Но приближался один из главных христианских праздников — православная Пасха. В тот год она была необычайно ранней и к тому же, словно по велению Господа, совпадала с 700-летней годовщиной разгрома немецких псов-рыцарей на Чудском озере войском Александра Невского.
Подошла последняя неделя перед Пасхой — Страстная Неделя, наступили её последние дни. Предстоятель Московской Православной Церкви митрополит Николай (Ярушевич) предупредил приходы, чтобы они приняли меры к строжайшему соблюдению всех правил поведения, установленных для ночного времени.
Накануне Страстной Субботы поздней ночью стреляли зенитки, долго и упорно отгоняя воздушного врага. Город жил суровой военной жизнью, и ощущение предстоящего праздника сохранялось лишь в душах верующих, смешиваясь с горечью от сознания того, что его не придётся отметить так, как привыкли.
Но вот, в 6 часов утра в субботу, 4 апреля 1942 года, утренние радиопередачи неожиданно для всех начались сообщением о распоряжении коменданта Москвы: разрешить свободное движение в столице в ночь на пятое апреля — «согласно традиции»! Вряд ли подобное распоряжение комендант прифронтового города решился бы отдать без ведома, а то и без прямой инициативы со стороны Верховного Главнокомандующего.
Митрополит Николай немедленно оповестил православные приходы о единообразном традиционном праздновании Воскресения Христова в пасхальную полночь.
Субботний день в Москве был тёплым, сырым и сумрачным. Оседали на московских дворах снежные сугробы, весенние воды появились на тротуарах и мостовых. Накрапывал дождь. Утром у сводок Информбюро толпились люди. Стояли очереди за газетами и выстраивались прочие очереди — неизбежные, суровые атрибуты войны. Но настроение у людей — и верующих, и неверующих — было праздничным.
У многих не было возможности приготовить ни куличи, ни пасхи. «Вот стоит женщина с караваем обыкновенного хлеба, купленного в магазине по карточкам на всю семью. Рядом с ней старец держит в салфетке десяток сухарей. А вот в углу, в отдалении от всех, стоит маленькое робкое семилетнее существо. В её тонких ручонках на обрывке вчерашней газеты кусок серого пшеничного хлеба с воткнутой в него свечкой. Священник благословляет и этот смиренный пасхальный хлеб, хлеб войны, — вспоминает один из очевидцев. — Такие же хлебы святились в этот день и в храмах осаждённого Ленинграда, и в полуразрушенном германской артиллерией соборе осаждённого Севастополя, и во всех городах и сёлах России».
К 8–9 часам вечера все храмы были заполнены верующими. Каждый принёс в своём сердце молитву: кто за здравие своих воинов, сражающихся на фронте, кто — за упокой уже павших в боях, но всех объединяли два главных чувства: Вера в Христово Воскресение и страстное желание победы над врагом.
Но близится час Воскресения Христа. Священник обращается к верующим:
— Братья! Город наш окружён тьмой, тьма рвётся на вражеских крыльях. Враг не выносит света, и впервые наше Светлое Воскресение мы встречаем впотьмах. Тьма ещё стоит за порогом и готова обрушиться на всякую вспышку света. Мы сегодня не зажжём паникадил, не пойдём Крестным ходом, как бывало испокон веков; окна храма забиты фанерой, двери наглухо закрыты. Но мы зажжём свечи, которые у каждого в руках, и храм озарится светом. Мы верим в воскресение света из тьмы. Свет, который внутри нас, никакой враг погасить не в силах. Воинство наше — мужья, братья, и сыновья, и дочери — в этот час стоит на страже нашей страны против сил тьмы. Храните в себе свет, веруйте в победу! Победа грядёт, как Светлое Воскресение.
Главная служба шла в Богоявленском кафедральном соборе в Елохове на Бауманской площади. Собор — во всём своём блеске. Окна тщательно затемнены, но внутренность храма залита светом, блестят золотом и красками иконостасы и иконы, всё кругом утопает в цветах.
И вот наступает торжественная минута. Во главе сонма священнослужителей — митрополит Николай, а возглавляет и завершает службу сам патриарший местоблюститель митрополит Московский и Коломенский Сергий (Старогородский). Начинается пасхальная заутреня. Открылись Царские
Врата — и перед глазами богомольцев заблистали всей своей красотой престол, запрестольные иконы, украшенные и окружённые всем церковным благолепием и массой живых цветов. Сейчас трудно подтвердить или опровергнуть ходившие в то время слухи о том, что эти цветы доставлены с юга на специальном военном самолёте.
К заутрене прибыли офицеры дружественной английской армии.
Служба продолжалась. Возвышаясь над молитвенным шорохом, над слабыми старческими возгласами иереев, над хором, что славил Воскресение Господне, громко, ясно звучал голос митрополита Николая, то произносившего очередную молитву, то кидавшего в сердца людей победный клич:
«Христос Воскресе!», то с амвона перед раскрытыми Царскими Вратами благословлявшего всех и вся, то читавшего пасхальное послание патриаршего местоблюстителя. И были страшные и пророческие слова в том послании: «…да поразит праведный Судия Гитлера и всех соумышленников его и да откроет глаза тем, кто ещё не хочет видеть в Гитлере врага Христова!»
В четвёртом часу утра закончилась пасхальная литургия. Митрополит Николай поднёс зарубежным гостям просфору и указал на сугубую взаимность меду ними и нами в борьбе с общим врагом.
Тихо и спокойно расходились люди по домам…
В эти полуночные часы, когда в соборах и церквах Москвы проходила торжественная пасхальная служба, на дальних подступах к столице шли воздушные бои и грохотали зенитки, создавая стену разрывов, сквозь которую вражеские самолёты не могли пробиться к городу и нарушить мирное совершение православного таинства. К Москве они так и не пробились.
Игорь ДАМАСКИН
Источник: «Историческая газета», апрель 1997
Источник: «Историческая газета», апрель 1997