Хранить память о героях-предшественниках

С таким военным духовенством армия и флот могут побеждать

Митрофорный протоиерей Георгий Поляков, настоятель Свято-Никольского храма-памятника в Севастополе, духовник Черноморского флота — один из любимых наших авторов с первых лет существования газеты. Батюшка прислал к нам в редакцию беседу с ним, появившуюся на сайте Информационного агентства «Святые online», записанную Ольгой Орловой.

Знакомим вас с этой беседой.

29 октября — день памяти героя иеромонаха Антония (Смирнова). Это военный священник, уступивший свое место в шлюпке одному из молодых воинов, а сам спустившийся в лазарет тонущего корабля утешать оставшихся там раненых…

Минный заградитель «Прут», на котором служил иеромонах Антоний, был вынужденно затоплен в первый день объявления Первой мировой войны, чтобы все его боеприпасы не перешли в руки врагу.

В наши дни минный заградитель «Прут» обнаружили на глубине 124 м в 14 милях от мыса Херсонес. Протоиерей Георгий Поляков — настоятель Свято-Никольского храма-памятника Севастополя — инициатор подъема останков погибших тогда героев, — кто-то из них, так же жертвуя собою, как и отец Антоний, погиб, подрывая днище судна так, чтобы мины в трюме не сдетонировали, иначе бы это была верная смерть для всех.

О традициях военного духовенства, приснопоминаемых пастырях, восстановлении исторической памяти и о том, зачем это нам всем самим надо, тем более в такие сложные, напряженные, как сейчас, времена — беседа с отцом Георгием.


— Отец Георгий, расскажите, пожалуйста, о подвиге иеромонаха Антония (Смирнова). В наше время еще совсем недавно некоторым сложно было понять: как это — жертвовать собою, а не искать себе места повольготней…

— И тем важнее нам хранить память о героях-предшественниках. Представляете, надо затопить корабль, быстро, но так, чтобы и мины на нем еще не взорвались. Суматоха. Корабль не машина, его так просто не остановить. Он продолжает ход.

Шлюпки — в воду, но всем в них места не хватит… Да не все и смогут спастись — 26 бойцов еще лежали в лазарете… С ними и остался отец Антоний. Утешить их в последнюю минуту. Место в шлюпке, куда его звали, кому-то из молодых ребят уступил.

«Прут» же взял в Ялте тогда батальон пехоты. А между нами говоря, не все пехотинцы и плавать умеют. Когда стали корабль топить, в первую очередь высадили тех, кто плавать не умел, — и места-то в лодках им предназначались. А так уже прыгали в воду — в лучшем случае на спасательных кругах или деревянную койку брали с собою. Но вода в октябре уже холодная. Долго ты в ней не продержишься. Поэтому батюшка, увидев всё это, и уступил свое место. До последнего их крестом и Евангелием благословлял, чтобы они спаслись — и действительно, почти вся команда уцелела, за исключением тех, кто пошел на подвиг, подрывая днище, погиб при обстрелах врага, да был болен и в лазарете.

Батюшка крестил также вражеский крейсер «Гебен», молился, чтобы его снаряды не спровоцировали взрыва новых мин, что были в трюме «Прута», — тогда бы погибли вообще все… Там же на минзаге «Прут» сосредоточено где-то 17 тонн тротила. Командир корабля абсолютно правильное решение принял о потоплении корабля, чтобы все эти боеприпасы врагу не достались.

— Почему вы подняли вопрос о поиске останков тех, кто геройски погиб на минзаге «Прут»?

— Чтобы захоронить погибших на Братском кладбище воинов первой обороны Севастополя, которое и расположено вокруг нашего Свято-Никольского храма-памятника, в военном мемориале. Но и сама по себе память об этом подвиге на минзаге бесценна. Военным священником и может быть только тот, кто готов умереть за свою паству, бойцов. Это то, что как раз военный дух в воинах и поднимает. С таким военным духовенством армия и флот могут побеждать.

Военный священник: тот, кто может и в атаку за собой повести

— А чем важен сам пример отца Антония?

— Это подвиг служения до конца, до последнего дыхания. В моей книге «Военное духовенство России» такие примеры приводятся. Еще Святейший Патриарх Алексий II написал к ней вступительное слово, отмечая значение вообще восстановления традиций военного духовенства.

— А что отличало военных священников в царской армии до революции?

— Военные пастыри, если знать историю, были самыми преданными Церкви и Отечеству служителями.

Представляете, когда в бою гибли командиры, пастыри вели бойцов в атаку за собой. И таких случаев, когда весь офицерский состав выбит, а священник повел в бой за собой — было много.

А что надо, как вы думаете, чтобы за тобою и под пулями люди шли? Глубокое уважение и доверие тебе воинов — вот что надо. Но ты всем своим служением и всей своей жизнью должен этот авторитет стяжать.

Военный священник: тот, кто все тяготы военных разделяет

— Что необходимо, чтобы военное духовенство возродилось?

— Другое отношение. Кого у нас в армию посылали? Тех, кто где-то когда-то служил. Но ты можешь быть замечательным офицером, а как пастырь ты, может быть, никакой. Когда на корабль приходит лейтенант, пусть он и с отличием высшее военное училище закончил, он допуски получает — по-новому обучают его, он своего рода экзамены опять сдает. И без допусков его никуда не пустят. Чтобы стать настоящим офицером, должно пройти 5–10 лет службы. Тогда он уже становится офицером, разбирающимся, что, где и как. То же самое и с духовенством. Если ты одел подрясник, крест, да даже поручи и епитрахиль, — это еще не значит, что ты пастырем стал. Не должно быть так, что человек на пенсию выходит, и, чтобы пристроиться как-то, священником в армию рукоположиться вдруг решил… Я, может быть, и жестко говорю, но чтобы предотвратить подобное.

Это не тот, кто приехал-отслужил-уехал. Это тот, кто постоянно живет с военными, все их тяготы разделяет. Выходит в море в походы на кораблях. У меня уже много таких походов — это же совсем другая жизнь. Ты там весь как на ладони — это замкнутый коллектив. Утром я вставал там — даже раньше еще подъема, побудки. Молился и обходил все кубрики с кадилом — с самого низу и до командного пункта. Там пока корабль весь обойдешь, у меня подрясник — хоть отжимай! Но я по всем каютам проходил. Этот звон колокольчиков слышали на корабле буквально все: и офицеры, и матросы. Мы там и ели все из одного котелка. И это уже нечто совсем другое.

И когда в 90-е годы со снабжением было плохо, всё это вместе переносили, решали. Даже запасов воды, бывало, в обрез, — так что тебе помыться надо, а у тебя всего полторашка из-под пепси на всё про всё.

Ты полностью живешь их жизнью. Они к тебе приходят исповедоваться. Причащаться. Тогда, вот в таких боевых условиях — когда все видят, как ты вместе со всеми всё переносишь, — и доверие возникает.

К подвигу, что венчается смертью, идут всю жизнь

— Кто в море не ходил, тот Богу не молился, говорят. Так что походы на кораблях и для священника хорошая школа?

— Еще бы. Все тяготы внешние тебя и внутренне мобилизуют. К тому подвигу, что венчается смертью, человек обычно всю свою предшествующую жизнь идет. Вот отец Антоний остался там на тонущем корабле с ранеными ребятами. Хотя он-то и служил последний год: ему 71-й уже шел. Потом бы его отправили по выслуге лет на почетную и спокойную пенсию. Но видя, что ему место уступят, а какой-нибудь мальчишка сейчас утонет при этом, он это место в шлюпке принципиально отказался занимать.

Важно помнить об этих примерах служения, смерти за други своя (ин. 15:13). Сейчас это особенно для всех нас важно.

В воде оказаться для этих мальчишек — это была смерть. Раздетым — вода холодная, замерзнешь. И одетым — тоже замерзнешь, а в намокшей одежде еще и тут же пойдешь ко дну. Почему на флоте шнурки не использовались? Да потому что, когда они в воде набухают, их не развяжешь. А ботинки становятся, как две гири.

— Известно, что к «Титанику» достаточно быстро спасательные судна подошли, а там даже в шлюпках уже мертвых находили. Люди просто от страха умирали.

— Так «Прут» в Севастополь из Ялты вообще тогда батальон пехоты перебрасывал. Объявлена Первая мировая война. Самый первый ее день. Пехотинцы воды в своей жизни, может быть, и не видели никогда. А тут корабль тонет. Конечно, там такой переполох был. У страха глаза велики. А отец Антоний успокаивал их всех. Если бы «Прут» не задержался с погрузкой батальона, он бы и на этого «Гебена» не нарвался. Да и крейсер-то можно было подорвать на минах, если бы минное поле активировали. А для этого всего-то-навсего был нужен вовремя данный приказ…

— Почему важна наша память о погибших в море?

— Если ты знаешь, что того, кто служил ранее, просто бросили там на дне и никто о них не знает, не молится, не вспоминает, как ты будешь в море раз за разом выходить? С каким настроем? А если ты знаешь, что государство с почестями подняло останки героев, — всех похоронили, родственников нашли, в храме молятся при Братском кладбище, — ты же и службу свою уже совсем по-другому воспринимать будешь.

«Благоразумные разбойники»

— Что меняет в молодежи — в тех, кому предстоит служить или они уже служат, — знание истории?

— Всё это очень многое меняет. Я опять вернусь к Братскому кладбищу. Часто ко мне приходят, иногда всей семьей с детишками, что-то спросить. Я им говорю: «Можно я вас сначала попрошу. Если у вас есть сейчас возможность, время, вы просто пройдитесь тут хотя бы по центральной аллее, посмотрите, кто здесь лежит, а потом возвращайтесь, я как раз освобожусь, и мы поговорим». Они возвращаются уже просто другими людьми. У них даже лица меняются. Глаза не узнать, голос тише, несуетливый такой сразу.

Люди меняются, соприкасаясь с историей, прямо на глазах.

— А обращать вам кого-то из них доводилось?

— В 90-е бандитов всюду было много. Один из таких ко мне как-то подходит: «Хочу открыть здесь монастырь Шаолинь». Бедные, понасмотрелись тогда всех этих фильмов… И он сам уже был чемпион

Европы в каких-то восточных единоборствах, у него уже несколько сотен учеников из местных парней.

«А вы крещены?» — спрашиваю. «Нет». — «А какой веры у вас мама, папа, дед, бабушка, прадед, прабабушка?..» — «Православной…» — «А вы как?» — «Да не задумывался я как-то об этом…» А недели через две-три возвращается: покрести.

А с ним и еще человек 50 пацанов пришли. Мне потом начальник милиции выговаривал: «Ты кого принимаешь? Ты с кем связался?» — «Я священник, — говорю. — Мой долг каждому, кто к Богу обращается, помочь». Этого крестившегося бандита, кстати, месяца через полтора убили.

— Может быть, бесы отомстили так.

— Возможно. Я тогда еще начальнику милиции припомнил, что этот чемпион у них сотрудникам боевые искусства преподавал. «Да это… Мы так…» — стал отнекиваться он. Как бы там ни было, но если у кого-то из той криминальной полусотни в сердце что-то шевельнется, в этом мире уже будет меньше зла. Они ведь в детдомах потом помогали, когда в 90-е годы развала страны даже властям уже было не до них. А из сирот даже девчонки тогда сами ходили по рынку, выпрашивали что-то поесть. А их же любой мог обидеть. Надругаться. Знали, что за них некому заступиться. А тут вот те, кого все считали бандитами, на защиту сирот-то и встали. У нас из храма, знаю, детдомовцам тогда с канона еду носили, да те «благоразумные разбойники» из покаявшихся им помогали — вот и всё.

«Молитесь, обязательно всё управится…»

— Наверняка же вам и утешать приходилось тех, кто хоронил близких?

— Куда ж без этого. Помните, когда погиб экипаж подводной лодки «Курск», сначала подняли нескольких ребят, а потом эти работы приостановили. Так вот тот, кого одним из первых подняли, севастопольцем оказался. Его к нам на Братское кладбище хоронить привезли. По адмиральскому чину похороны прошли. Я там хожу и частенько смотрю: ребята сидят. На могилке гвоздички свежие. «Ребят, я вас часто вижу…» — «Да, батюшка, мы все выросли тут рядом с Братским кладбищем. В детстве даже играли здесь. Потом жизнь пораскидала. Вот один из нас мичманом стал… Мы теперь, когда встретиться хотим, все у могилы друга собираемся». — «Всё понятно», — говорю, благословил их. Иногда там все вместе панихиду, литию отслужим. Они уже подпевают.

— Наверно и у самих этих ребят отношение к жизни изменилось? Точно так же, как и сейчас у тех, кто погибших на Украине друзей хоронит. Ты же не будешь уже прожигать дни, если у тебя друг — в павших. Сама память о героях трезвит, очищает?

— Конечно. А еще у нас на Братском кладбище с подлодки «Курск» офицер лежит. Когда тела всех нашли, одного офицера всё никак досчитаться не могли. Его отец ко мне в храм всё молиться ходил.

«Батюшка… — подойдет после службы. — Как же так? Где же Бог? — всё спрашивал. — Я сына вырастил в любви к Родине, учил всегда товарищам помогать… Я молюсь. А почему же не находят тело? Я и сам всю жизнь старался никого не обижать… За что мне это? Я даже на могилу прийти не могу…». Все-таки захоронение очень много значит…

У нас в храме мощи святителя Николая Чудотворца пребывают. «Вы молитесь, — говорю этому безутешному отцу, показывая на них, — святитель поможет». Проходит какое-то время, он опять ко мне подходит чуть ли уже не со злостью — неспокойно сердце у отца. «Молитесь, обязательно всё управится…» — обращаюсь. — «Я молюсь!» Видно было, как трудно ему всё это переносить… И тут вдруг начали подлодку «Курск», уже поднятую со дна, резать в доке и нашли тело этого офицера — он был взрывом закручен в металл. Привезли его в Севастополь. Черноморский флот выделил средства. Захоронили с почестями. Памятник очень хороший поставили.

Всё управляет Господь. А за нами — память о погибших, молитва о упокоении их душ. Молитва за сражающихся.

В комментариях к беседе с протоиереем Георгием Поляковым один из читателей по имени Евгений написал: «Мы гордимся нашими героями! Мы помним их! Мы равняемся на них! А иеромонах Антоний (Смирнов) повторил подвиг моряков крейсера «Варяг»! И надо больше об этом рассказывать, писать, изучать! Особенно молодому поколению!»
Редакция присоединяется к этому замечательному пожеланию.