фронтовые были

 Кто только не рассуждал на эту извечную тему! Журналисты, писатели, историки-аналитики… Наизобретали даже множество ее разновидностей – правду «окопную», «солдатскую», «лейтенантскую», «генеральскую», «штабную». Это всё по разным ее признакам: кто, с какой точки и как именно видел войну.
 Чтобы разобраться во всей этой «многоступенчатости», давайте, дорогие наши читатели, порассуждаем об этой правде на основании не каких-то там многомудрых психологических изысков, а на самой что ни есть конкретной фронтовой ситуации.
 1943 год… После разгрома немцев на Курской дуге наши войска вышли на рубеж Днепра. Воодушевленные только что достигнутыми боевыми успехами, а также понятной эйфорией, в «верхах» хотели одолеть этот водный рубеж «с ходу». Но не тут-то было! Назвав эту линию обороны «несокрушимым Восточным валом», Гитлер возлагал на него особые надежды: именно здесь будет положен предел наступлению русских! Этому, казалось, способствовала и сама природа – правый берег Днепра крутой, удобный для возведения укреплений, а левый, с которого предстоит форсировать его, низкий, зачастую заболоченный. Да и времени, которым располагал противник для создания на этом участке мощного рубежа обороны, было вполне достаточно.
 Что делать? По решению командования одновременными ударами на разныхучастках фронта ценой немалых потерь удается захватить несколько плацдармов. От каждого командира закрепившихся там подразделений жестко требуют «стоять насмерть»: именно здесь намечается направление главного удара – вам будет обеспечена сильная огневая поддержка, сюда уже подтягиваются резервы… Подобная ситуация описана в повести Юрия Бондарева «Батальоны просят огня». И действительно, к левому берегу напротив захваченного плацдарма целыми днями идут танки, артиллерия, подтягиваются плавсредства. На захваченном у противника «пятачке» приободряются, еще яростнее отбивают атаки. Но… несмотря на то, что немцы бросили сюда огромные силы, огневой поддержки все нет и нет: подтянутые на глазах у гитлеровцев колонны за ночь куда-то исчезают, будто растворяются в воздухе. А по телефонной связи и рациям от батальонов все яростнее, открытей, резче требуют «держаться до последнего», грозят трибуналом… И вдруг – как гром с ясного неба – по немцам наносится удар страшной силы на самом «неожиданном» для них участке.
 Теперь проделаем вот что: предложим высказаться о проведенной операции трем ее непосредственным участникам – командующему из вышестоящего штаба, командиру захватившего плацдарм батальона и рядовому пехотинцу из маршевой колонны на левом берегу Днепра. И тогда произойдет вот что:
 Генерал с удовлетворением расскажет, как глубоко и всесторонне была разработана масштабная фронтовая операция. С захватом нескольких плацдармов и имитацией по каждому из них, будто это и есть «направление главного удара» - при использовании разнообразных средств дезинформации противника: открытое для визуальной разведки подтягивание войск к месту мнимого форсирования Днепра, большая при этом активность в эфире и полное радиомолчание там, где намечался прорыв. А тем временем ночами скрытно подошедшие силы уводились на другие участки – чтобы на следующий день опять вводить в заблуждение немцев. Такая проработка операций, непременно подчеркнет командующий, дала возможность избежать очень больших и неоправданных потерь.
 Командир батальона с правого берега с болью расскажет, как из-за просчетов начальства был загублен его батальон, как не дали ему обещанную поддержку, как принесли его в жертву… Откуда ему было знать, что не могли, не имели права объяснить ему подлинный смысл задачи, поставленной перед его батальоном: немцы тоже соображают и по множеству признаков смогли бы разгадать, что бойцы на плацдарме лишь имитируют здесь «направление главного удара».
 Ну а рядовой пехотинец с возмущением поведает вам, как бестолковые командиры гоняли его несчастную роту то туда, то сюда, как отдавались утром одни приказы, а ночью другие, совсем противоположные. И невдомек ему было, почему царила везде «бестолковщина» и почему в конечном счете его рота оказалась именно там, где было нужно: на месте подлинного, а не сымитированного участка форсирования Днепра.
 Три разных рассказа. И все три – правда! Только каждая – со своей точки зрения, из «своего окопа». Выходит, правд много? Нет, только одна, которая именуется Истиной. Она – как бы мозаика, составленная из отдельных блесток-фрагментов. Чем бы это подкрепить?
 Да, конечно же, войной 1812 года! Тоже, между прочим, Отечественной. Разве мало о ней было написано? Чего стоит одна только «Сожженная Москва» Г.П. Данилевского. А сколько было опубликовано мемуаров – генеральских, офицерских (в том числе «декабристских»!), солдатских, «партикулярных», т.е. написанных лицами штатскими, хоть и причастными… Но подлинную, объемную правду о ней воссоздал лишь Л.Н. Толстой. И она тоже «синтезная», как бы составленная из отдельных, но несомненных правд – правды (и исторической правоты!) Кутузова, Барклая де Толли, Багратиона, правды Болконского, Безухова в цилиндре с его нелепым поведением на Бородинском поле, правды Платона Каратаева с его бесконечной добротой и любовью к людям.
 Может быть, и впрямь мы докопались до такого понятия, как «правда о войне»?

 Автор этой подборки решил включить в нее еще одну необыкновенную историю, которая тоже может быть отнесена к «фронтовым былям».
 Дело в том, что в Великую Отечественную войну были втянуты не только огромные массы людей, но и… домашние животные. Причем речь у нас пойдет не о лошадях, чьи заслуги в войне – как тяги в артиллерии, в обозах, на строевой службе в нашей славной кавалерии, особенно в казачьих войсках, – столь велики, что еще ждут своих исследователей и поэтов. Мы о другом. В народе было сразу замечено, что при вторжении к нам оккупантов наши домашние питомцы странным образом изменили свое поведение. За примерами далеко не ходить. В нашем доме, что стоял на Старой Смоленской дороге, жила в ту пору простая беспородная кошечка Катя. С приходом немцев это милое ласковое существо в одночасье превратилось в злющую фурию. Первому же оккупанту, переступившему порог дома, она с шипением кинулась на грудь. С трудом оторвав ее от лацканов шинели, тот потянулся было к висящему на поясе пистолету. Но за этот миг я успел схватить свою взъерошенную, словно дикобраз, любимицу и броситься с нею за печку.
 На наше счастье, немец оказался не без чувства юмора и тут же усмехнулся со словами: «руссишер пантер!», которые, как я сообразил позже, означали «русская пантера». Словом, пронесло…
 С тех пор, услышав тяжелые шаги в коридоре, я должен был хватать Катю, которая уже норовила занять позицию у дверей, и прятаться с нею подальше. Мало-помалу мне удалось «внушить» своей подопечной, что нельзя патриотической агрессивностью подводить и себя, и нас. Теперь при опасности она предпочитала не готовиться к нападению, а затаиваться в каком-либо укромном местечке.
 Получилось так, что без всяких «подсказок» домашняя живность очень скоро усвоила, откуда для нее исходит угроза. Рассказывали, что в деревнях петухи (если их еще не съели оккупанты) перестали заливисто голосить на заре. А наша соседка по дому, старуха Дормидониха, жаловалась моей матери, что если немцы к ней заходили во двор и начинали привычно там шарить, то ее три пеструшки забивались так далеко – в дрова, под крыльцо, за стреху даже – что она после ухода незваных гостей еще долго не могла их разыскать. Было и такое. Запрятанный в подклеть поросенок, который только что исходил визгом от голода, тут же замолкал, если чужие солдаты еще только приближались к хате…
 Но были вещи и более поразительные, и легенды о них на Смоленщине еще и сегодня живучи. Это когда скрываемые в лесных чащобах, на заимках «партизан-ские коровы», словно по чьей-то команде переставали мычать и даже жевать жвачку, если чуяли приближение карателей, и старались затаиться в кустах. Утверждают – уж верить этому или нет? – что по этой примете партизаны частенько узнавали о грозящей облаве.
 Словом, на войне было, как на войне. Но неужто и наши «меньшие братья» в ней по-своему «разбирались»?