Жил у нас на острове рыбак по имени Виктор, по фамилии Колдунов. Был он небольшого росточка, крепкий, с большими, часто удивленными, выразительными глазами. И было у него всего три копейки, а, может, и того меньше. Потому что работы в селе никакой, колхоз давно развалился, до пенсии еще не дожил. Ловил рыбу, сажал картошку. Рыбу иногда продавал, кому-то что-то мастерил – на то и жил .
А познакомилась я с ним так.
Так случилось, что все сразу у меня в доме развалилось, а, может, я сразу заметила, – печка, забор, сарай. Делать некому, найти в селе работника трудно. Закручинилась я, запечалилась. Пришла на могилку к Батюшке и плачу: «Батюшка, родненький, помоги. Все, больше не могу. Печка валится, сарай сгнил, забор падает. Сил никаких нет. Все, Батюшка, первый, кто войдет на кладбище – того и попрошу». Входит Виктор Колдунов. Не понравился он мне. Маленький какой-то, еще и качается. «Батюшка, – говорю, – кого ты мне подослал?!» И отвернулась даже. Он ушел и я ушла. Но не тут-то было. Три раза за день я – куда не пойду – все на него натыкаюсь. Наконец, смирилась. Подхожу: «Вы не могли бы мне печку посмотреть, она у меня разваливается». «А где ты живешь? Сейчас приду». И две недели Виктор Колдунов каждый день чинил мои угодья. «Зинушка, – говорит мне соседка моя Вера Дмитриевна, – это тебе, наверное, Батюшка Виктора послал. За две недели ни разу не запил и все сделал». «Сколько я должна?» – спрашиваю. «Не бойся, много не возьму». И, правда, назвал очень маленькую цену, мне даже стыдно было столько платить. Заплатила я больше. Непритязателен был он в одежде. Один раз зашел в свитере под горлышко с цветком, вышитым слева.
– Виктор, какая у тебя кофта красивая.
– Да! Паломники подарили.
– Так она же женская!
– Да? – смеется, – а я и не заметил.
Мучился очень, что пить не может бросить: «Придешь домой после озера, весь промокший, озябший, изба холодная. Ну, и выпьешь».
Сбежала собака из одного дома, не любила на цепи сидеть и возвращаться не хотела – пряталась. Виктор как-то ухитрился ее поймать и привести к хозяевам. Идет назад с буханкой хлеба, расстроенный: «Эх, прости, друг, предал я тебя за буханку хлеба».
Каждый гвоздочек ржавый подбирал и выпрямлял молоточком – в работе пригодится.
Один раз убираюсь я в часовенке, что на кладбище, – Святой Преподобномученицы Анастасии Римляныни. Виктор подходит. «Заходи, – говорю я, – к иконам приложишься». Виктор снял ботинки и в одних носках тихо-тихо зашел в часовенку, перекрестился и шепотом о чем-то спросил меня.
– А почему шепотом?
– Так место-то какое?! Святое.
А когда я, уже оробевшая, спросила его о Батюшке, он еще тише с каким-то страхом и глубоким благоговейным удивлением сказал: «Он был святой. Он был настоящий православный священник».
Часто приходил он на могилку к Батюшке и молился. Я иногда просила его помолиться о моих бедах, потому что, мне казалось, что он ближе к Батюшке, ближе к Богу. «Ладно, – соглашался он важно и серьезно, – помолюсь». А иногда и два раза приходилось просить: «Виктор, ну, пожалуйста, помолись. – Помолюсь».
Жил у него летом один странник, привез с собой тефлоновую сковородку с Чукотки. Виктор ее песком почистил. «Я ему говорю – она же тефлоновая, дорогая. А он за топор хватается», – жалуется странник. «Да он молодец, продуктов мне накупил, все полки забил», – хвалит его Виктор. Вот так он и жил. Свет в доме давно был обрезан, чем топил зимой – никто не знает. Разбирали в храме старый пол и привезли ему полную машину досок. Виктор вышел удивленный, обрадовался, перекрестился и сказал: «Все-таки Бог есть».
А потом, наконец, получил он пенсию. Довольный, счастливый. Пять тысяч рублей! – целое состояние. И запил. То ли от радости, то ли от горя. И умер.
Когда отпевали его в храме, лежал он в черном костюме, белой рубашке и поверх покрывала лежали, как бы отдельно от него, большие живые мозолистые с въевшейся солью и землей трудовые руки.
И лилась над ним песня: «Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная…»
И уходила высоко-высоко в небо…
Зинаида БЕЛОЗЕРОВА