Возвращаясь с Крестного хода в вагоне, переполненном его участниками, людьми, ставшими как бы родными друг другу, я думал: завтра же, завтра же надо садиться и писать послесловие к этим дням и начать его так: «Только сутки прошли с того часа, когда закончился Великорецкий Крестный ход, только сутки. Но так жаждет душа, чтобы скорее наступил следующий июнь следующего года». Но что-то помешало, не смог сразу сесть за стол, да и умеет Москва выпивать накопленные силы. Но все равно старался хотя бы начать. И писал: «Всего только месяц прошел с того дня, как мы вернулись…», потом проходило время: «Лето в разгаре, и кажется оно от того счастливым, что в его начале был Крестный ход…» И опять что-то отрывало, не было того состояния, при котором редко, но пишутся письма старинному верному другу.
Но вот теперь уже осень, отступать некуда. Помоги, отче Николае!
Лето прошло, целое лето, но неотрывно в памяти молитвенные дни Великорецкого Крестного хода. Постоянно вспоминаешь его многолюдное, разноцветное шествие среди зелени под голубым небом, слышишь заученные и много раз петые молитвы, памятью зрения видишь тех, кто уже не первый год шел вместе с тобою, перечисляешь их имена в утренних молитвах, и, конечно, надеешься вновь увидеться с ними, вновь шагать за крестом, за иконой великого защитника русской и вятской земли святителя Николая. Но как же еще долго до нового Крестного хода, ведь еще и осень, и зима не наступали, еще впереди великопостные дни, Пасха Христова, а там уже и Вятская Пасха, поход на Великую.
Да, так — следующий Крестный ход начинаешь ждать с той минуты, когда заканчивается нынешний и ты прощаешься с братьями и сестрами у Серафимовского храма в Вятке после последнего пения Акафиста святителю Николаю.
Видимо, никогда не объяснить неверующим, что такое — это огромное счастье измученных людей, искусанных комарами, а то и клещами, с ногами в кровавых мозолях, встававших в час ночи, шедших в день часов по шестнадцать-восемнадцать и плачущих оттого, что Крестный ход закончился.
— Если бы сказали, что сейчас надо развернуться и снова идти, пошли бы, — говорит моя знакомая раба Божья Нина. — Хоть камни с неба вались, пошли бы.
Великорецкий Крестный ход седьмой век каждогодно идет по русской земле. Он изменялся, он помнит времена, когда шло по тридцать тысяч и более, а иногда истончался и до тридцати человек (1962 г.), но это количественно, а качественно, по силе молитвы он был один и тот же. Как Господь, и вчера, и сегодня, и вовеки веков Один и Тот же.
— Придет антихрист в Россию, а мы на Крестный ход пойдем, — говорит батюшка. — И не заметим, кто там приходит — уходит. Тем и спасемся.
Год на год не приходится, говорит народная примета. Так и Крестный ход, он всегда разный, и всегда благодатный. Начиная с погоды: идет он и при жаре, идет и при холоде, иногда и под снегом, идет он и при дождях, идет и при грозах. Но всегда Господь посылает сияющую, раздвигающую горизонт радугу, всегда дает силы и обновление души.
Да, можно и дома сидя молиться, в Церковь ходить. И слава Богу. Тем более кому-то уже и не вынести и недельное напряжение всех сил. И все-таки Крестный ход незаменим — это то самое искомое возгревание православного чувства, которого хватает надолго.
Верующий паломник — это раб Божий, воин Христов. Батюшки так сравнивают православных паломников и военнослужащих: когда мы в Церкви молимся, мы солдаты в казарме, а когда идем — мы солдаты в походе.
— Мы идем — ад трепещет, — говорит седой высокий священник.
Помню его еще совсем молодым дьяконом, еще не монахом. Очень он был суров. Шагал в сапогах сорок последнего размера, непрерывно передвигал пальцы левой руки по узелкам четок, а правой крестился. Одно его замечание стало потом повторяться, когда кто-то затевал вдруг разговор на вольные темы.
— Вот вам бы еще гармошку! — так он образумил двух чересчур разговорившихся подружек.
«Видимо, никогда не объяснить неверующим, что такое — это огромное счастье измученных людей, искусанных комарами, а то и клещами, с ногами в кровавых мозолях, встававших в час ночи, шедших в день часов по шестнадцать-восемнадцать и плачущих оттого, что Крестный ход закончился».
Его огромные сапоги выручили меня раз на молебне, когда на Троицу читали впервые после пасхальных дней коленопреклоненные молитвы. Читали на взгорье у реки Грядовицы. Жарища была пылающей. Он стоял впереди меня. Когда становились на колени, моя голова полностью умещалась в спасительной тени его гренадерских сапог.
Сколько же тому лет! Как ни считай Крестные ходы, все равно нам не достичь великих подвигов крестоходцев старших поколений: Прокопия Ивановича, Маргаритушки, Валентины, Эмили, десятков других, которые ходили неопустительно по пятьдесят и более раз. Маргаритушка прошла семьдесят. Но этого уже нам не достичь, а нынешние девчушечки, мальчишечки, отроки и отроковицы, вот это наши будущие старики и старухи, они пройдут. Радостно за них, что они на Крестном пути с малолетства. Ведь это такая дорога, что только раз по ней пройди, и она всегда будет тянуть к себе, потому что намагничена миллионами и миллионами прошедших по ней подошв.
Идешь и ощущаешь одушевленность природы, ее участие в делах человека. Эти березы, ели и сосны помнят нас, растут и старятся вместе с нами. Стоят на страже нашего пути на Великую, на место явления чудотворной иконы святителя Николая.
— Ой, матушка-елочка, дай хоть немного постою, обопрусь, килограмма три на тебя перевалю, отдохну, — говорит старуха. — Уж теперь-то можно, выдержишь. А я тебя еще эконькой помню.
Эти пространства тоскуют по нашей молитве, которая всегда, в начале лета, оглашает их. Эти цветы надеются, что ими обрамят оклад чудотворной иконы. Эти облака приходят постоять над нами и смягчить жару, эти тучи будто с небесного водосвятного молебна окропляют нас освежающей влагой. Эти ночные звезды появляются специально, чтобы оберечь наш краткий полуночный сон.
Вспоминается вихрастый малыш лет пяти, который храбро шел босиком по лужам Медянского бора, прислушивался к старшим, и когда они на привале стали говорить о том, сколько же нынче людей идет? тысяч пятнадцать? двадцать?, то малыш решительно заявил:
— Вы неправильно считаете — только взрослых, а надо считать и нас, детей!
Он очень прав, этот малыш — нас здесь бессчетно: миллион воинов Христовых. Разумеется, если посчитать всех участников всех нынешних Крестных ходов, которые свершаются постоянно в каждой православной епархии.
И давайте сопоставим этот миллион с золотым миллиардом, золотой мечтой врагов человечества о том, что на планете должен остаться только миллиард элитного населения, а остальные обязаны вымереть, они не нужны для счастья избранных. Наивная мечта! Как раз выживут эти миллионы, ибо они безсмертны. Для верующих нет смерти. Малое стадо Христово заслужит Царство Небесное, а миллиарду и заслуживать ничего не надо: место ему уготовано.
+++
Москва давно готовила подарок Великорецкому Крестному ходу: в храме Василия Блаженного, иначе называемом Собором Покрова на рву, что на Красной площади, шла эти годы реставрация его церквей. И промыслительно, что возрожденным ныне храмом стал храм святителя Николая Великорецкого, тот, чей купол и крест близ Спасской башни Кремля. А она названа так в память пришедшего в Кремль опять же из Вятской земли образа Спаса Нерукотворного. Работы реставраторы выполнили настолько старательно, что, казалось, мы присутствуем не при событии возрождения настенной росписи, иконостаса, а при освящении нового храма. Сотрудники музеев Кремля говорили самые добрые слова реставраторам, были цветы, грамоты, был, самое главное, первый за восемьдесят лет молебен, возглавляемый батюшками отцом Вячеславом Шестаковым и Ярославом Шиповым. Умилительно пел хор, пламя свечей вначале робко, а потом все увереннее отражалось в золоте и серебре иконостаса, нет слов!
Одно только не оставляло досадное чувство, что это, без преувеличения, огромное событие, не почтили власти предержащие. Почему именно в этом храме возникло такое чувство? Да потому, что роспись стен храма содержала рассказ о шествии чудотворной иконы Николая Великорецкого по рекам Вятке, Каме, Волге, Оке, Москве, о встрече иконы Государем Иоанном IV и митрополитом Макарием. Они лично встречали икону на дальних подступах к русской столице, сопровождали ее и своими руками внесли в алтарь. С того дня икона становилась общерусской, общеправославной святыней. Заметим, что долгое время после того главный собор Руси назывался Никольским. Тут и наша любовь к святителю сказалась. Помню, одной старухе сказал, что святитель Николай происхождением грек, она обиделась. «Да ты что, он же из Можайска!»
Нет, мы тогда возродимся, когда главные лица государства поймут, что в государстве должен быть государь, что никакой другой идеологии в России, кроме Православия, не было и не будет. Что Россия спасется только как подножие Престола Небесного, как Дом Пресвятой Богородицы.
А пока даже в Богоспасаемой Вятке нет того, чтобы весь город, власти, духовенство выходили встречать возвращающийся Крестный ход. Хотя нынче возродилась традиция: икону святителя Николая после возвращения в Вятку начинали носить по приходам епархии. Нынешним летом икона шла по реке Вятке.
+++
А воды Москвы-реки принесли в столицу Поклонный крест с Соловецких островов. Это незабываемо: в Отечестве появилась новая, давно ожидаемая святыня — памятник невинно пострадавшим за Христа. Мы не можем себе представить величия того места, где на века встал Крест — Бутово, место, в котором упокоились свыше трехсот убиенных священников и мирян, причисленных к лику святых. Вот где молиться за Россию, вот где плакать о своих грехах, вот где просить сил на труды во славу Божию.
Мы стояли на новом, ажурном пешеходном мосту через Москву-реку, около храма Христа-Спасителя и глядели в сторону Свято-Данилова и Новоспасского монастырей, откуда появились суда, украшенные хоругвями, иконами, праздничными одеяниями духовенства, черными рясами монахов. На втором судне, занимая всю палубу, на красном ложе, усыпанном цветами, возлежал, приподнятый главою навстречу движению, обращенный одновременно и к нам, и к небу, величественный золотой крест. Ударил главный колокол Храма. Ему откликнулись колокола стоящего напротив через реку храма святителя Николая на Берсеневке. И казалось, что шествие по водам свершается медленно, торжественно, но вот уже Крест близок к нам, вот уходит под мост, мы бежим на другую его сторону, поем: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко», Крест удаляется. С моста летят пасхальные слова: «Христос Воскресе!», с кораблей дружный ответ: «Воистину Воскресе!», и вот уже Крест дальше и дальше, и уходят с ним наши молитвы, и благословляет его колокольный благовест.
Крест как будто торопится в Южный порт, где он перейдет на платформу, чтобы на ней обойти Москву по окружности, оберегая русскую столицу от нечистой силы.
И вот он уже встал над Русской Голгофой, да не просто, а на незыблемом основании, созданном из камней Соловков, кирпичей от фундаментов разрушенных церквей, окропленный святой влагой водосвятного молебна.
А среди новостей и такая: нобелевские лауреаты, наморщив высокоумные лбы, написали Президенту, что очень опасаются усиления влияния Церкви на жизнь общества. А мы, наивные, радовались, что общество хоть как-то начинает понимать, что оно не спрыгнуло с дерева, что от обезьяны произошел только Дарвин. Оказывается, не только. С дерева могут спрыгнуть и лауреаты.
Поражал примитивнейший уровень письма. Ну, ладно, есть совсем темные люди, живущие жизнью желудка и смотрением хохмачей телевидения. Но ученые!
Исследователи времени Крещения Руси заметили, что чем образованнее были люди той эпохи, тем скорее они приходили к пониманию вечной жизни души и спасения ее только во Христе. А эти? Было ощущение, что они прямые продолжатели дела большевиков с их ненавистью к христианству.
Но не дико ли, заслонившись от солнца, уверять, что его нет? И мне захотелось задать ученым простейший семинарский вопрос: что делал Господь до сотворения мира?
Сразу отвечаю: готовил ад для любопытных. Есть же пределы познания для человеческого ума. Кто посягает перейти эти пределы, сходит с ума. Ученые открывают только то, что попущено Богом, и не больше. Премии питают самомнение ученых, но их знания никогда не заполнят пустоту души. Душе нужна вера, нужна молитва.
И второй вопрос: что спасло Россию в двадцатом веке? Трижды: в революцию, в войну, в перестройку? Особенно в конце века, когда все рухнуло: империя, идеология, экономика, оборона? Что? Когда ученые бежали из России, как крысы с тонущего корабля?
Спасла вера православная. И другого ответа тут нет. Спасла и спасает. И спасет.
И закончу тем, что в другое время было очень огорчительно и тревожно слышать очередные нападки, и еще такие серьезные, на Церковь, но Великорецкий Крестный ход, освящение Церкви в соборе Василия Блаженного и установка Соловецкого Креста дали такие духовные силы, что и само письмо, и его авторы забылись к утру. Не первый снег на голову. Впереди еще и не такие лауреаты.
Некогда нам с ними разговаривать, мы идем за Крестом.