У каждого сына России четыре матери
Когда оглядываешься на прошедшее двадцатилетие, убеждаешься в верности предсказаний старцев о России – она безсмертна. Любое другое государство не вынесло бы и десятой доли испытаний, выдержанных нашим Отечеством. В чем секрет? Он в отношении к земле. Самое мерзкое, что принесла демократия в Россию – это навязывание нового отношения к земле. Земля как территория, с которой собирают урожаи, земля как предмет купли и продажи, и только. Нет, господа хорошие, земля в России зовется Родиной. Из земли мы пришли на белый свет, в землю же и уйдем, в жизнь вечную.
Как былинные богатыри, слабея в битве, припадали к груди Матери – сырой земле, так и в наше время она даст силы. Но только тем, кто любит ее. И это главное условие победы – любовь к земле. Земля – Божие достояние. Совсем неслучайно, что самые большие просторы планеты, самые богатые недра, самые чистые воды были подарены именно России. И нынешние испытания посылаются нам, чтобы мы оправдали надежды, на нас возложенные.
У нас нет запасной родины. Нам здесь жить, здесь умирать. У нас нет двойного гражданства. Ни за какие заслуги, просто так, мы получили в наследство величайшую родину, необычайной силы язык, на котором говорят с Богом, у нас ведущие в мире литература, философия, искусство. Надо доказать, что мы имеем право на такое наследство. Что именно мы, а не варяги нового времени хозяева этого наследства.
Что бы там ни болтали о своей значительности большие и маленькие вожди, колесо истории вращают не языком, а трудовыми руками. Человек на земле – главное лицо каждой эпохи. Он кормитель и поитель всех живущих, и отношение к нему должно быть соответственным. Он не пролетарий, которому теперь уже окончательно нечего терять. Пролетарии в свое время добились революций и переворотов, а в наше время за это на них наплевали с высокого дерева, называемого новым мировым порядком. Теперь пробуют плевать и на крестьянство, прикрываясь трескотней фраз о любви к земледельцам. Если бы так, не кормили бы нас заграничной мерзостью, суррогатами – заменителями пищи.
Неужели еще кто-то верит медведю в демократическом зоопарке, что он свергнул прежнюю партию коммунистов ради счастья народного? Единороссы стремительно занимают место КПСС в СССР. Уже и для карьеры чиновники бегут в нее... Цены на хлеб растут, а хлеборобы живут все хуже и хуже. Жить все тяжелее и тревожнее, а барабанный бой, славящий реформы, усиливается. Смертность превышает рождаемость, пенсионеры – люди, угробившие ради государства свое здоровье, становятся для него балластом, наркомания, преступность, проституция внедряются в сознание как норма при создании видимости борьбы с ними. И все это покрывается жеребячьим ржанием жваноидов сильно голубого экрана. Образование готовит англоязычных биороботов, легко превращаемых в голосующую биомассу, в зомбированный либералами электорат. И на все это смотреть? И с этим смиряться?
У них деньги, у нас любовь к родной земле, и нас не купишь. Другой жизни у нас не будет. А отчет за свою единственную жизнь придется держать каждому.
Четыре матери у нас: та, которая родила, мать – сыра земля, Божия Матерь и Россия. Мы их сыновья и каждый из нас единственный и любимый. Они не оставят нас ни в каких испытаниях. Имея таких Заступников, кого нам боятся? Ты любишь Россию? Значит, ты стоишь на поле боя за нее. Да, твое место – это поле боя. С поля боя первыми бегут наемники, которые сейчас зашевелились, чуя наживу. Они мгновенно струсят, как только почувствуют нашу силу. А она от нас никуда не уходила, даже копилась.
Теперешнее поле боя – Русское поле. Слово Поле уже подразумевает место схватки. Нельзя же, чтобы на русском поле продолжали расти сорняки.
Меня не пустили в церковь
Да, именно так. Не пустили. И кто? Русские солдаты. И когда? В День Победы. Заранее собирался пойти на раннюю Литургию девятого мая. Встал, умылся, взял написанные женой записочки о здравии и упокоении, еще приписал: «И о всех за Отечество павших», и пошел. А живем мы в начале Тверской, напротив Центрального телеграфа. И надо перейти улицу. Времени было половина седьмого. Вся улица была заставлена щитами ограждения. За ограждением стояла уже боевая техника: современные танки, также и танки времен войны. Рев их моторов мы слышали все последние недели на репетициях парада. Я подошел к разрыву в ограждении. Но меня через него к подземному переходу не пустили. «Я в церковь иду». – «Нельзя!». – «Но я же в церковь, я тут живу, вот паспорт». – «После парада откроют». – «Милые, еще до парада почти четыре часа». – «Отойдите».
Вот так. Сунулся к переходу у Моссовета – закрыто. К Пушкинской – безполезно. Вот такие дела. И смотреть на всю эту боевую мощь не захотелось. Меня же не пустили, когда я шел молиться, в том числе, и за воинов нынешних.
- Вы что, не православные?
- Приказ – не пускать!
Такие дела. Конечно, я вернулся. А все ж горько было. Конечно, плохой я молитвенник, грешный человек. Но вдруг да именно моя молитва была нужна нашей славной Российской армии?
Вот так вот. И смотрел парад по телевизору. Человек в штатском, без головного убора, называемый министром обороны, объехал выстроенные войска, ни разу им не козырнув, выслушав их троекратные «ура», подъехал к трибуне и доложил об их к параду готовности главнокомандующему, тоже в штатском, тоже обошедшемуся без отдания чести, ибо, как нас учили в армии, «к пустой голове руку не прикладывают».
Грянул парад. Дикторы особенно любовно отмечали в комментариях марширующих иностранцев. Потом проревела техника. А потом, прямо над крышами, понеслись самолеты. Некоторые неимоверной величины. Диктор сказал, что если бы они еще снизились на десять метров, то все бы стекла в окнах и витринах вылетели.
Потом горечь прошла. Цветы, ордена, дети, музыка. Что ж, значит, не заслужил я великой чести помолиться о живых и павших в храме. Встали с женой перед иконами в доме и прочли свои записочки. И пошли на улицу, и ощутили, что Победа 45-го дошла и до нас.
Нулевое сознание у нулевого километра
При входе на Красную площадь, перед Воскресенскими воротами. проходя которые люди всегда крестились, находится на земле знак. Он означает нулевой километр автодорог Российской федерации и показывает направление к сторонам света. Знак как раз напротив входа в Иверскую часовню. Именно ее было принято посещать перед дальней дорогой.
Казалось бы, как хорошо сошлось: и знак начала всех дорог, и Божия Матерь Иверская, дар Святой горы Афон. И постоять, помолчать перед странствием, и зайти помолиться, свечку поставить.
Вот и проверьте на себе, пойдите к этому знаку и к часовне. Вы ужаснетесь. Тут такое дикое языческое гадание. Тут люди становятся к знаку спиной и бросают через левое плечо монету. Смотрят, как упадет. Около знака пасутся сборщицы монет, которые гадающим советуют кидать монету на счастье покрупнее достоинством, а друг с другом ссорятся.
Медные монеты по десять и пятьдесят копеек не поднимают, не поднимают и никелевый пятачок. А как раз на этих монетах образ святого великомученика Георгия Победоносца. И по нему ходят грязными подошвами. Скажут, это не икона, но не будем же мы наступать на фотографию родных людей, не будем их бросать под ноги.
Как все понять? Может, вот это соотношение числа гадающих и числа входящих в часовню и есть показатель числа верующих и остальных. Но нет, начинаешь спрашивать, отвечают, что и в часовне были, и свечки ставили, но что интересно и погадать. Все-таки нулевой километр.
Тут же место работы ряженых «Ленина», «Сталина» и, Бог их простит, «Николая Второго». Конечно, это издевательство над историей. Но с ними фотографируются. Раз было холодно, и «Ленин» грелся в часовне. Заскочил «Сталин»: - «Куда ты, охломон, скрылся? Иди, встань для композиции».
И ведь привыкли уже. Уже и дежурная в часовне не гонит переодетых кощунников, и батюшка, который служит.
Все это толерантность, то есть привыкание к заразе. А нам говорят, что толерантность – это терпимость. Но терпимость напоминает о доме терпимости.
По-прежнему все впереди
До осени 1968 года я вовсю писал и печатался. Мы обычно шутили так: «Старики, а ведь мы – писатели. – Тут пауза, и дальше хором: - Но неплохие!».
А осенью шестьдесят восьмого на ходу, в метро, открыл свежий номер «Нового мира». Пробежал оглавление: «Бухтины вологодские завиральные». Конечно, начал с них, ибо у вятских с вологодскими историческое противостояние. На первой же станции я выскочил из вагона, помчался наверх. Мне надо было куда-то приткнуться, чтобы остаться одному. То, что я начал читать под землей, меня потрясло. Примерно такое же потрясение, с годами исчезнувшее, было при чтении «Одного дня Ивана Денисовича». Но там была политика, сенсация, разоблачение. А на них далеко не уедешь. Здесь же было все настолько просто, все такое пережитое мною, моей родней, моим народом, и написанное с такой легкостью, с таким юмором, обличающим высочайший талант, что читал, забывая дышать. Вцепился в журнал, боясь, что он исчезнет как приснившийся. Дочитал и поднял голову. Я сидел у подножия памятника Пушкину.
Я понял, что жизнь моя, как писателя, закончилась. Писать после вот этого, написанного не мною, было безсмысленно. А ведь прочел о том, свидетелем чего был сам, сам испытал все эти издевательства над народом в послевоенные и в кукурузные времена, гонения на церковь, обнищание людей, давление идиотской идеологии марксизма-ленинизма, снос деревень, высокомерие и хамство номенклатуры, нищету людей и их незлобие, их терпение и объединяющую всех нас любовь к Отечеству. Да, был «уже написан «Вертер» и всякие «штуки посильнее «Фауста» Гете», но до «Вологодских бухтин» им было, как до звезд. Там была литература, здесь жизнь.
С боязнью и трепетом начинал читать «Привычное дело». И недавно, спустя сорок лет, перечитал. И вновь, как и при первом прочтении, разревелся в том месте, когда Иван Дрынов сидит на могиле Катерины и потрясенно и безропотно спрашивает жену: «Катя, ты где есть-то? А я вот, а я вот, Катя…». И горе пластает его на холодной земле. Ни разу не посмел я спросить Василия Ивановича, как он писал эти строки? Думаю, он и не помнит. Думаю, многие страницы беловской прозы написаны за него его ангелами.
Счастлив я, имея в этой жизни брата во Христе Василия. Счастлив, что жил во времена создания великого «Лада» - этой поэмы о России, о русском народе. Это подвиг, равный «Словарю Великорусского языка» Владимира Даля и «Поэтическим воззрениям славян на Природу» Афанасьева. Даже больше. У Афанасьева все-таки очень силен элемент язычества, а у Белова все освещено Фаворским сиянием христианства.
Помню трескучую зиму 79-го, когда впервые приехал в Тимониху. Тогда же, начал снимать родину Василия Ивановича его друг Анатолий Заболоцкий. Мороз был такой, что не могли завести машину. Ходили за кипятком на ферму.
Баню топили. Ту самую, о которой есть знаменитое стихотворение «По-черному топится баня Белова», и из которой когда-то в ужасе выскочил японский профессор, крича: «Тайфун!». Тогда же я с размаху, выходя из дверей, треснулся головой о верхний косяк. Вскоре приложился и Анатолий. Василий Иванович, огорченно охая, все приговаривал: «Да что ж вы это все о косяк-то трескаетесь? И Передреев, и Горышин, и Горбовский, и Женя Норсов. Личутин же не треснулся. И ни Абрамов, ни Балашов». – «А Астафьев трескался?». – «Он вас поумнее, заранее нагнулся». Когда в Тимониху, эту священную Мекку русской литературы, поехал Распутин, я предупредил его насчет косяка. Он поехал, вернулся. – «Ну как?» - «Ну, как иначе, надо ж было отметиться».
Помню гениальный ответ Белова на мои хвастливые слова. Мы сидели с ним, и я, раздухарившись, заявил: «А ведь я, Василий Иванович, тебя перепишу». Он посмотрел и серьезно спросил: «От руки перепишешь?» Слышите, нынешние молодые? Займитесь. Это будет великая школа. Не все же Чехову лермонтовскую «Тамань» от руки переписывать.
Вообще зря сейчас замолчали и не обсуждают роман Белова «Все впереди».
Перестройка и демократия, как способ дальнейшего уничтожения России набирают обороты. Врагам нашего спасения ненавистна русская культура, и, особенно, наша любовь к России. И тут врагам России будет абсолютна безразлична национальность любящих ее. Ты не хочешь променять родину на общечеловеческие ценности? – умирай. Для тебя Христос дороже жизни? – умирай. Для тебя русская земля не территория, а мать – сыра земля? - ложись в нее. Вот что такое – все впереди.
Так кто же спасется? И как спастись? Но об этом к следующему юбилею Василия Белова.
Владимир Крупин
[center][font=\