Именинник
Приснилась улыбка.
Лежит он на печи, у трубы, на своём обычном месте. Тепло, ласково, и со всех сторон — улыбка.
В улыбке он — будто младенец в люльке.
«Господи! — осеняет Васю. — Это же Ангел улыбается. Нынче — день моего Ангела!»
Вася открывает глаза: золотистый свет сосновых брёвен, белизна печной трубы, а на столе, на белой праздничной скатерти, — атласная рубашка. По вороту — васильки, на рукавах — васильки, сама струистая, как ручей.
— Васенька, голубчик! С праздником! — Пелагея, нянюшка, хранитель их дома, протягивает руки, снимает именинника с печи. — Все в храме. Умывайся, надевай обнову. Пошли помолимся. Заступников своих поцелуй.
Пелагея подаёт икону «Трёх святителей»: Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст.
Вася прикладывается к иконе. Икона деревянная, но на губах — вкус серебра. От новой рубашки — свет. На иконе, на его лице, на лице Пелагеи.
Для скорости ноги — в валенки, руки — в рукава шубы. До храма — широкая расчищенная дорожка. Солнце за облаками, но снег белым бел, храм белым бел, и на земле — улыбка, нисходящая с небес.
Лучше их Клинского храма нет. Это батюшкин храм, отца Иоанна Тимофеевича. Батюшка в нём с молодых лет служит. Это его, Васин, храм. Здесь он крещён, здесь он молится. Господь Бог даёт ему, братцам, матушке и батюшке доброго здоровья.
А благодать-то, благодать какая! Престольный праздник у них — Пасха, храм освящён во имя Воскресения Христова. Батюшка о Пасхе говорит: «Царь дней».
Народу в храме много, но Пелагея ставит именинника к певчим на левый клирос. Певчие улыбаются, ласкают. А уж поют! До того серебряно — у Васи от этого серебра слёзы в груди дрожат.
Устраивается позади всех, чтоб никому не мешать, но главное смотреть на Крест. Крест небесного цвета, во весь купол. В их храме все молящиеся — под сенью Божьего Креста. Так мама говорит, матушка Анна Гавриловна. Что такое сень, Вася точно не знает. Сень — это тень, а от Креста какая же тень? От Креста свет! От Креста — всё хорошее, всё доброе. Всем здравие, всем польза.
— Васенька!
Матушка Анна Гавриловна, братец Ваня.
— Ты что, не видел нас? — спрашивает Ваня.
Задумался. С днём Ангела, сыночек. Пошли, причастимся, — матушка улыбается ласково: праздник. Глаза у неё синие-синие, и у него синие-синие.
Отец Иоанн в золотой ризе, в одной руке — серебряная Чаша с Дарами, в другой — серебряная лжица.
К батюшке несут младенцев. Хор и прихожане благолепно поют: «Тело Христово приимите, Источника Безсмертнаго вкусите...»
Вот и Васина очередь. Матушка Анна Гавриловна поднимает меньшого сына. У батюшки голос ласковый:
— Причащается раб Божий...
— Василий! — радостно произносит своё имя Вася.
— Честнаго и Святаго Тела и Крови Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, во оставление грехов и в жизнь вечную. С днём Ангела, Василий свет Иванович.
Батюшка подносит к Васиному лицу Святую Чашу, Вася целует краешек, и на губах — ни с чем не сравнимый вкус чистоты и приобщения к Божеству.
Причастники идут чередой к Чаше, и Вася снова один. Прислонясь к стене, смотрит в купол на небесный Крест.
Теперь этот Крест в нём: в душе, в теле, в крови. Ведь он, вкусив Святых Даров, приобщён... к Богу. Сказать бы самые святые слова, но Вася не знает особых слов. Говорит, как все: — Господи, помилуй!
Солнце Правды
Нынче в доме ночуют богомольцы-странники. У благочинного ни забора, ни собак. Хозяева — за стол, и странники — за стол. А еда — не кус хлеба с кипятком, богатая, медвежатина.
Братья Веселовы, соседи, медведицу из леса привезли. Пелагея с матушкой Анной пельменей налепили, Ваня с Васей тоже трудились.
Пельмени уж очень вкусны, но медвежье мясо в лесу нагулено, сытное. Много не съешь. За серьёзной едой разговоры возбраняются, а за самоваром — иное дело.
Богомольцев шестеро. Старичок со старушкой, махонькие, на лицах — загар и веселье.
— Положили мы с матушкой промеж себя помолиться в ста монастырях! — рассказывал старичок, а старушка, соглашаясь, глазками синими светила. — Рода мы купеческого, в нашем сословии без греха, как без хлеба. Нажитого с собой на небо не возьмёшь, да и беда у нас приключилась, вот и вкладывали в обители посильную лепту.
— Сколько же вам осталось обойти? — спросил Иоанн Тимофеевич.
— В ста сорока были! На сто казны нашей хватило, а в остальных милостыней кормились. Когда начинали паломничество, с игуменами, с игуменьями трапезничали, в лучших келиях живали, в монастырских гостиницах, а потом к нашей братии причислены были. Теперь уж почти дома. Мы торопецкие.
Иван Тимофеевич за старичков порадовался:
— Славный у вас город. Невелик, а величавый! Церквями, историей!
— Наш город строили на озерах, а вышло — на окатном жемчуге — Вася увидел, что старушка ему улыбается.
Трое псковских мужиков тоже ходили по монастырям, от зелёного вина себя отмаливали. Кормились топорами. Все трое — мастера. Дом поставить, церковь возвести.
— Иконостасы из дерева вяжем не хуже вологодских кружевниц! — покрасовался самый молодой из мастеров. Самый старый его тотчас урезонил:
— Мочь можем, а правду-то сказать, не послал Бог послужить. Подновлять — подновляли. Удостоились Врата Царские устраивать по старым образцам.
Шестая странница — совсем молодая женщина. Глаза, как с иконы, смотрят.
Ваня шепнул Васе:
— Василиса Прекрасная!
Но Василиса Прекрасная о себе сказала совсем кратко:
— В монастырь хочу. Нигде не приняли. Торба моя с виду пустая, но знать, полна бесами.
— Не мудри! — сказал Иоанн Тимофеевич строго. — Подходи, голубушка, до заутрени, исповедуйся. Помолимся.
— Ах, батюшка! Я ли не молилась! — в голосе Василисы Прекрасной горе, и батюшка Иоанн Тимофеевич встал из-за стола:
— Пошли в храм.
На дворе ночь. Но воевать с грехами для священника — дело неотложное.
Странники легли спать в передней, на палатях, матушка благословила сыновей на сон грядущий. Пелагея задула в большой комнате лампу. В доме темно. Свет от лампадки перед иконами трепетный. Потрескивают брёвна: мороз.
Ваня уже спит, а Васе тревожно. У Василисы-то Прекрасной, знать, уж такие грехи, что только плакать...
Наконец, дверь дохнула морозом, странница осталась в передней, батюшка, вздыхая, долго раздевается, проходит в спальню к матушке.
«В чём исповедалась странница, коли батюшка вздыхает? — Вася поднялся, встал на колени, покрестился, положил дюжину поклонов. — А ведь страшно быть человеком! — пришла ужасная мысль. — Человек может столько добра сделать! Людям, всяческим скотам, зверям. А Веселовы медведицу убили... Странницу в монастырь не берут...»
Во сне Вася идёт, идёт, а потом оборачивается. Видит странницу. Василиса Прекрасная, хоть и далеко, но за ним следом поспевает, и другие странники, и батюшка с матушкой.
Вдруг в небе, как в храме — синий Крест. А в самом-то небесном куполе — солнце.
«Это же Солнце Правды! — узнал Вася. — Светит с высоты Востока!»