврских монахов — вот уж кто доподлинно знал меру духовного подвига своего братского духовника, меру его смирения и внутреннего благородства. Именно монахи оказались способны уловить главное, стержневое в этом подвижнике нашего времени. Оно и справедливо — отец Кирилл был прежде всего «классическим» иноком общежительного монастыря.
Помню, как незадолго до инсульта батюшка практически часами сидел на своем диванчике в Переделкино, склонившись над Евангелием и подолгу размышляя над той или иной строчкой или притчей… И как-то окликнул меня — он весь словно лучился от счастья и умиления: «Вот послушай скорее, послушай как кротко, деликатно, как милостиво ведет Себя Господь!». И дальше последовал крошечный отрывок из Евангелия от Луки, в котором Господь, попав в дом к Симону, обратился к нему: «Симоне, я имею нечто сказать тебе»… Батюшка прочел это с невероятной нежностью, словно видел перед собою живой прекрасный образ своего кроткого Спасителя, и заплакал…
Я думаю и сам отец Кирилл — образ его в нашей благодарной памяти — заслуживает такого же деликатного, умного и достойного слова.
Монахиня ЕВФИМИЯ
(Аксаментова)
Православие и современность
(Аксаментова)
Православие и современность